Достаточно хорошая мать Как пережить послеродовую депрессию. Репортаж «Медузы»

Считается, что рождение ребенка — одно из главных и самых счастливых событий в жизни семьи. Но иногда реальность оказывается далека от картинки из буклета перинатального центра, а материнство не приносит ожидаемой радости. Об этом не принято говорить, но у женщин после родов может развиться депрессия, причем чаще всего они оказываются совершенно к этому не готовыми: вместо счастья приходит отчаяние, безучастность или ненависть к собственному ребенку, себе или мужу. По просьбе «Медузы» Юлия Дудкина поговорила с женщинами, пережившими послеродовую депрессию, а также с психиатрами — о том, почему она возникает и как с ней справиться.

Ребенок — это навсегда

Маргарита увидела, как убивает мужа. Он лежал около нее на кровати, а она взяла подушку, положила сверху ему на голову и начала его душить. Через несколько секунд наваждение прошло — муж крепко спал рядом, в квартире было тихо. Маргарита точно знала, что это был не сон, скорее галлюцинация. «Я видела все как наяву — подушку, черты лица мужа. Так же четко, как сейчас вижу вас, — вспоминает она. — И вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Сначала я, поругавшись с ним, хватаюсь за нож, потом — это. Я боялась, что могу его убить, и никак не могла понять, что со мной происходит в последнее время».

Все началось с незапланированной беременности: Маргарите было 20 лет, она только закончила учиться и устроилась работать в Мосгортранс водителем трамвая. Во время стажировки она получала зарплату 12 тысяч рублей и не собиралась в ближайшие годы рожать ребенка — сначала надо было встать на ноги и успеть пожить для себя. Но когда Маргарита узнала, что беременна, она решила рожать. «До этого я однажды уже делала аборт, и у меня остался ужасный осадок, — говорит она. — Я знала, что эмбрион ничего не чувствует, но все равно было ощущение, как будто я совершила убийство. Я решила, что второй раз на это не пойду. Парень, с которым я тогда встречалась, тоже сказал, что надо рожать. Как потом выяснилось, он специально постарался сделать так, чтобы я забеременела. У нас были сложные отношения, мы несколько раз расставались, и он очень боялся, что я уйду. Так что решил привязать меня к себе с помощью ребенка. И у него получилось: мы поженились. Я не винила его в том, что забеременела. Он просто сделал то, что захотел, — так поступают все мужчины. Но во всем, что случилось потом, я считала его виноватым».

Беременность протекала тяжело, у Маргариты произошла преждевременная отслойка плаценты, и она дважды попадала в больницу. Муж говорил, что ищет работу, чтобы прокормить семью, но никак не мог ее найти. «Мне казалось, он создавал видимость, а сам просто сидел в интернете, — говорит Маргарита. — Денег совсем не было, и подошла бы любая работа, лишь бы не умереть от голода, но он утверждал, что не может найти вообще ничего». Чем ближе к родам, тем страшнее ей становилось: казалось, что она не готова быть матерью, что она перечеркнула всю свою жизнь и теперь в ней не будет ни друзей, ни работы, ни вечеринок — только пеленки.

«Когда меня выписали из роддома, я посмотрела на сына и поняла, что ничего к нему не чувствую, — говорит Маргарита. — Никакой любви или нежности. Я подходила к нему, только чтобы покормить или сменить подгузник, не играла, не брала на руки. Все это продолжалось два месяца. У меня начались нервные срывы, я постоянно плакала по ночам, думала, что зря я решилась рожать. Никто не знал, что со мной происходит: я выкладывала в инстаграм фотографии с младенцем и писала о том, какая я счастливая мама. Но на самом деле была в отчаянии. Мы с мужем стали постоянно ссориться, я возненавидела его и впадала в истерику из-за каждой мелочи. Он никогда не кричал на меня, не обижался. Несколько раз ему пришлось вылить на меня стакан воды, чтобы я успокоилась, или прижать к стене — по-другому не получалось привести меня в чувство. И все-таки агрессии он не проявлял, даже когда я рассказала ему, что мне привиделось, как я его убиваю. Работать он по-прежнему не шел, и мы влезли в огромные долги».

