истории

«Я не иду с повесткой: „Э-ге-гей, давайте свергнем Собянина!“» Интервью независимого кандидата в депутаты Мосгордумы Романа Юнемана — его не обыскивают и не снимают с выборов. Кто он?

Источник: Meduza

24 июля в Москве прошли обыски в квартирах у независимых кандидатов в Московскую городскую думу. Они участвовали в митингах (включая самый большой 20 июля) с требованием допустить их на выборы и, вероятно, могут стать фигурантами уголовного дела о воспрепятствовании деятельности избирательных комиссий. Политика и участника акций Алексея Навального суд арестовал на 30 суток за то, что он на митинге призывал снова выходить на улицы. Неприятности коснулись не всех кандидатов в депутаты: 24-летний Роман Юнеман тоже принимал участие в акции 20 июля 2019 года. В руках он нес плакат с надписью «Меня зарегистрировали — регистрируйте всех независимых». Юнеман действительно является зарегистрированным кандидатом в Мосгордуму. Специальный корреспондент «Медузы» Кристина Сафонова поговорила с Юнеманом о том, с кем он связан, почему избирком его зарегистрировал и зачем было увольняться из крупной консалтинговой фирмы ради участия в городских выборах.

«Даже если ты злая власть, выйди — митинг рассосется»

— Когда вы поняли, что вас зарегистрируют? 

— Окончательно я понял, только когда мне выдали удостоверение [о регистрации кандидатом]. До этого были такие градации понимания. В среду [10 июля] я сидел на рабочей группе [в избирательной комиссии]. У части [кандидатов] она была в понедельник, у большинства — в среду, одновременно с нами. Я следил за тем, какой творится треш у других независимых кандидатов. Нас тоже очень пристрастно проверяли [подписи], клеили стикеры [на документы]. Я стал понимать, что они придираются к подписям, но какого-то беспредела не увидел. [Подумал:] «Хорошо, наверное, это [то есть произвол] будет завтра. У всех же так, у меня тоже будет».

Сначала они проверяют подписи механически, то есть говорят: «Здесь буковка „г“, ее не должно быть», — ставят стикер, потом ее [подпись] будут вычеркивать. Но это не главный этап, на этом этапе невозможно отбраковать очень много подписей. Бракуется очень много подписей, когда они вбивают эти данные в базу ГАС «Выборы» и потом [подписи, признанные недействительными государственной автоматической системой, отправляют для повторной проверки] в базу ФМС. Собственно, когда нам выдали протокол — это было в субботу [13 июля] вечером, — я увидел, что количество [забракованных] подписей ниже порогового значения. Тогда у меня появилась девяностопроцентная уверенность в том, что меня зарегистрируют. 

Мы не были [полностью в этом] уверены, потому что до этого комиссия очень настойчиво интересовалась, а нет ли у меня другого гражданства (Роман Юнеман из семьи поволжских немцев, эмигрировавших на историческую родину, но вернувшихся обратно; он родился в Германии и прожил там год, после чего его семья переехала в Казахстан — прим. «Медузы»). [Спрашивали:] «Точно нет?» Такие сигналы невозможно не воспринимать, мы готовились по всем линиям обороны. Поэтому окончательно я выдохнул только во вторник [16 июля], когда мне выдали удостоверение. 

— Вы понимаете, почему вас зарегистрировали, а большинство других независимых кандидатов — нет?

— У меня нет [точного] ответа, но есть предположения. Мне кажется, меня зарегистрировали по нескольким причинам. Первая причина — все-таки мы собрали хорошие подписи, мы их не «рисовали». Вторая — на момент сдачи подписей или на момент принятия решения о регистрации мэрия Москвы (я считаю, что она является центром принятия решения, кого пускать, а кого — нет на выборы) не считала меня опасным для кандидата от власти в этом округе. Почему? Возможно, потому что есть электронное голосование — это третья причина.

Предполагаю, что они [городские власти] считают, что с помощью электронного голосования все равно смогут обеспечить нужный результат. Еще одна гипотеза: я — ноунейм, я действительно независим от какой-либо политической силы, моя регистрация не будет для мэрии политическим ударом. Грубо говоря, если [юрист Фонда борьбы с коррупцией Любовь] Соболь или [глава Красносельского района Илья] Яшин выиграют выборы, это будет почвой для дальнейших разговоров о том, что мэрия дала слабину.

Ну и последняя [причина] — [властям] надо сказать: «Смотрите, мы же допустили независимых [кандидатов], целых шесть человек. Эти люди собрали хорошие подписи, а вы, все остальные, „нарисовали“ [их]». Мне жаль, что мое имя будет в этом использовано. Но это политика, что делать.

— Быть ноунеймом — осознанный выбор?

