В американской науке царит политика DEI — разнообразия, справедливости и инклюзивности. Почему это не нравится многим ученым? Интервью профессора Игоря Ефимова, одного из критиков этого подхода
Наука в США, согласно принятым сегодня нормам, должна развиваться в соответствии с идеологией DEI (diversity, equity, inclusion — разнообразие, справедливость, инклюзивность) — то есть в том числе усилиями наименее представленных социальных групп. В исследовательские заявки должны быть включены идеологические разделы, которые показывают, как та или иная научная группа будет следовать принципам DEI, а в бюджетах научных проектов закладывают деньги на DEI-консультантов. Летом 2024 года вышла статья «Политизация финансирования науки подрывает общественное доверие к науке, академической свободе и беспристрастному формированию знаний». Как и следует из названия, ее авторы критикуют сложившуюся политику: они считают, что принятые нормы неэффективны и противозаконны. Что будет с наукой, если принципы DEI неуклонно будут соблюдаться в академической среде? Об этом в интервью изданию T-invariant рассказал один из авторов статьи, профессор биомедицины Северо-Западного университета в Чикаго Игорь Ефимов. С любезного разрешения T-invariant «Медуза» публикует этот материал с некоторыми собственными дополнениями.
После публикации материала мы получили несколько важных отзывов, критикующих позицию и аргументы Игоря Ефимова и его коллег. В ближайшее время «Медуза» выпустит еще один материал на тему политики DEI.
О чем статья Игоря Ефимова и его соавторов?
Статья опубликована в рецензируемом научном журнале Frontiers in Research Metrics and Analytics в разделе комментариев. Для этого формата не предусмотрено жесткой структуры исследовательских статей, в ней нет раздела методов, но в целом работа схожа с систематическими обзорами: авторы собрали правила, по которым научные агентства принимают заявки на исследовательские гранты, и проанализировали требования, которые относятся не к опыту, научным или организационным возможностям кандидатов, а касаются аспектов продвижения принципов DEI в ходе их исследований.
В статье рассматриваются требования только американских научных агентств:
- Национального агентства по науке (NSF, специализируется на финансировании фундаментальных исследований);
- Национальных институтов здоровья (NIH, специализируется на медицине и науках о жизни);
- министерств энергетики и обороны США;
- Национального аэрокосмического агентства (NASA).
Авторы исходят из того, что главная задача всех этих агентств состоит не в достижении социальной справедливости (в любом ее понимании), а в получении новых научных знаний — а значит, включение посторонних критериев в конкурсную оценку исследовательских проектов изначально предполагает отход от принципа меритократии, традиционного для финансирования науки и в США, и в целом в мире.
Анализ конкретных критериев достижения целей DEI в правилах агентств показывает, что эти слова интерпретируются ими во вполне определенном, узком идеологическом ключе, совпадающем с главными постулатами неомарксисткой критической теории Франкфуртской школы. Несколько упрощая, можно сказать, что сторонники теории объединяют людей в категории, определяемые неизменными характеристиками (раса, пол и т. д.), и классифицируют каждую группу как «привилегированную» или «виктимную», как «угнетателя» или «угнетенного». Цели программ повышения «разнообразия» в этом контексте заключаются в том, чтобы каждая группа участвовала пропорционально своей доле населения во всех начинаниях общества и получала пропорциональные результаты от этих начинаний.
Авторы повторяют, что стремление к пропорциональности в корне не совпадает с базовыми задачами научных агентств в деле расширения знания — а многие постулаты, на которые опирается эта теория, не подтверждены научными данными. В последнем авторы полностью воспроизводят аргументы известного социолога и экономиста Томаса Соуэлла, доказывающего, что представления о тотальном системном расизме, сексизме и прочих «-измах» в американском обществе в огромной степени основаны не на реальных данных, а являются лишь идеологическими установками.
Истинными выгодоприобретателями введения программ DEI авторы статьи считают самих создателей этих программ — необходимость в услугах идеологических консультантов и щедрой оплате их труда прямо указывается в требованиях нескольких научных агентств, в том числе NASA. Национальный фонд по науке (NSF) даже указывает «рекомендованную» долю финансирования на эти цели — около 5-10% от всего исследовательского бюджета.
В завершение авторы рекомендуют всем научным агентствам «сосредоточиться на своей главной роли — создании максимального общественного блага за государственные средства — и не брать на себя функцию продвижения идеологической повестки». Вместо введения требований по «разнообразию» и оплате консультантов по инклюзивности достижение социальной справедливости должно идти через расширение доступа к школьному образованию и укрепление принципов меритократии, резюмируют ученые.