У Маргариты длинные ухоженные волосы, ей нравится яркий макияж и тени с блестками. Но тогда — после родов — она перестала краситься и причесываться. Ей хотелось стать невидимой и не выходить из дома. «Я была как овощ, могла весь день пролежать на кровати, — говорит она. — Самое страшное было — понимать, что ничего нельзя отмотать назад. Ребенок — это навсегда, и я думала, что моя жизнь мне больше не принадлежит. При этом меня постоянно мучила совесть: как же так, это ведь мой сын, я должна относиться к нему с нежностью. Через пару недель после родов я заболела, и у меня пропало молоко, так что пришлось перейти на смесь. Стало еще хуже. Считается, что кормление грудью устанавливает связь между матерью и ребенком. Я боялась, что сын получит недостаточно материнской любви и вырастет несчастным. Ненависть к мужу становилась все сильнее. Я кричала ему: „Посмотри, что со мной стало из-за тебя“. Я чувствовала себя совершенно непривлекательной, мне казалось, я теперь вообще не женщина».

Через пару месяцев Маргарита поняла, что у нее больше нет сексуального влечения к мужу. Пытаясь понять, почему ей не хочется заниматься сексом, она полезла в интернет читать форумы и психологические сайты. Там она наткнулась на статью про послеродовую депрессию — раньше она толком не знала, что это такое, а теперь внимательно прочитала текст и узнала в описании многие собственные симптомы. Маргарита решила: ей нужна помощь. Она обратилась к знакомой, которая работала в аптеке, и попросила достать ей самые слабые антидепрессанты. «Я знаю, что такие медикаменты должен назначать врач, — говорит она. — Но я боялась вставать на учет в диспансер из-за работы, а на частную клинику денег не было. Так что я стала пить те таблетки, которые смогла достать, в очень маленькой дозировке. Постепенно я стала успокаиваться, смогла рассказать маме и мужу, что со мной происходит. Мы с ними договорились, что они будут чаще оставаться с ребенком, чтобы я могла погулять с подружками или полежать в ванне. С каждым месяцем становилось все легче. Правда, та любовь, которую, как мне казалось, каждая мать должна испытывать к ребенку, все не приходила. Когда сыну было полгода, он сильно заболел. Из-за ротавирусной инфекции у него началось обезвоживание, он не ел и не спал. Я ужасно испугалась за него и тогда наконец поняла, что это мой ребенок и он для меня дороже всех».

Больше, чем хандра

Как объясняет психиатр и психотерапевт, кандидат медицинских наук Виталина Бурова, большинство женщин после родов какое-то время испытывают грусть и апатию. В английском языке есть термин maternity blues, или baby blues, — материнская хандра. С ней сталкиваются 75% женщин, когда организм постепенно восстанавливается после родов и гормонального стресса. В это время у женщины заметно сбиваются режимы «работа — отдых» и «сон — бодрствование». Но если у нее нет предрасположенности к депрессии или другим психическим расстройствам, то она способна сохранять эмоциональную стабильность, и тогда даже материнская хандра может пройти почти не замеченной. «Кому-то в этом состоянии понадобится помощь, чтобы наладить режим и прийти в себя, кто-то может справиться с этим и сам, — говорит Бурова. — Но если подавленность, нарушения сна, раздражительность не проходят за две недели и тем более если появляются суицидальные мысли, нужно обязательно идти к психиатру или психотерапевту».

Формально послеродовая депрессия — это клиническая депрессия, развившаяся после родов. В таком состоянии человек чувствует себя подавленным, у него не хватает сил, чтобы как следует заботиться о себе и ребенке, он может чувствовать слабость и потерю аппетита, терять или, наоборот, набирать вес. Точной статистики о случаях послеродовой депрессии нет — в разных странах цифры колеблются от 0,5 до 61% в зависимости от критериев диагностики, принятых в этой стране, и социальных факторов. Сколько женщин сталкиваются с этой проблемой в России, посчитать невозможно. Как объясняет врач-психотерапевт Сергей Дивисенко, множество российских матерей сегодня принадлежат к поколению, у которого не было принято обращаться к специалистам из-за психических проблем. «В советском прошлом не было психотерапии, а кроме обычной психиатрии была еще и карательная, — говорит Дивисенко. — Из-за этого мнение о психиатрах у многих было своеобразным. Людей с психическими расстройствами сразу начинали считать ненормальными, опасными, они вычеркивались из общества».

Сегодня, когда отношение к психическому здоровью в российском обществе начинает меняться, к психотерапевту все чаще приходят молодые матери, которым кажется, что после родов их жизнь закончилась, они говорят, что ничего не чувствуют по отношению к своему ребенку, у некоторых бывают суицидальные мысли.