— Я понимал, что если мы начнем сначала хайпить, а потом собирать подписи — больше шансов, что меня зарубят по ним. Потому что будут думать, что я очень сильный и опасный оппонент. Наша цель была балансировать на грани того, чтобы наращивать узнаваемость, но при этом не появиться на радарах раньше времени. Дальше — будем хайпить. Потому что у нас, во-первых, электронное голосование. Для него выбрали всего три округа, которые традиционно считались вотчиной единороссов. В чем наша цель? Если вы хотите делать эксперимент, делайте его честно. Мы — единственные, кто может затруднить ваш эксперимент [с непрозрачным интернет-голосованием].

Второй пункт — громкая кампания. Мы будем привлекать внимание, чтобы не сняли по беспределу. Произойти может все что угодно. К сожалению, местная избирательная комиссия не является точкой принятия решения. Что им скажут, то они и сделают. 

— Как думаете, почему в Москве идет такая борьба против независимых кандидатов в гордуме? В Петербурге, к примеру, в заксобрании есть оппозиционеры — Вишневский, Резник и другие — и ничего. 

— Моя гипотеза — это такая over-реакция. Ее можно назвать паранойей. Ведь действительно, даже если бы всех независимых [кандидатов] (их там не больше 20 человек), кто сдал подписи, зарегистрировали, а половина из них победила, то это десять человек из 45 [депутатов Мосгордумы]. Это даже не большинство. Остальная Мосгордума может делать что угодно.

Мне кажется, здесь есть две причины [почему оппозиционеров не хотят видеть в думе]. Первая причина — сложившаяся политическая культура, то есть оппозицию принято не пускать на выборы. Любая победа, даже незначительная — как, допустим, победа муниципальных депутатов в 2017 году, — воспринимается [протестно настроенной частью общества] как «Э-ге-гей, вперед! Шведы отступают». Там [во власти] боятся именно такой реакции. Вторая — они [чиновники мэрии] боятся, что Мосгордума может стать площадкой для каких-то неудобных заявлений. Депутат Мосгордумы не то чтобы сильно много может решать. Один из его главных инструментов — публичность, трибуна. А это — возможность задавать неудобные вопросы. С другой стороны — я сам же парирую, — [депутат Мосгордумы Елена] Шувалова тоже неудобные вопросы [задает], режим не рухнул. В общем, непонятно. Я думаю, это скорее какой-то очень большой страх, который, как мне кажется, сильно преувеличен.

— Ежедневные протестные акции, массовый митинг, прошедший в Москве, могут привести к тому, что кандидатов все-таки зарегистрируют?

— Уверен ли я в этом? Нет. Надеюсь ли на это? Да. У нас есть примеры, когда под массовым давлением общественности исполнительная власть шла на попятную. Точка этого давления неизвестна. Они же не сидят такие: «Так, чтобы снять того-то, должно выйти пять тысяч человек, тогда идем назад». Но, я думаю, шансы есть. 

— Вы о каких примерах?

— [Спецкор «Медузы» Иван] Голунов в первую очередь. У меня еще есть примеры более локальных протестных акций. [Муниципальный депутат и зарегистрированный кандидат на выборы в Мосгордуму] Сергей Цукасов протестовал против застройки на [улице] Цандера. Когда они [муниципальные депутаты и жители района Останкино] вывели на улицу много людей, власти начали договариваться. То есть с тобой начинают договариваться, когда понимают, что ты можешь создать проблему. С какой точки начинается «создать проблему», я не знаю. Неделя массовых выходов людей на улицу может в какие-то кабинеты достучаться. А может и нет. Но пробовать надо, я в этом уверен. Поэтому выхожу. 

— А вы в течение рабочей недели ходили на акции?

— Я был в воскресенье [14 июля]. К сожалению, на [ежедневных акциях на] Трубной два дня не мог присутствовать по очень простой причине: у меня своя кампания идет, то есть были запланированы встречи, которые я не мог отменить.

— Вас ведь не задержали в то воскресенье у здания Мосгоризбиркома?

— Так же как и некоторых других из независимых [кандидатов]. Я пошел поесть буквально за десять или 15 минут [до начала задержаний]. Смотрю — как раз в телеграм-канале «Медуза Live» — начали [задерживать]. Возвращаться для того, чтобы просто засветиться, было бы странно.

— А вы собирались вернуться?

— Да, я об этом сказал — у меня там было коротенькое выступление. Сказал, что важно дождаться встречи с главой МГИК [Валентином Горбуновым]. Встреча с властью, кстати, потом произошла. Если бы люди не митинговали, если бы не было давления, никто бы ни на какую встречу не пошел, сказали бы: «Записывайтесь в график приема». Вот тоже пример, когда это [массовые акции] работает.

Мне не нравится такое свойство нынешней системы, когда обычные вещи тебе приходится доводить до митингов. Почему нельзя сразу нормально [сделать]? Никто же не умрет от того, что глава МГИК поговорит. Да, начались митинги. Да, у тебя выходной. Да, ты чиновник. Но ты приезжаешь, потому что случилось ЧП в твоем ведомстве. Ты решаешь проблемы, не доводишь до того, чтобы люди выходили на улицу. Это же элементарно. Даже если ты злая власть, которая не хочет пускать оппозиционера во власть, выйди — митинг рассосется. Success! Ладно, это как бы я действовал на их месте. 