Игорь Ефимов родился в городе Железногорске Красноярского Края. В 1986 году окончил Московский физико-технический институт. После работал в Институте биофизики Академии наук СССР и защитил кандидатскую диссертацию по биофизике сердца в МФТИ. В 1992 году вместе с семьей переехал в США.
Карьеру в Америке начал в университете Питтсбурга. Затем работал в Кливлендской клинике, а также в университетах Кливленда, Сент-Луиса, Вашингтона (округ Колумбия). Профессор Ефимов — член Национальной академии изобретателей и Американского института медицины, почетный член нескольких научных ассоциаций. Также является главным редактором журнала «Сердечно-сосудистая инженерия и технология».
Доктор Ефимов основал несколько компаний, включая Cardialen (2008) для разработки низкоэнергетической имплантируемой электротерапии для лечения сердечных аритмий и NuSera Biosystems (2020) для разработки мягких носимых и имплантируемых электронных устройств. Сейчас работает профессором биомедициной инженерии и медицины в Northwestern University в Чикаго.
— Нечасто такое бывает, чтобы восемь американских профессоров из разных областей (математика, биомедицина, биология, юридические науки) решили вместе написать статью о том, как идеология влияет на науку. Что вас заставило это сделать?
— С одной стороны, мы столкнулись с очень сложной проблемой, которая требует самых разнообразных подходов. Именно поэтому среди авторов нашей статьи есть люди, которые являются профессиональными и опытными адвокатами. С другой стороны, такое многообразие экспертизы необходимо потому, что происходящее сейчас в университетах США задевает всех в академической науке.
Я живу в Америке 32 года, из них почти 25 лет являюсь профессором. И все эти годы я постоянно участвовал в дискуссиях по поводу различных принципов академической свободы. Как рецензировать гранты, как оценивать научные результаты — такого рода споры всегда происходят на уровне факультетов, на уровне университетов. Но они очень редко выплескиваются в публичное поле, обычно остаются за закрытыми дверьми.
Однако сегодня проблема того, как и кем производятся научные знания, по какому принципу отбираются ученые на позиции лидеров в проектах, вышла в политическую плоскость. И это побудило нас тоже выйти за границы своих профессиональных интересов и собственных научных областей.
— Трудно представить, что вы и ваши соавторы выступаете против инклюзивности, разнообразия и равенства. Сами эти принципы, безусловно, являются основополагающими в современном обществе. В чем же дело?
— Несомненно, эти принципы для всех нас крайне важны. На принципе равенства в науке фактически все основано. И я, естественно, всю свою жизнь гордился тем, что в моей лаборатории и на моем факультете (а я был деканом факультета в течение пяти лет) были репрезентативно представлены разные этнические группы, мужчины и женщины. Более того — когда я был деканом, у нас 70% студентов были женщины, я очень гордился этим. И я всегда считал очень важным для себя помогать молодым женщинам получать позиции в науке и быть успешными. Однако это было в те времена, когда принципы DEI еще не вышли на политический уровень и не заменили собой меритократию, власть и продвижение лучших, что является определяющим для развития науки. Как и в спорте, кстати.
Вот сейчас завершилась Олимпиада — представьте, что команды от стран формируются не по принципу лучших результатов, а по принципу представленности угнетаемых групп? Что это были бы за команды? И как бы они выступили на фоне тех стран, которые подбирали спортсменов, основываясь на их достижениях, а не цвете кожи или сексуальной ориентации?
Почему в науке так важно защищать принцип меритократии? Потому что будущее любой передовой державы с точки зрения технологии и экономики зависит от производства знаний. Самые лучшие знания, самые передовые теории достигаются только лучшими из лучших. И если это правило отбора кадров в науке заменить на любое другое (классовое, гендерное, расовое, какое угодно), наука перестанет развиваться. Например, как было в СССР, когда в 1920-е годы был сделан упор на пролетарское обучение, пролетарский состав студентов. Это привело к большому падению науки в начале 1930-х годов. И потом пришлось очень долго исправлять последствия «классового» подхода.
— Действительно, идеология DEI в своей основе восходит к началу ХХ века, к распространению идей социализма, и тогда она применялась на государственном уровне в СССР. Однако современная концепция DEI в американских университетах распространяется уже больше двух десятилетий. Когда ситуация драматически поменялась? В связи с указами [президента Джо] Байдена на эту тему в 2021 году, которые увязывали напрямую идеологию DEI и деньги?