«Роды — это всегда стресс для организма, — говорит Дивисенко. — Некоторые женщины спокойно его преодолевают, а у кого-то это выливается в серьезную травму, физическую или психологическую. Так бывает, если беременность или роды были тяжелыми или если мать из-за чего-то сильно переживала — например, врачи напугали ее каким-нибудь заболеванием или она боялась, что у нее не будет достаточной помощи и социальной поддержки, чтобы растить ребенка. Во время родов женщина может потерять много крови, а потом у нее может начаться железодефицит или гипотиреоз. Часто младенцы не спят по ночам, и от этого у матерей начинается сильный недосып, который истощает организм и нервную систему. Все это — факторы, которые могут вызвать или усугубить послеродовую депрессию. Чаще всего с этой проблемой сталкиваются женщины, у которых раньше уже бывали депрессивные эпизоды из-за особенностей баланса нейромедиаторов. Если после родов такой эпизод случился впервые, то повышаются шансы, что когда-нибудь в будущем депрессия повторится». 

Даже те женщины, которые нашли в себе силы обратиться за помощью, не всегда соглашаются на полноценное лечение: «Чтобы как можно быстрее прийти в себя, часто нужны антидепрессанты, а про них есть много стереотипов. Одни мамы считают, что таблетки превратят их в овощ, они уснут и не услышат, как ребенок плачет. Другие боятся на них „подсесть“. Многие думают, что на антидепрессантах им придется прекратить грудное вскармливание, хотя сегодня есть и препараты из группы селективных ингибиторов обратного захвата серотонина, и транквилизаторы, которые никак не мешают кормить грудью», — отмечает Дивисенко.

В российском Уголовном кодексе есть статья № 106 — «Убийство матерью новорожденного ребенка». За преступления по этой статье полагается ограничение свободы на срок от двух до четырех лет, принудительные работы на срок до пяти лет или лишение свободы на тот же срок. Это — куда более мягкое наказание, чем за «обычное» убийство. Под эту статью подпадают женщины, которые только что родили ребенка или оказались в «психотравмирующей ситуации» через некоторое время после родов (но не больше чем через месяц). Подобные статьи есть и в УК других стран — в Австрии, Германии, Белоруссии. Предполагается, что недавно родившая женщина находится в особом «физическом и психическом состоянии», и это становится смягчающим обстоятельством.

В 2012 году в России было выявлено 132 случая убийства новорожденных, по статье 106 УК РФ осудили 60 женщин, в 2013 году — тоже 132 случая, 75 осужденных. «Женщины с очень тяжелыми случаями послеродовой депрессии действительно могут проявлять агрессию по отношению к самим себе или близким, — говорит Дивисенко. — Некоторые выпрыгивают из окна с ребенком на руках, то есть совершают расширенный суицид. Все потому, что многие вовремя не обращаются за помощью и не получают лечение. Считается, что грипп, болезни сердца или переломы — это то, с чем идут ко врачу, а психические заболевания можно игнорировать».

Бывает и такое, что депрессия проходит без вмешательства специалиста — по словам Дивисенко, баланс нейромедиаторов может наладиться сам собой, а если расстройство началось из-за внешних, социальных причин, женщине может помочь участие близких. Правда, как объясняет психотерапевт, если заниматься самолечением и ждать, пока депрессия пройдет сама собой, то потом шансы на повторный эпизод заметно увеличиваются.

Маргарита считает, что ее депрессия закончилась тогда, когда сыну было полгода и он впервые серьезно заболел. Она как будто вышла из транса, постепенно стала следить за собой, чаще выходить на улицу, полюбила проводить время с ребенком. Правда, влечение к мужу так и не вернулось. Маргарита пыталась разобраться в себе и пришла к выводу, что не может ничего испытывать к человеку, который так поступил: как она сама говорит, «сначала привязал к себе с помощью ребенка, а потом ничего не сделал для семьи». Маргарита думала развестись с мужем, но боялась остаться одна с ребенком на руках. Когда сыну было два года, все решилось само собой: она полюбила другого мужчину и все-таки подала на развод. Теперь сын — Антон — называет ее нового мужа папой, а биологический отец не пытается участвовать в жизни ребенка, только платит алименты. Новый муж Маргариты, как и она сама, работает в Мосгортрансе. Они мечтают стать дальнобойщиками-напарниками и объездить Россию, а потом, когда заработают денег и посмотрят страну, собираются родить еще одного ребенка.