— Вы хотите быть на их месте?

— Мы все занимаемся политикой, чтобы рано или поздно быть на их месте. Но я думаю, у нас не будет таких мотивов. Мы не будем этим [борьбой с оппозицией] заниматься. Я надеюсь, очень надеюсь. 

«Они там все с ножами ходят. Я попытался решить эту проблему»

— До выборов в Мосгордуму вы не занимались политикой, верно?

— Да. Мне всегда была небезразлична политика и то, что происходит в стране, в городе. Но я думал, что займусь этим сильно позже. У меня в голове был такой bias, что мне должно быть хотя бы 35–40 лет — тогда можно. Я был настроен на то, что буду работать в консалтинге, строить корпоративную карьеру, а потом когда-нибудь вернусь к этому вопросу. Но уже работая в консалтинге, я понял, что этот вопрос не уходит: ты не можешь не замечать то, что происходит вокруг. [Я подумал:] «А что мне мешает сделать это сейчас?» В целом ничего, кроме того, что это тяжело. Я решил попробовать. 

Причем я изначально не намеревался идти в Мосгордуму. В любой индустрии карьеру надо начинать с низов, с самого нуля. Раз я живу в районе [Чертаново], попробую решить районные проблемы, которые вижу. В консалтинге я могу рисовать стратегии для крупных компаний с миллиардными оборотами в рублях, а сделать так, чтобы пешеходный переход поставили там, где я считаю нужным, не могу.

Те же таксисты нелегальные у метро — полный треш. Это не обычные таксисты, которые бывают около метро в спальных районах. Это специальные таксисты, которые возят мигрантов в миграционный центр. Пусть возят, но это создает большие неудобства для местных жителей. Начиная с того, что ты выходишь из метро, тебя за руки хватают, настойчиво призывают воспользоваться их услугами. Заканчивая тем, что ты приезжаешь парковаться во двор, там стоит такси. Ты говоришь, что живешь здесь, а тебя кроют матом или даже достают нож. Они там все с ножами ходят. Я попытался решить эту проблему. Валандался с ними почти полгода. До этого как раз я создал [автономную некоммерческую организацию] «Жилищную инициативу», чтобы попробовать снизу, так сказать, какие-то проблемы решить. Не особо, на самом деле, получилось. Я ходил в управу, писал обращения. Мы с местными жителями и волонтерами собрали полторы тысячи подписей [против нелегальных такси у станции метро «Аннино»], отправили их в МВД. Там начали перекидывать их между разными органами. Все понимают, что проблема есть, но никто ее не решает вообще.

— Вы этим занимались параллельно с основной работой?

— Нет. Сначала я ушел в долгий отпуск. В консалтинге тяжело работать, мне нужно было отдохнуть все равно. Думал, может, позанимаюсь [проблемами района] полгодика, вернусь обратно в BCG, а может, что-то другое найду. Но меня это начало постепенно засасывать. 

Я столкнулся со строительством Юго-Восточной хорды. Понятно, что дороги городу нужны, но в том виде, в котором хорду собираются сейчас построить, — это неправильное решение. Они строят ее, отрезая кусок парка, снося гаражи. Часть дороги пройдет в ста метрах от жилого дома. При этом хорду можно построить с другой стороны, где промзона. Но дело в том, что, грубо говоря, прогнуть жителей дешевле, чем договориться с частными компаниями.

Все депутаты в [муниципальном совете] Чертаново от «Единой России». Между нами [местными жителями] и исполнительной властью стоит стена, которую сложно пробить, особенно будучи обычным человеком. Такого не было бы, если был хотя бы [один независимый] депутат Мосгордумы или местный депутат — у него есть право доступа к главе управы, в префектуру. Тогда я принял для себя решение: хватит заниматься неэффективными действиями, надо обзаводиться полномочиями. 

— Когда именно это произошло?

— В марте этого года. Конечно, с декабря, когда я начал заниматься общественной деятельностью, я знал, что будут выборы в Мосгордуму. Но думал — зачем мне это. Это сложная история, затратная — съедает много эмоций. Но без политики оказалось невозможным решить никакие, даже самые локальные проблемы. Это большая проблема. 

— Получается, вы сейчас не работаете? На что вы живете?

— На свои накопления, это правда. Во-первых, я всегда, не только работая в BCG, имел подушку безопасности — средства на полгода вперед. Я считал, что это необходимо, потому что когда-нибудь буду заниматься стартапом. Плюс, когда я стал работать в BCG, мои доходы увеличились, я стал больше откладывать. Когда ты работаешь в консалтинговой компании по 14 часов в сутки, у тебя нет времени особо тратить деньги. Ты живешь на работе, тебе все оплачивают: такси, обед, ужин. Второе — моя жена продолжает работать, какой-то доход от нее все равно приходит в семейный бюджет. Третье — я до недавнего времени учился в магистратуре [Высшей школы экономики на факультете мировой экономики и политики]. У меня с первого курса была неплохая стипендия — не две и не пять тысяч, а 30. 