— Отчасти это, да. И отчасти то, что пришло осознание, что мы подошли к моменту, когда демократия нуждается в защите. Напомню, что еще [Бенджамина] Франклина спросили: «Доктор, у нас республика или монархия?». Он ответил: «У нас республика, если вы сможете сохранить ее (if you can keep it)». И, в общем, это происходит в каждом поколении. Сейчас и для нас настал такой момент. Но у него есть и денежное выражение.
— В вашей статье деньгам уделено особое внимание. Во сколько американской науке обходятся DEI-принципы? Теперь в бюджетах, которые выделяют Национальный фонд здравоохранения, министерство обороны, Национальный институт здоровья США, часть денег обязана тратиться на следование этим принципам?
— Все так. Есть непосредственная сумма, которая уходит на DEI-консультантов. Сейчас уже возникла целая индустрия консультирования по этому вопросу. Потому что в заявке на грант по молекулярной биологии или физике высоких энергий ученому требуется писать отдельные разделы по поводу этих идеологических слоганов. И приходится нанимать отдельных людей, чтобы ответить на запрос системы, и платить им огромные деньги за это. Их зарплата достигает около 200-300 тысяч долларов в год, что превышает годовую зарплату профессоров. И есть напрямую гранты, которые целиком зависят от того, как написана эта самая часть, а научная часть как бы является уже менее важным критерием. Первый порог, который нужно преодолеть, — в заявке нужно описать, как вы будете искать в себе расиста, а потом его искоренять из себя.
Но это только один аспект финансового вопроса в сфере DEI. Мне кажется, главное — это все же не сколько конкретно долларов было потрачено на этих консультантов. Самое страшное другое. Представьте, что было бы, если бы Рентген не открыл излучение. Как бы это отразилось на медицине и вообще на человечестве? И таких примеров можно найти массу. Представьте, сколько человечество потеряло и еще потеряет, если будут отбираться не самые лучшие заявки, которые предлагают передовой, новый метод лечения рака, а те, где будут написаны правильные политические заявления. Поэтому самое страшное не размер выплат сомнительным консультантам, а потеря знаний в результате искаженных критериев отбора научных проектов.
— В вашей статье хорошо прописана юридическая составляющая темы DEI, раскрывающая противоречие современного законодательства США и требований обязательному следованию идеологии, которые выдвигаются со стороны научных государственных агентств. Как вы объясняете, почему NASA, Национальный институт здоровья США и другие агентства не сопротивляются этим принципам? Ведь они выделяют деньги — значит, должны получить за эти деньги хороший научный результат. Зачем им участвовать в идеологической игре взаимозачетов?
— Это тоже одно из важных явлений, которое мотивировало нас выступить публично. В статье мы привели список основных агентств и их функции, то есть чем они должны заниматься.
По законам на момент, когда они были основаны, национальные институты здоровья обязаны заниматься здоровьем. Министерство энергетики обязано заниматься безопасностью страны в области энергетики. NASA должно заниматься космосом — это их основная миссия. Все остальное — второстепенно. Но они отклоняются от своей основной миссии, когда начинают играть в политику, когда отбирают не самых лучших в своей области. И в результате теряют в конкуренции, что является нарушением их миссии. Их реальные миссии — защита здоровья граждан Америки, энергетика, первенство в космосе.
— Так почему же они на эту идут?
— Думаю, ответ банален. К сожалению, всеми эти государственными учреждениями (которые к тому же являются спонсорами науки) руководят политические назначенцы, которые часто меняются при смене администрации в Белом доме. Скорее всего, это вопрос политической конъюнктуры конкретных людей.
— Тогда кто же бенефициар этой новой политики? Кто за ней стоит, кто ее ввел?
— Это движение возникло среди крайне левых. В какой-то момент они почувствовали, что с помощью этой идеологии смогут получить больший политический кусок. Именно ими была создана огромная бюрократия консультантов, которые напрямую финансово получают бенефиты от этого. Ну, и в итоге это привело к очень сильному противодействию со стороны академического комьюнити. Не всегда, к сожалению, публичному, потому что для многих это может стать концом карьеры.
— А есть какие-то конкретные примеры, когда из-за такой политики где-то просела эффективность? Например, лидер лаборатории ушел, потому что не хочет играть по этим ложным правилам?