«Найкитерапия»

Анна (имя изменено по просьбе героини) всегда считала, что депрессия — это синоним хандры, ей казалось, это то, чем страдают творческие люди в поисках вдохновения. Она работала в полиции, часто проходила тесты на устойчивость психики и считала, что с ней ничего подобного никогда не случится. «Как-то мне позвонила подруга, — вспоминает Анна. — И пожаловалась, что после рождения ребенка чувствует себя опустошенной и подавленной. У меня самой тогда уже была дочь, и мне показалось, что подруга несет что-то несусветное, ведь ребенок — это такое счастье. Я даже посмеивалась над ней, говорила, что надо побольше трудиться и тогда не будет депрессии».

Когда ее старшей дочери было 10 лет, Анна снова забеременела — она давно хотела второго ребенка и очень обрадовалась. Но во время беременности у нее начались проблемы со здоровьем, а после родов она чувствовала себя плохо. «Из-за этого я вбила себе в голову, что ребенок окажется нездоров или у него будет какая-нибудь генетическая аномалия. За пару дней до родов я видела по телевизору передачу про людей с синдромом Дауна. Там говорилось, что у них на ладони только одна горизонтальная линия, а у всех остальных — две. Я увидела у новорожденной дочери только одну линию и, выписавшись из роддома, стала ходить по врачам. Все говорили мне, что ничего необычного в моем ребенке нет, но я не верила — я возомнила, что весь мир против меня и никто не скажет правду».

Муж Анны работал на трех работах и приходил домой поздно ночью, у старшей дочери была своя жизнь — школа, танцы, рисование. В свободное от хождения по врачам время Анна сидела дома, смотрела в одну точку и иногда раскачивалась из стороны в сторону — от этого почему-то становилось легче. «Я иногда забывала покормить ребенка, не чувствовала к дочери никакой привязанности, только обиду за то, что она родилась такой. Когда я мылась, я смотрела на бритву и думала, как хорошо было бы все это прекратить. Когда смотрела в окно, мечтала, что все мои проблемы закончатся, если я спрыгну вниз, — вспоминает Анна. — Я сдала кровь дочери на анализ на кариотип, и он оказался отрицательным. Но легче мне не стало — теперь я начала думать, что у нее аутизм, и ходила по детским психологам. При этом я постоянно винила себя в том, что ребенок не получает заботы, но ничего не могла сделать. Я как будто угасала».

Мама Анны жила в другой стране, но даже по скайпу она однажды заметила, что у дочери вялая речь и безучастный взгляд. «Утром я начинала плакать, как только просыпалась. Я думала, что осталась совсем одна и все вокруг как будто сжимается вокруг меня, не давая дышать». Другая родственница Анны тоже заметила, что с ней что-то не то, связалась с ее матерью и сказала немедленно приезжать из-за границы и выручать.

Приехав, мама настояла, чтобы Анна пошла к психотерапевту. На приеме она толком не могла говорить — все время плакала. Ей назначили уколы и шестимесячный курс антидепрессантов. Чтобы побороть свой страх перед особенностями развития у детей, она пошла работать волонтером в организацию, которая помогает таким детям адаптироваться. Теперь и муж понял, что Анне нужна помощь, и организовал ей поездку за границу вместе с мамой и детьми. «Сейчас моей дочери уже четыре года, — говорит Анна. — Я давно знаю, что у нее нет аутизма. Но мне понравилось работать волонтером, и я думаю когда-нибудь продолжить это делать. Девочка выросла очень тревожной и капризной — мы с ней ходим к детскому психологу. Та говорит, что это моя послеродовая депрессия могла так повлиять на ребенка. Но, надеюсь, к тому моменту, когда пора будет идти в школу, мы сумеем побороть эту тревожность».

В англоязычной психологической литературе иногда встречается термин «найкитерапия», который появился благодаря рекламному слогану Nike: «Just do it». Этим термином обозначают распространенное убеждение, будто бы лучшее средство от депрессии — это целеустремленность и упорный труд. «Это такой устойчивый миф, будто бы, если тебе плохо, нужно стиснуть зубы и идти дальше, — говорит Виталина Бурова. — Но при депрессивном эпизоде „найкитерапия“ не работает. Человек будет лежать и смотреть в стену, он не может стиснуть зубы, и никакой его вины в этом нет. Матерям в таком случае часто говорят: „Посмотри, на что ты обрекаешь малыша, ты не заботишься о нем“, но от этого становится только хуже».