— Чем занимается ваша жена?

— До начала июня она работала в HR-консалтинге, занималась поиском менеджеров высшего звена. Сейчас она намеревается уйти в маркетинг. Месяц, когда она уволилась с предыдущей работы, совпал с подписной кампанией — она работала координатором моей кампании. Сейчас отходит от этого ужаса. 

— Вы сказали, что планировали заняться политикой не раньше 35 лет. Но вдруг в 24 года полностью поменяли свою жизнь, ушли с высокооплачиваемой работы. Что изменилось?

— Это из-за работы в консалтинге. Ты работаешь от 12 до 16 часов в сутки, делаешь проекты для генерального директора какого-нибудь крупного российского ритейлера. И понимаешь, что в 23 года можешь сделать вещи, которые становятся основой стратегии крупнейших российских компаний, то есть не хухры-мухры. У тебя поднимается самооценка.

Потом — ты работаешь очень много, и когда сидишь в три часа ночи, делаешь слайды для презентации, задумываешься, зачем ты живешь, зачем вообще делаешь все это, почему тратишь свою энергию на слайды. А на что хотел бы тратить? И тут возникают [мысли]: «Ты же всегда хотел [заниматься политикой]. Тебе не нравится, как все происходит [в стране], надо это менять. Почему ты сейчас не начнешь этим заниматься? Может, проверишь? Может, оно [политическая деятельность] тебе не нравится? И тогда с чистой душой вернешься делать слайды». То есть это скорее мысль о том, что есть другие вещи, которые больше задевают мое сердце, какие-то мотивы души. 

«Я произвожу специфический контент. И даю уверенность, что в России не все потеряно» 

— Расскажите про вашу команду. Кто эти люди?

— Главная причина, по которой мы собрали подписи, — хорошая команда. В первую очередь команда — это начальник штаба, Павел Дубравский. Я как кандидат не занимаюсь операционными вопросами. Я даю интервью, общаюсь с жителями, привлекаю средства на кампанию, но не лезу в работу штаба: кто куда должен пойти и так далее. Всю эту работу делает Павел. Мы с ним знакомы больше года, Паша — мой друг. Когда я понял, что необходимо будет идти в Мосгордуму, я с Павлом это обсуждал — он политтехнолог. Это было не то чтобы наше совместное решение. Но я с ним консультировался, чтобы понять, есть ли шансы. 

Все остальные — это либо друзья Паши, либо мои друзья. Часть из них — я еще в студенчестве занимался созданием студенческой организации — со студенческой скамьи. Грубо говоря, весь штаб я собрал по знакомым. Это две трети команды. Треть команды мы нашли по объявлению. Это либо жители Чертаново, либо студенты вузов (я сейчас говорю не про волонтеров, а именно про штаб). Они верят в независимую политику. У них разные политические взгляды: от либертарианцев до… У меня штаб не только из либертарианцев состоит. Есть члены ЛПР, но не все. 

— Вы называете себя независимым кандидатом. В то же время очень много говорят о том, что вы «от кого-то»: от Гудкова, от «Единой России», от Навального.

— Да-да. 

— За вас, в частности, собирал подписи избирательный штаб Навального. Проходили ли вы какую-то проверку, чтобы доказать свою «независимость»? И вообще, как на них вышли?

— Дисклеймер: я ни от кого. В это сложно поверить, но это правда так. В целом они [штаб Навального] изначально сказали, что будут помогать собирать подписи всем независимым кандидатам. Они единственные это делали, за что спасибо штабу Навального. Как получилось, что они стали собирать нам? Во-первых, я сразу скажу, что не знаю, была ли у них внутри какая-то процедура проверки. Наверное, была. Наверное, я ее прошел. Но мне о ней не говорили. Думаю, помогло нам эту проверку пройти, во-первых, то, что я не появился в мае перед выборами внезапно ниоткуда. У меня был трек-рекорд каких-то дел в районе. Если пролистать мою страницу [в фейсбуке], можно понять, что человек из «Единой России» не будет бороться против хорды. 

— Но сейчас как раз наоборот, некоторым провластным кандидатам, которые идут на выборы как самовыдвиженцы, позволяют такие вещи. 

— Да. Но это такое первое сито. Дальше, я думаю, они просто спрашивали [обо мне] у своих знакомых, которым доверяют. С тем же [незарегистрированным кандидатом в Мосгордуму] Костей Янкаускасом, Сергеем Цукасовым мы не просто знакомы или хорошо знакомы, у нас было время следить за деятельностью друг друга. Я думаю, эти люди [из штаба Навального] сочли, что Роману можно доверять. Да, он ноунейм, но вроде не от «Единой России». Я надеюсь полностью оправдать это доверие. Возможно, было что-то еще. Мне помогло, что я никогда не был замечен в связях с «Единой Россией». Единственный прокол — конкурс «Лидеры России», на который мне указывали локальные конспирологи в районе. 