— Я член ассоциации Academic Freedom Alliance (Альянс академической свободы). Она защищает профессоров, которые подвергаются преследованиям со стороны администраций в связи с идеологическим противостоянием. Было несколько случаев, когда профессоров увольняли с работы за неугодные высказывания, и этот альянс (в нем состоят многие адвокаты, известные именно в области академических свобод) защищал профессоров и добивался успеха. То есть в принципе, это не совсем беззубое движение — оно может и в юридической плоскости защищать своих участников.
— Как вы думаете, насколько история вашего публичного протеста локальна? Насколько она чисто американская? Вот сидит, допустим, сейчас кто-нибудь из ученых в Казахстане или в России и думает: «Слава богу, это не наши проблемы». Есть ли основания предполагать, что принципы DEI в науке захватят весь мир и это станет общей проблемой всех ученых?
— Она, к сожалению, уже стала международной. Меня только что пригласили рецензировать заявки для канадского фонда, и первое, что они мне прислали, — их анкету для заполнения. Я ответил, что не желаю отвечать, как и с кем я занимаюсь сексом и какие у меня преференции в этом вопросе. Если вы хотите мою научную экспертизу при оценке заявок, я с удовольствием это сделаю. А вот посвящать вас в свою личную жизнь не собираюсь.
То же самое происходит в Европе. Я недавно участвовал в конференции в Англии и из бесед с коллегами из Англии, Франции, Испании я понял, что это везде сейчас происходит. И это тревожит большинство ученых. Понятно, что нужны какие-то механизмы, чтобы разные группы были представлены в науке, но все равно первенство должно быть, с моей точки зрения, на стороне меритократии: отбирать нужно лучших из лучших по принципу color blind. То есть мы должны отбирать лучших из лучших, не обращая внимания на то, к какой идентичности человек принадлежит.
— В последнее время появились новости о том, что такие технические гиганты, как Microsoft и Google, сокращают или закрывают свои DEI-отделы. И объясняют это они скорее бизнесовыми и финансовыми показателями, подчеркивая, что политика в этой области не меняется. То есть у бизнеса уже есть основания говорить, что ни на экономическую эффективность, ни на кадровую политику эти отделы не влияют. Есть ли у вас ощущение, что маятник ещё качнется обратно?
— Да, я тоже обратил внимание, что Microsoft закрыл DEI-отдел. Почему? Во-первых, они не увидели, что существование этого отдела каким-то образом что-то улучшило с точки зрения diversity. А во-вторых, Microsoft и так уже много десятилетий нанимает самых талантливых людей из разных этнических групп. Они продолжают это делать и будут это делать в будущем.
И с этой точки зрения роль индустрии в противостоянии идеологическому давлению очень важна. Я приведу другой пример: мне кажется, что на нём можно научиться. Много лет назад во многих компаниях была введена система годовых отчётов, когда вы пишете очень подробный, страниц на 30, отчет своему начальнику. Потом эта же система была введена в академии. Это занимало несколько дней — дикий удар по твоему времени. Но началось это в индустрии. Так вот — в индустрии многие компании уже этого не делают. Потому что непосредственный руководитель, у которого шесть-десять человек под началом, и так прекрасно знает, кто чем занимается. И бизнес стал от этого отказываться. А университеты и институты — пока ещё нет. Академия с запозданием принимает эту эстафету от индустрии, но надеюсь, что тоже избавится от бессмысленного ритуала. И я уверен, что и с DEI произойдет то же самое.
— По нашему опыту заметим, что, обсуждая проблему DEI с учеными, которые работают в Европе и в Америке, не приходилось встречать ни одного специалиста, который бы поддерживал принципы DEI применительно к академическому рекрутингу и к академическим проектам. В личных беседах ученые реагируют на эти требования с большим раздражением. Но публично практически никто не решается это раздражение обосновать. А вы с коллегами решились. Это потому, что все авторы не чувствуют опасений за свою академическую карьеру?
— Ну, в каком-то смысле да. Я все-таки уже полный профессор и меня гораздо сложнее уволить, чем человека на более ранней стадии карьеры. И остальные авторы нашей статьи — уже достаточно известные в своих областях люди, тоже полные профессора и, конечно, мы защищены своим положением. Именно поэтому мы чувствуем себя обязанными сказать вслух то, что assistant professor с двумя маленькими детьми произнести не решится.
