50 лет назад умер Василий Шукшин — самый народный писатель, режиссер и актер Сегодня Минпросвещения не включает ни один его фильм в «список для семейного просмотра». И вот почему
Несколько лет назад мы с журналом «Искусство кино» выпускали в повторный прокат отреставрированную копию «Калины красной». Последний, прощальный фильм Василия Шукшина вышел на экраны СССР в 1973-м — за полгода до его смерти. Картина стала рекордсменом проката и с тех пор считается чем-то вроде завещания, вызывая и резкую критику (от воров-рецидивистов, обвинявших автора в неправдоподобии, до маститых киноведов), и восторги: в числе любимых его называл Райнер Вернер Фассбиндер.
Так или иначе, мы волновались из-за новой встречи картины с другим поколением публики. Судя по всему, зря. Уже на «премьере» перевыпуска «Калину красную» смотрели завороженно, как эпос из иной жизни — ушедшей на дно Атлантиды. Нет, не Советского Союза, а именно России. Все, что казалось почти полвека назад чрезмерным, нарочитым, нивелировалось временем. Зато проявилось другое. «Калина красная» — не о романтике блатарей, обнимающих родные березки, и не о сусально-утопической деревне, а об отчаянной попытке порвать с эстетикой и этикой криминального «общака». О выборе индивидуальной траектории и одинокой — трагической — судьбы. В гибели героя виделось предсказание скорой и ранней смерти автора, ушедшего в 45.
Василий Шукшин вообще был одиночкой. Здесь скрыт удивительный парадокс. С первых литературных и кинематографических опытов он был народным писателем, актером и режиссером. Внушительные тиражи, успешные фильмы. Но чувства изоляции, невозможности найти «своих», боязни не быть понятым и травмы недооцененности сопровождали его на протяжении всей жизни. Ставший хрестоматийным образ Шукшина из финала «Печек-лавочек», самого личного и любимого им самим фильма, — герой сидит на траве на фоне бескрайнего пейзажа — поражает именно этим. Рядом с ним нет никого.
Если внимательно вчитываться в его тексты, всматриваться в фильмы, многие из них — о том же самом. Персонаж вдруг остается один, среди рутинных забот. Задумываясь о чем-то неожиданном, он будто оказывается на иной волне, чуть ли не в другом измерении, чем окружающие его люди. Уникальная шукшинская интонация соединяет пронзительную тоску с легкой издевкой — никогда, впрочем, не высокомерной. Даже самый, как принято считать, светлый его фильм, дебютный «Живет такой парень» (1964) с прорывной ролью Леонида Куравлева, — об одиночестве. Водитель грузовика Пашка никак не найдет себе пару, входя с каждой встреченной на пути девушкой в трагикомический рассинхрон. Он устраивает чужие судьбы, но не властен над собственной. Этот фильм-путешествие — весь в движении навстречу неведомой судьбе. Точнее, Любви, чуть не принятой за Смерть, которую герой-недотепа видит исключительно во сне.
Еще один «фильм дороги» — «Печки-лавочки», уникальная эпопея советской железной дороги — о супружеской паре Расторгуевых, отправившихся по путевке из алтайского села на далекий, недоступный юг. Это комическое и, конечно, обреченное на неудачу возвращение Адама с Евой в черноморский Эдем. Их роли исполнили сам Шукшин и его жена Лидия Федосеева-Шукшина. Вместо себя режиссер звал того же Куравлева, но тот отказался; в этом фильме и следующей «Калине красной» автор сыграл сам.
До того он время от времени появлялся в ерундовых дежурных фильмах (сейчас бы их назвали «блокбастерами»), а иногда — у лучших режиссеров своей эпохи (Марлен Хуциев, Александр Аскольдов, Глеб Панфилов). Но его актерская карьера с режиссерской не пересекалась. Шукшин и так вполне мог бы остаться успешным артистом, — харизмы и таланта хватало. Но литература и выраставшие из нее собственные фильмы были для него стократ важнее.
Шукшин снял пять полнометражных картин, чрезвычайно странных — во всех отношениях неформатных, трудноопределимых жанрово. Неслучайно одна из них называется «Странные люди». Персонажи — чудаки, которых Шукшин называл «чудиками», — будто обязывали к рваному монтажу, причудливому совмещению разнородных сюжетов, резким переменам настроения, соединению откровенно документальных элементов с неправдоподобно-фантастическими. К так называемому реализму и тем более «соцреализму» это имеет мало отношения.
У Шукшина собственная вселенная, воссоздающая не форму советской реальности, а суть деревенской жизни — бытийной, вневременной, таинственно связанной с архаическим прошлым. Сквозной щемящей мыслью через его фильмы проходит отчуждение героя — он будто завис в безвоздушном пространстве между традицией и современностью. В этом одиноком герое и городская публика немедленно узнавала своего, «Вашего сына и брата» (так назывался еще один фильм Шукшина, действие которого разрывалось между Алтаем и Москвой).
Однокурсник Тарковского, дебютировавший как актер в одной из его учебных короткометражек, Шукшин вырос в самобытного, всегда ищущего режиссера, чей талант не успел до конца раскрыться в его пяти картинах. Зато с первого писательского опыта стало ясно, что Шукшин — прозаик от бога, быть может, самый виртуозный мастер короткой прозы на русском языке после Чехова.