— А что это за конкурс?

— Это федеральный конкурс, который проводит аппарат президента. Он заключается в следующем: в России кадровый голод среди управленцев высшего и среднего звена на государственной и окологосударственный службе. Они [власти] пытаются его решить не реформируя систему, а просто набрав других людей. Они решили организовать конкурс для людей не из государственной сферы, то есть для людей из бизнеса, из частной сферы. Конкурс был проведен тем же образом, каким консалтинговые компании набирают себе сотрудников. Я подумал: «Хорошо, я умею эти конкурсы проходить, почему бы не попробовать? Посмотрю, получилось или не получилось». Подал заявку, дошел до полуфинала. Это не то чтобы какой-то космический результат. Неплохой, но в финал я не попал. После финала начинаются все истории про выпускника [вуза], которого назначили заместителем регионального министра. Но я видел процесс до полуфинала включительно, все было, как мне кажется, довольно открыто организовано. То есть я не видел там какого-то треша. Соответственно, там тебя не заставляют подписывать, что ты теперь не должен, например, критиковать власть или еще что-то. Никто меня там нигде не вербовал. Это просто конкурс. 

— Есть мнение, что оппозиционеры идут по более-менее центральным округам Москвы, потому что там избиратели протестные. Почему вы выбрали Чертаново?

— Я живу в Чертаново. Мне кажется, депутат должен жить в округе, от которого он избирается. Если я стану депутатом, я свое депутатство в Мосгордуме рассматриваю в первую очередь как такой лоббизм интересов района.

Я понимаю, что в гипотетической ситуации оказываюсь там один или в составе небольшой фракции независимых депутатов и мы не можем изменить никакой закон, мы не можем внести никакие поправки. Нас просто игнорируют. Единственное, что я могу сделать, — быть таким небольшим обезболивающим в конкретных проблемах прежде всего своего района, но также и по всей Москве.

Второй момент — зачем я пойду в центр, в котором точно будет большое количество оппозиционных кандидатов. Зачем мне с ними бороться? Не это моя цель. Потом моя повестка в районе не глобальная. Я не иду с повесткой: «Э-ге-гей, давайте свергнем Собянина!» Потому что людей в районе волнуют больше темы конкретной детской площадки, которая у них стоит под окном. Им не важно, Собянин ее сделает или Навальный. А важно, чтобы сделали. Поэтому я ориентируюсь на конкретные проблемы. И именно поэтому считаю, что у меня есть шанс победить. Я буду стараться [привлекать] не только протестный электорат, но и тех, кто не ходил на выборы или голосовал там за «Единую Россию». Я хочу показать, что вот, я ваш сосед, я не про слова, а про дела. Буду решать, буду работать, а кем вы меня назовете — дело второе. 

— Вы довольны Собяниным как мэром?

— Мне нравится, как преобразился центр Москвы. Мне он стал больше нравиться, стало приятнее ходить. Были расширены пешеходные зоны. Это то, что я поддерживаю. Но я не поддерживаю то, что (у меня нет данных, но я читаю СМИ) в этом есть большой риск коррупционной составляющей. Мне не нравится, что часть работ выполнена некачественно, приходится переделывать. Мне не нравится, что эта программа пока не распространена на спальные районы города. Деньги, выделяемые на благоустройство, должны дойти в том числе туда, где москвичи живут, а не только где находятся в течение рабочего дня. Мне также не нравится, что ради благоустройства и строительства транспортных магистралей были порезаны расходы на здравоохранение и образование. Это неправильно. Они должны быть обратно перераспределены — в сторону социальных расходов. В транспортной политике я поддерживаю создание новых веток метро. Поддерживаю расширение пешеходной и велоинфраструктуры. Мне нравится, что за время работы Собянина были выделены полосы для [общественного] транспорта. Это правильный шаг. 

Что мне не нравится? Мне не нравится, что это половинчатая политика. Все меры являются полумерами. Допустим, трамвайная сеть не то что не была расширена. Она была сужена. И были внутри какие-то косметические изменения — типа трамвая на Лесной улице. Пока что не ведется строительство новых веток трамвая, хотя это более дешевый метод, в отличие от того же метро. Мне не нравится, что они [московские власти] стараются усидеть на двух стульях: с одной стороны, развитие общественного транспорта, с другой — еще и автомобильные магистрали строим. Это бессмысленная трата денег. Мне нравится, допустим, уровень цифровизации. Москва среди мировых мегаполисов действительно находится на одном из первых мест. Но мне не нравится, что нет публичного контроля за тем, как эти данные обрабатываются, используются. Департамент транспорта собирает большое количество данных. Где общественный контроль за этими данными? 