Как объясняет Бурова, люди в состоянии депрессии обычно относятся к себе очень критично, тяжело переживают, что не соответствуют некой условной норме. У них есть множество так называемых долженствовательных убеждений. Поэтому многие мамы начинают винить себя в том, что, например, родили не самостоятельно, а с помощью кесарева сечения или не кормят ребенка грудью, воспитывают без отца. «В какой-то степени эмоциональное напряжение матери передается ребенку. Ведь человек в процессе эволюции заплатил за свое прямохождение тем, что дети у него рождаются недоношенными, и первый год жизни ребенок находится в естественном симбиозе с матерью», — говорит психотерапевт. Поэтому справиться с депрессией важно для состояния не только матери, но и ее ребенка.

У всех получается, а у меня — нет

Когда Кристина (имя изменено по просьбе героини) планировала беременность, у нее в голове была ясная картина того, как все будет происходить. К тому моменту она давно уже жила в Германии, но часто сидела на русскоязычных форумах, посвященных материнству. Молодые мамы рассказывали, что, пока их дети спят, они гуляют в парке и читают книги. Они писали, что материнство — это счастье. Кристина готовилась к грудному вскармливанию и бесконечным прогулкам по паркам.

Роды прошли легко, и первые девять часов ребенок спал. Но потом, когда пришло время кормить дочь, выяснилось, что молока нет. «Дочь плакала, я прикладывала ее к груди, а молока не было. Она плакала еще сильнее, я нервничала, муж ходил туда-сюда по палате и злился на меня за то, что я так сильно нервничаю, — вспоминает Кристина. — Была очень накаленная обстановка. В итоге чуть-чуть молока все-таки появилось, дочка ненадолго заснула. Но потом опять проснулась и заплакала, и все началось заново. Приходил консультант по грудному вскармливанию и медсестры, мне казалось, что я как-то неправильно прикладываю ребенка к груди. Целые сутки я была по пояс голая и пыталась покормить дочку то стоя, то лежа, то сидя — и все больше приходила в отчаяние. Потом пришла ночная сестра и увидела, что у ребенка от бесконечного крика высох язык и поднялась температура. Она сказала: „Не мучайтесь, я дам вам смесь“. И тогда я ужасно разочаровалась в себе. Я думала: почему у всех получается, а со мной что-то не так?

Я злилась и на себя, и на дочку — мне казалось, это она какая-то неправильная и не может понять, как захватывать грудь. Когда меня выписали, ко мне домой два раза в неделю приходила патронажная сестра. Она уговаривала меня не переходить на смесь и пытаться дальше кормить грудью. Говорила, чтобы я не сдавалась, убеждала меня, что рано или поздно все получится. Я купила помпу для сцеживания молока и прятала от сестры, чтобы она меня не осуждала. Еще я постоянно ходила в аптеку и пакетами закупала чаи для лактации, это было какое-то помешательство. Мне казалось, если патронажная сестра говорит, что у меня должно получиться, а у меня никак не получается, значит, дело совсем плохо. У меня появлялись ужасные мысли, страшно сказать — вплоть до того, что можно как-то избавиться от ребенка».

Мама Кристины не могла понять, почему дочь ведет себя с ребенком отстраненно и смотрит на младенца «как на целлофановый пакет», «без искры в глазах». Однажды она сказала: «Если ты будешь так себя вести, я отправлю тебя к психологу».

«Это звучало так, будто психолог — это какой-то позор, наказание, — говорит Кристина. — Меня очень задели эти слова. Конечно, мама помогала с ребенком, соглашалась посидеть с ним, когда мне нужно было в ванную или по делам. Но после этих слов я всегда чувствовала себя виноватой, когда просила ее о помощи. Я думала, что если я хорошая мать, то должна со всем справиться сама. На женских форумах, где обсуждают роды и беременность, часто пишут о том, что наши прабабушки рожали в поле, а потом вставали и шли работать, значит, и мы так должны. Моя мама рассуждала примерно так же, и я вслед за ней».

Кристина перестала общаться с друзьями — она боялась рассказать им, что в ее отношении к ребенку «что-то не так», считала, что все будут ее осуждать. Она не знала, что отвечать, когда ее спросят, почему она выглядит такой подавленной. Два года она прожила как в тумане — казалось, что вся жизнь теперь — это только уборка, стирка и уход за дочерью. Ребенок все больше разочаровывал: у Кристины было ощущение, что она заперта в одном доме с маленьким эгоистичным существом, зацикленным только на своих капризах.