Его лучшие рассказы поражают лаконизмом, точностью в выборе слов, виртуозным сочетанием юмора с меланхолией, глубины — с анекдотической структурой. Если и существует какой-то национальный характер, отыскать его можно именно у Шукшина: «Верую!» и «Забуксовал», «Миль пардон, мадам» и «Срезал», «Сапожки» и «Обида» — перечислять можно долго. Только крупная форма ему никак не давалась. А снять фильм о Степане Разине по сценарию «Я пришел дать вам волю» ему так и не позволили. В кино от заветного замысла остался только заикающийся шофер Пашка, напевающий под нос: «И за борт ее бросает, в набежавшую волну…»
Шукшина иногда причисляют к писателям-деревенщикам, но это неточно. Деревенщик, скорее, умник-профессор, маститый фольклорист Сергей Федорович из «Печек-лавочек», пускающий Расторгуевых погостить в своей роскошной московской квартире: персонаж по-шукшински выразительный и показанный с нескрываемой иронией. Шукшин не был влюблен в деревню — он был ею рожден. Вся его жизнь была диалогом с собственными корнями, попыткой принять их и увидеть через призму большого города, где он так никогда и не смог почувствовать себя уютно. Среди кинематографистов и собратьев по литературному цеху он был как Иван-дурак рядом с Бедной Лизой и Обломовым из его чудесной сказки «До третьих петухов». Они поручили ему, дурню, принести от мудреца справку о том, что он умный. Иван к рассвету вместо справки принес печать.
Что делает Шукшина уникальным явлением? Вероятно, необъяснимая в советские 1960–1970-е абсолютная честность, человеческая и писательская. Сын «врага народа» оказался органически неспособным принимать общепринятую ложь. Это же качество обеспечило его прозе и фильмам долгую жизнь. Неспособность Шукшина к фальши отмечал писатель-фронтовик Виктор Некрасов.
Он не жаловался на сложности в работе, а они были, не выходило что-то с «Разиным», его заветной мечтой, снимался в каких-то ненужных картинах, играл хорошо, но картины были ненужные. Об этом не говорил. Его съедала человеческая тоска. И ложь — окружавшая.
— Поверь, Платоныч, я не лучше других. Самый что ни на есть обыкновенный человек. Сo всеми там минусами, пьяница, невоздержанный, иной раз срываюсь. Грешен, что и говорить. Но одного не переношу — вранья. А все врут. Bce! Только Ася наша Берзер, Анна Самойловна дорогая не врет. Да, может, ты… А остальные все врут, делают вид, пыжатся. Коммунизм, мол, строим, светлое будущее… Где оно, это будущее? И прошлое, и настоящее вчистую пропили, а они про будущее… Тошнит, Платоныч, ух как тошнит… На рвоту тянет.
<…>
Человек он был кристальной (прошу простить меня за штамп, но это так, другого слова не нахожу) честности. И правдивости. B его рассказах, фильмах, ролях ни признака вранья, желания схитрить, надуть, обмануть. Все правда. И талант заставлял эту правду глотать. Даже тех, кому она претила. Глотали ж, глотали.
Мне повезло видеть два замечательных спектакля по прозе Шукшина. Первый — «Штрихи к портрету» Валерия Беляковича в Театре на Юго-Западе, возникшем на закате СССР студийном полуподпольном театре, большинство актеров которого не были профессионалами (их звезда Виктор Авилов, бесподобно разыгрывавший монолог из «Миль пардон, мадам!», начинал как водитель грузовика). Второй, лет двадцать спустя, — «Рассказы Шукшина» Алвиса Херманиса в Театре наций с общепризнанными знаменитостями: Чулпан Хаматовой, Евгением Мироновым, Юлией Пересильд.
Две постановки объединяло одно: артисту, игравшему Шукшина, не было нужно ничего, кроме этого текста. Костюм, грим, декорация, музыка казались избыточными, безупречный ритм текста преображал исполнителя, вызывал к жизни шукшинских «чудиков», помогал зрителю из иной эпохи принять их и полюбить.
Не так давно Алексей Федорченко — как и Шукшин, последовательно неформатный режиссер — сделал прекрасный документальный фильм «Монета страны Малави». Это удивительное и красочное зрелище — настоящее карнавальное действо о том, как на Алтае празднуют дни Шукшина.
Трогательный и дикий праздник настолько же далек от Шукшина, насколько далеко от Алтая африканское государство Малави. Еще один парадокс: путь его прозы и фильмов к читателю и зрителю всегда прям и прост, но апроприировать, забрать Шукшина себе невозможно. И вот пример из недавних.
Минпросвещения РФ составило список рекомендованных к семейному просмотру фильмов — в основном советских, всего чуть меньше двухсот наименований. Кого там только нет! Тарковский и Михалков, Хуциев и Герман, Рязанов и Климов, а рядом с ними — устаревшая патриотическая шелуха, вроде «Подвига разведчика» или комедий сталинской поры. Ни один фильм Шукшина — вероятно, самого народного и честного из отечественных режиссеров — в список не попал.
Антон Долин
«Медуза» — это вы! Уже три года мы работаем благодаря вам, и только для вас. Помогите нам прожить вместе с вами 2025 год!
Если вы находитесь не в России, оформите ежемесячный донат — а мы сделаем все, чтобы миллионы людей получали наши новости. Мы верим, что независимая информация помогает принимать правильные решения даже в самых сложных жизненных обстоятельствах. Берегите себя!