В целом, взвешивая плюсы и минусы, могу сказать, что я скорее недоволен тем, что происходит. С другой — я буду стараться гнуть в эту сторону. Полномочий там [в Мосгордуме] будет не очень много, но тем не менее. 

— А что думаете о программе реновации?

— О, реновация! Нужно ли сносить ветхое жилье и строить новое? Да, нужно. Хрущевки определенных серий должны быть заменены. Необходима ли для этого госпрограмма? Да, потому что без государства это сделать невозможно. Но в том, как это реализовывается, меня больше всего волнует вот какой аспект. Я сейчас даже не столько про коррупциогенность этой истории — откровенно говоря, любой проект реновации, даже если бы он был суперклассным, был бы в наших условиях коррупциогенным. Главное, чтобы люди получили жилье, улучшение жилищных условий. Но сейчас в кварталах, которые рассчитаны на застройку из пятиэтажек, строятся дома по 13, 15, 20 и даже 24 этажа. Это капец. Те проекты, которые я видел, к сожалению, недостаточно детализированы. Москва не рассчитана на такую плотность населения. Это [строительство многоэтажек] делается для того, чтобы просто продать подороже, то есть в интересах застройщика, не только в интересах жителей. 

Я считаю, что проект был принят поспешно, и опять же проблема — недостаток общественного контроля. Под общественным контролем я имею в виду не просто проголосовать на «Активном гражданине», а привлечение экспертов, публичная отчетность, публичное рассмотрение. Мне нравится, что они [московские власти] пошли на публичное обсуждение — включить в реновацию или исключить [конкретный дом или микрорайон]. Это правильно. Но они пошли на это после давления, после митингов. 

Потом, я считаю, если ты не можешь популярно объяснить, почему твой проект лучше, чем другой, — либо проект плохой, либо вы плохо объясняете. Если мы говорим про мэрию, нанять людей, которые хорошо объясняют, взаимодействуют с обществом, не проблема.

— Какие у вас взгляды?

— Ох, со взглядами сложно. Я не хочу навешивать на себя ярлыки, поэтому буду говорить, за что выступаю. Я выступаю за независимые СМИ, в том числе за либерализацию законодательства о СМИ. За либерализацию законодательства в целом, в том числе о некоммерческих организациях. За гражданское общество в самом широком смысле. За независимый суд. За снижение доли государства в экономике, то есть государственное планирование и госэкономика должны быть сохранены только для тех сфер, где есть либо высокая рента, либо монополия. В малый и средний бизнес государство не должно вмешиваться. Там оно должно устанавливать правовое регулирование. При этом государство должно быть минималистичным, но жестким. Сейчас у нас много законов, но они не выполняются. Законы должны быть более либеральными, но исполняться они должны неукоснительно. У нас очень слабые [общественные] институты, а должно быть наоборот. Я против блокировки Telegram, но если государство приняло решение его блокировать, это не должно выглядеть как цирк, который растянулся на год и Telegram не заблокирован. 

На городском уровне меня волнует проблема миграции. Это проблема прежде всего Чертаново. Я считаю, нам следует пересмотреть миграционную политику относительно стран ближнего зарубежья. Опять же, я не говорю о том, чтобы всех выдворить.

— Я видела листовку, где вы из-за подобных высказываний изображены как Гитлер. 

— Гениальный плакат, мне очень нравится, дома у себя повесил. Я выступаю за ужесточение визового режима. Это очень простая мера: нам нужны работники из Средней Азии, но нужны квалифицированные работники — ученые, бизнесмены, которые хотят жить и работать в России, которые готовы принять русский язык, ассимилироваться, жить по нашим законам. С удовольствием, приезжайте! Но неконтролируемый завоз низкоквалифицированной рабочей силы без трудовых виз… Должны быть введены какие-то визы. Но это опять же из размышлений. На уровне Мосгордумы я не имею на это никаких полномочий, поэтому этого нет в моей программе. 

«Мосгордума сейчас беззубая, надо ее сделать более опасной»

— Вам предстоит избирательная кампания, на которую вы планируете собрать шесть миллионов рублей. 

— Там будет шесть с половиной или даже шесть и шесть. 

— Во время подписной кампании вы хотели собрать 2,3 миллиона, но смогли только полтора. Думаете, в этот раз получится? Кто вам дает деньги?

— Да, я на это надеюсь. Во время подписной кампании эти полтора миллиона мы собрали за месяц. Если предположить, что эффективность сбора будет такой же, это означает, что за оставшиеся чуть больше двух месяцев мы соберем три. С другой стороны, я стал зарегистрированным кандидатом, и многие, кто до этого говорил: «Давайте вас зарегистрируют, а там подумаем», — могут изменить свое решение. 