— Вспоминается рассказ одного учёного (не будем называть область) из ведущего американского университета, который отвечал за кадровую политику своего факультета. В частной беседе он объяснил, почему покинул свой пост, примерно так: «Когда речь шла о женщинах, мне было несложно выполнить эту квоту. Я следил за сильными докладами на конференциях, за публикациями и знал, что приведу к нам такую женщину, что ни у кого не возникнет вопрос, что она тут делает. Я выбирал достойных, и у меня это получалось. Не самая простая ситуация была и с квотами по афроамериканцам. Но сломался я на сексуальных меньшинствах, когда администрация стала требовать представить их в необходимом количестве. Я понял, что не понимаю, как обеспечить это требование, и не хочу выяснять, кто скрытый гей, кто открытый и т. д. Я просто уволился». На вопрос, почему нельзя было объяснить администрации порочность такого кадрового отбора, он усмехнулся: «Это все равно, что дискутировать с теми, кто заявляет, что учение Маркса всесильно, потому что оно верно».
Отсюда к вам и вашим соавторам вопрос: как вы собираетесь с коллегами дальше продолжать отстаивать вашу позицию? Как вы собираетесь в публичном поле дискутировать с теми, у кого «учение Маркса всесильно, потому что оно верно»?
— На самом деле, к сожалению, придется выбрать долгосрочный подход. Чтобы реально обеспечить доступ всем социальным группам ко всем научным областям, надо менять образовательные подходы на уровне школы, бакалавриата и так далее. Это длительная и сложная работа. Это и будет реальным решением проблемы доступности и равных возможностей в науке. А политизирование этой проблемы и решение ее на законодательном уровне через квоты приведет лишь к тому, что люди, которые назначены на свои посты таким образом, на всю жизнь будут именно так и стигматизированы. И это всё больше и больше будет только отталкивать профессиональное сообщество от принципов, которые провозглашает DEI-идеология.
Еще раз повторю — я сам придерживаюсь принципов равенства. Но их реализация должна органически вырасти в науке через отбор лучших из лучших. То есть необходимо в публичном поле объяснять, что в этом тонком и важном вопросе требуется долговременный подход, а не такой краткосрочный и идеологизированный, какой реализуется сейчас.
— Сделайте прогноз: если вы проиграете, и принципы DEI все-таки победят и полностью захватят академическую систему (поскольку она глобальна и живет в одном информационном и управленческом поле), что же будет с наукой?
— Ответ можно найти в истории науки. За последнее тысячелетие ни одно из государств не было впереди планеты всей дольше, чем столетие или максимум полтора столетия. Были периоды, когда доминировали датчане, потом итальянцы, французы, немцы, англичане, теперь — американцы. Но все равно происходит постоянная смена лидерства. И если посмотреть, как и когда происходила эта смена, то это случалось, когда мозги перетекали из одного места в другое. То есть талантливые ученые всегда ищут, где они могут больше всего и лучше всего реализоваться.
Поэтому если принципы DEI полностью утвердятся в университетах Америки и Европы, оттуда начнут уезжать таланты. Куда?.. Я не знаю, будет ли это Китай или какая-то другая страна. Но кто-то точно этим воспользуется и создаст условия для меритократии, отбирая только по принципам таланта к науке и не обращая внимания на все остальные вопросы как критерии отбора.
— В вашей статье есть важная цитата афроамериканского профессора Уильямса: «Мой отец, который боролся с расизмом, никогда не простит мне, если я поставлю галочку на факте своей расы, чтобы выиграть какой-то грант». И далее он пишет: «Что бы ни случилось, я никогда не прощу национальным институтам здравоохранения возвращение расизма в медицинские исследования». И он обещает, что никогда не будет заполнять грантовые заявки и ставить галочку, что он афроамериканец.
— Это прекрасный пример человека, который исключительно своими способностями добивался того, чего он добился. Более того — скорее всего, ему было труднее этого добиться, чем остальным, потому что, к сожалению, расизм присутствовал все эти десятилетия. Но он считает, что пользоваться этим преимуществом — незаконно.
— Много ли таких людей? И чувствуете ли вы поддержку своих коллег?
— Трудно сказать, потому что в Америке даже кулуарно не принято говорить о политике. Даже с моими соседями по офису в университете я редко говорю о демократах, республиканцах или чем-то в этом духе. Однако, когда статья вышла, я получил несколько писем от коллег о том, что они гордятся тем, что работают со мной в одном университете и что они полностью поддерживают мою точку зрения. Но было это сделано не публично. И я не уверен, что они готовы обнародовать свою поддержку.
Редакция T-invariant