«Когда дочь немного подросла, она не хотела сидеть в коляске, а ходить пешком не умела. Мне приходилось брать с собой рюкзак-кенгуру и постоянно пересаживать ее из рюкзака в коляску. Я снаряжалась на прогулку как в поход — ребенок постоянно чего-то требовал и не замолкал. Иногда я из центра города в истерике звонила мужу, чтобы он скорее приехал. Он срывался с работы, чтобы забрать меня откуда-нибудь, где я стояла с орущим ребенком на руках и ничего не могла сделать. Пойти к психологу я даже не думала: у меня, как и у моей мамы, была куча стереотипов на эту тему. Мне казалось, что в кабинете у специалиста я буду за огромные деньги сидеть, заниматься самобичеванием и ныть, а чужой человек будет слушать меня и успокаивать вместо того, чтобы давать конкретные советы».

Однажды в рекламном журнале Кристина прочитала, что родители, не справляющиеся со своими детьми, могут обратиться в муниципальный психологический центр. Она решила — если это бесплатно, то почему бы не попробовать? «Первые два сеанса я просто без конца говорила, а психолог делала пометки в блокноте, — вспоминает Кристина. — Потом она начала расспрашивать меня о моем детстве. Оказалось, я помню кучу подробностей и неприятных сцен. С каждым сеансом я все больше понимала, что мое прошлое и настоящее как будто связаны между собой невидимыми нитками. Я вспоминала, как со мной общались родители, какие конфликты у нас возникали. Все это было очень интересно, а главное, я училась понимать себя. Например, я выяснила, почему не умею дискутировать: если дочь капризничает и просит конфету, я либо молча ухожу, либо скорее даю ей эту конфету, лишь бы она успокоилась. В детстве, если я спорила с мамой, она могла просто дать мне по губам. С тех пор я не умела спокойно отстаивать свою позицию — мне запомнилось, что это может плохо кончиться».

После сеансов у психолога Кристина стала спокойнее — она внимательно наблюдала за собой и дочерью и меняла свое отношение к тем ситуациям, на которые не могла повлиять. Еще она перестала читать женские форумы — ей стало казаться, что восторженные сообщения о счастливом материнстве может писать любая женщина, даже если у нее куча проблем и на самом деле она не справляется с ребенком. Зачем сравнивать себя с другими, особенно если не знаешь, сколько правды в их сообщениях?

«Мои отношения с матерью тоже поменялись, — говорит Кристина. — Я подробно рассказала ей про все случаи из детства, которые на меня повлияли. Наверное, это было не очень приятно слышать, но она отреагировала спокойно. Она призналась, что, если бы в то время, когда я росла, можно было пойти к психологу, она бы так и сделала. Но в ее молодости такое не практиковалось, и она воспитывала меня так же, как собственные родители воспитывали ее саму». 

В 1965 году британский психиатр и детский психоаналитик Дональд Вудс Винникотт ввел в обиход термин «достаточно хорошая мать». Он считал, что мать не должна быть безупречной — она должна доверять собственной интуиции и суждениям, а не мнению окружающих. В таком случае она, конечно, будет делать ошибки. Но нет никакого шаблона, по которому должны строиться отношения между матерью и ребенком, и поэтому никто не имеет права указывать ей, как себя вести. «Важно, чтобы доктора и патронажные сестры понимали: они нужны, очень нужны, если дела пошли плохо со стороны физиологии, но они не являются специалистами, когда речь идет о близости, жизненно важной как для матери, так и для младенца. Начни медики давать советы, касающиеся этой близости, они окажутся в сомнительном положении, потому что ни мать, ни ребенок не нуждаются в подобных советах. Им нужны подходящие условия, которые позволят матери верить в себя», — писал Винникотт.

Часто ситуацию усугубляют родственники и общество, у которых в голове есть четкий образ того, какой должна быть мать. Чем больше в окружении женщины стереотипов и мнений о том, как «должно» быть, тем больше шансы столкнуться с депрессией. «Нет никакого перечня, что должна и чего не должна делать настоящая мать, — говорит Бурова. — Кто-то со всем справляется сам, а кому-то требуется помощь. Это не значит, что он хуже или слабее других. Наоборот, если мама вовремя поняла, что ей нужна помощь, и обратилась за ней, значит, она знает, что лучше для нее и ее ребенка». Как объясняет психотерапевт, матери иногда не понимают, что им не нужно быть идеальными, да это и невозможно. Ребенку вполне хватит и «достаточно хорошей матери».