Я собираю деньги немножко нестандартным способом для России, как мне кажется. Как люди обычно получают деньги на политические кампании? Первый вариант — от политического объединения или партии. Ты не тратишь время на сбор, но становишься подконтрольным. Мне это неинтересно, потому что для меня ценно делать то, что я считаю верным, а не то, что мне сказали. Второй вариант — идешь к богатому человеку. Но в таком случае он завтра скажет: «Знаете, Роман, мне не нравится то, что вы делаете, надо подкорректировать вашу программу». Это тоже не подходит. Третий вариант, который могут себе позволить медийные личности, — краудфандинг, то есть донаты по 100, 200, 300 тысяч рублей. Это делает Навальный, это делает [член партии «Яблоко» Максим] Кац успешно. У меня, к сожалению, такой большой аудитории нет. Мы этот способ тоже используем, он приносит 10–20 процентов от общей суммы. 

Остальные деньги я привлекаю по западному образцу — через личные встречи. Сейчас у кампании больше 300 уникальных доноров — это те люди, которые хотя бы раз задонатили. Около сотни из них — люди, которых я нашел через личные встречи. Для того чтобы их найти, я провел 300 личных встреч. Я делал это еще в феврале, когда думал [идти в Мосгордуму]. Это малые предприниматели, средние предприниматели, люди из крупных компаний. Первый круг — мои бывшие коллеги по BCG и другим консалтинговым компаниям, их знакомые. А также [мои] родственники — дядя тоже помог немножко на кампанию. С каждым я разговаривал по часу-полтора, рассказывал, что собираюсь делать, почему важно быть независимым кандидатом, почему они должны помочь. Многие из них сказали в духе: давай я тебе буду десять процентов зарплаты переводить. Мне повезло — до этого я работал в корпоративной среде, когда зарплата 200–500 тысяч рублей, при такой зарплате ты можешь, грубо говоря, полгода десять процентов своей зарплаты отдавать как будто на благотворительность. Сначала человек [дает деньги] на личном доверии, на желании, а дальше видит, что есть прогресс, я отчитываюсь, на что трачу деньги, — для крупных доноров у меня есть закрытый чат в Telegram, где я всякие мемы кидаю, смешные видео, рассказываю курьезные истории. Получается как такой режим подписки. Я произвожу специфический контент, но еще даю, как мне кажется, уверенность в том, что в России не все потеряно. 

Никому из них — я подчеркиваю — у меня нет обещаний в духе: «Я изберусь, а потом тебе помогу с твоим заводиком или тебя на такую должность перемещу». Понятное дело, что я этим людям помогу, как они мне. Но должно быть три сита, если я буду депутатом. Первое: все, что я делаю, не должно вредить людям. Второе, я не буду делать то, что нарушает уголовный или административный кодекс. Третье — я не буду делать то, что считаю этически неверным. Коррупция — это использование служебного положения для целей, которые противоречат общественному укладу или способствуют личному обогащению. Депутат — это не про то, чтобы помочь заработать другим побольше денег. К сожалению, у нас исполнитель часто превышает свои полномочия. Функция депутата — защищать обычных граждан. Добиваться честного рассмотрения какого-то вопроса. 

— То есть вы предлагаете этим людям ту же помощь, что и жителям Чертаново, которые вам не донатят?

— Да-да-да.

— Чем вы лучше лояльного мэрии кандидата?

— Я чертановцам предлагаю три вещи. Первое — как я уже сказал, я местный, в отличие от пары других кандидатов, которые не живут в округе. Второе — открытость и доступность, то есть я всем оставляю свой телефон. Если меня изберут, я буду каждый месяц проводить встречи [с жителями района]. Я обещаю, что не пропаду после выборов — я и до выборов этим занимался. Мандат мне нужен только как инструмент для того, чтобы заниматься тем же самым, но лучше, эффективнее, быстрее. Я не обещаю, что все решу, что все будет офигенно. Я не могу это обещать. Третье — проблемы, с которыми я боролся. Я обещаю, что сделаю все, что могу, чтобы их решить. Получится или нет, вы увидите в прямом эфире. 

Сейчас Мосгордума — такой непонятный орган, не все вообще знают о его существовании. Но если я туда попаду, я буду стараться быть открытым депутатом вплоть до того, чтобы вести стримы с заседаний. С популяризацией института как такового начинаются возгласы: «Ой, а почему тогда там нет нормальных людей?» Или: «Ой, а почему тогда он ничего не решает?» Мосгордума сейчас беззубая, надо ее сделать более опасной. Роль парламента — быть опасным для исполнительной власти. 

— Вы сказали, что всем даете свой телефон. Он действительно есть на сайте. Вот только дозвониться до вас по нему не получается. 

— Серьезно, вы не дозвонились?

— Да. Даже звонок не проходит. 

— А можете сейчас позвонить? Просто он у меня с собой, для чистоты [эксперимента].

— Без проблем. 

(Звонок не проходит.)

— А можно посмотреть, какой телефон? 89, не 80 [на конце]. Последняя цифра другая. 

— Я скопировала его с сайта.

— Я посмотрю. Блин. Что, реально? Нет, в визитке у меня точно тот телефон. Твою мать, что ж никто не сказал-то? Сейчас, я понял, спасибо-спасибо.

— Мы с вами обсуждали, что у депутатов Мосгордумы мало полномочий. Что вообще должна делать Мосгордума, на ваш взгляд? Какой должна быть?

— Самая главная функция Мосгордумы — контроль над бюджетом и его исполнением. Сейчас у нее [таких] нет инструментов. Они его [бюджет] утверждают, но не контролируют. Она [Мосгордума] полностью подконтрольна исполнительной власти, из-за этого и не будет это делать. Но сбор денег с населения и их трата — главное, чем она должна заниматься. Второе — контролировать работу правительства. То есть заслушивать отчеты, иметь инструменты, в том числе для отставки мэра. Сейчас, насколько я понимаю, это очень сложно сделать. Должны быть способы выражения вотума недоверия правительству Москвы, [чтобы] контролировать и где-то охлаждать пыл исполнительной власти. 

— Вы думаете, вы все-таки дойдете до самих выборов?

— Я надеюсь. Формально я не вижу поводов, по которым меня могут снять. Но они могут снять по беспределу — я не исключаю этого варианта. Мы сейчас замеряли узнаваемость. Мы с Маргаритой Николаевной [Русецкой] делим первое место. Я так понял, они [власти] тоже провели социологию и были неприятно удивлены. Поэтому сейчас я уверен, что они будут пытаться меня снять по беспределу. 

После регистрации на меня была совершена массивная бот-атака во «ВКонтакте». Фейки [то есть фальшивые аккаунты] начали меня забрасывать [вопросами]: «Роман, а вот на какие средства?» Я отчитываюсь о всех средствах, там [в отчете о тратах пожертвований] есть графа «Прочее» — 40 тысяч рублей. Это 2,5 процента собранной суммы. Стандартная история, когда у тебя до пяти процентов в смете — какие-то прочие расходы. И начался просто поток типа: «40 тысяч рублей, Роман, вы, наверное, себе на карман положили». Люди явно фейковые, боты. Я думаю, сейчас начнется еще в округе треш, будут пытаться меня снять. Посмотрим, [у меня] юрист хороший, будем отбиваться до последнего. 

«Медуза» говорила с Романом Юнеманом до обысков и допросов независимых кандидатов, которые прошли 24–25 июля. Приведенная ниже часть беседы была записана позже, 25 июля 2019 года.

— У нескольких независимых кандидатов прошли обыски. Многих вызвали на допрос. Что вы думаете об этой ситуации?

— Первая моя мысль: «Они совсем офигели». Проводимые обыски скорее свидетельствуют о глубокой слабости системы, чем о ее, наоборот, силе — это не моя мысль, ее высказал [социолог, философ] Григорий Юдин, но я с ней согласен. Они [власти] смогли из обычных региональных выборов в Мосгордуму, которая никогда никому не была интересной, сделать политический кризис общероссийского масштаба. И сейчас продолжают его раскручивать.

Мне кажется, со стороны власти это глупая стратегия. Все, что они делают сейчас, — пытаются в спешном порядке сбить численность акции в субботу [27 июля]. Получится или нет? Я думаю, скорее нет. Люди выйдут, даже если всех [независимых кандидатов] задержат. Тем более их пока не собираются задерживать. Грубо говоря, если до этого многие думали выходить в субботу на митинг или нет, то после этого — это дело чести.

— Вы тоже участвовали в нескольких протестных акциях, в том числе были на Сахарова. Как думаете, придут ли к вам?

— Я думаю, мне должны доставить повестку [на допрос]. Прийти могут в любой момент. Но пока что ко мне не приходили. Как они выбрали тех людей, к кому прийти? Наверное, это децимация, как в Риме было: каждого десятого брали. Будут ли они продолжать, я не знаю. Но во всяком случае я к этому готов, подписал с адвокатом соглашение о защите. Тут еще забавно, они же [представители МВД] мне вручали уведомление не ходить «на страшный митинг» — [это было] до первого воскресного митинга [14 июля] и перед субботней акцией на Сахарова [20 июля]. Причем сначала приехали по другому адресу, где прописана моя жена и теща, а не я. Во второй раз меня просто на Трубной поймали, сказали: «Вот, держите, не можем который день вас найти». Я говорю: «В смысле? Вы же ко мне приезжали?» Они: «Мы ваш адрес потеряли, по месту прописки вас нету». Я прописан там, где живу. Но они не смогли меня найти. Фееричная глупость из разряда «Мы хотели прийти к вам с обыском, но пришли не туда и решили забить». Поэтому я не знаю, может, повестка у тещи уже лежит. А может, и нет. 

Обновление. Через несколько часов после публикации текста Роман Юнеман сообщил, что его адресу, где сейчас живет его теща, пришли люди в штатском, чтобы «что-то вручить».