«В начале мы ходили на каждые похороны. Сейчас я даже не знаю, кто у нас последний погиб» Бурятия — регион, в котором война затронула почти каждую семью. Но местные жители привыкли к новой реальности
Лаборатория публичной социологии (PS Lab) обнародовала уникальное этнографическое исследование, посвященное отношению россиян к полномасштабной войне в Украине. Осенью 2023 года члены команды PS Lab совершили поездки в три региона — Свердловскую область, Бурятию и Краснодарский край — и провели там по месяцу. Им удалось собрать 75 глубинных интервью и составить три подробных этнографических дневника (около 110 тысяч слов или 250 страниц в каждом). «Медуза» уже публиковала отрывок из отчета PS Lab, адаптированный проектом Re:Russia. Теперь мы представляем еще одну главу из работы социологов — посвященную итогам этнографической командировки в Бурятию. Эта республика платит за войну в Украине одну из самых высоких цен — число жителей региона, служащих в ВС РФ, непропорционально высоко, равно как и их доля в потерях российской армии. О том, как эти факты воспринимают внутри Бурятии, — в материале PS Lab.
Этот текст состоит из трех глав. В первой исследовательница PS Lab описывает Бурятию в контексте войны в Украине. Во второй — рассказывает о восприятии войны в публичном пространстве республики. Третья глава посвящена тому, как война изменила жизнь в регионе. Для навигации по материалу вы можете пользоваться всплывающим оглавлением.
В начале войны самым главным вопросом, волнующим экспертов, политиков и самих россиян, был вопрос об особенностях поддержки войны: кто ее поддерживает, почему и какой процент от общей численности населения составляют эти люди. Спустя два года, когда многие жители России оказываются затронуты войной — попадая на фронт, теряя близких или погибая под обстрелами на приграничных территориях, — и, одновременно, общество и экономика привыкают, адаптируются к военной реальности, у экспертов, аналитиков и интересующейся публики появляется новый запрос. Это запрос на понимание того, ощущают ли жители России влияние войны в своей повседневной жизни? Адаптируются ли они к происходящему и, если да, то как? Чему они радуются, а чем недовольны?
Опросы и даже формализованные интервью сами по себе не способны дать ответы на вопрос, как россияне живут в новой реальности, неустранимой частью которой является война. Для этого нужно особенное исследование — систематическое включенное наблюдение за происходящим: как мы знаем, друг с другом люди могут обсуждать острые темы совсем не так, как они рассказывают об этом социологам-незнакомцам. Несмотря на множество рисков, с которыми сопряжено подобное исследование в сегодняшней России, команде Лаборатории публичной социологии удалось его осуществить. Осенью 2023 года члены команды отправились в три российских региона — Свердловскую область, Республику Бурятия, и Краснодарский край — и провели там по месяцу.
Во время этнографической работы исследовательницы, помимо сбора глубинных социологических интервью, наблюдали за публичными пространствами в городах и тем, как в них отражается война. Они посещали публичные мероприятия патриотической и военной тематики, вступали в разговоры с водителями, продавцами, барменами и мастерицами по маникюру, ненароком спрашивая их, как на городской жизни отражается «специальная военная операция». Сразу после подобных контактов они фиксировали содержание разговоров и свои наблюдения в этнографические дневники. Таким образом, помимо 75 интервью с жителями трех российских регионов, нам удалось собрать 698 страниц (330 000 слов) подробной фиксации наблюдений за повседневностью во время войны и разговорами о войне в естественной обстановке.
Что важно знать про Бурятию в контексте войны в Украине
Введение: Республика Бурятия, Улан-Удэ и село Удург
Бурятия граничит с Тывой, Иркутской областью, Забайкальским краем (бывшая Читинская область) и Монголией. Из-за приграничного расположения в регионе присутствует большое количество воинских частей: Бурятия — территория постоянной дислокации нескольких бригад Восточного военного округа. Количество этнических бурят в российской армии значительно больше их доли в составе населения России: 0,6% против 0,34% соответственно.
Регион потерял часть территории и бурятского населения в результате политики укрупнения 2008 года, когда Усть-Ордынский и Агин-Бурятский автономные округа, ранее бывшие частью республики, были присоединены к Иркутской и Читинской области соответственно. Сейчас около трети бурят проживают за пределами республики, а коренные этнические общности республики — буряты (30,61%), эвенки (менее 1%) и сойоты (менее 1%) — по численности уступают населению, идентифицирующему себя как русские (59,45%). В 2017 году бурятский и другие языки национальных меньшинств перестали быть обязательными для изучения в школах.
О том, как проходило исследование, один из его авторов рассказал подкасту «Что случилось»
Бурятия — небольшой по размеру и количеству населения регион с сильными горизонтальными связями. Сила семейных связей и давление ближайшего окружения были важным фактором принятия решения об отъезде или возвращении в регион после начала частичной мобилизации. По словам местных активистов, эти связи также делают участие в любых протестных мероприятиях более рискованным, потому что последствия могут затронуть не только непосредственных участников, но и их семьи. Поэтому даже те, кто покинул регион, часто боятся критиковать действия российского правительства.
Наконец, Бурятия входит в число регионов, которые сильнее всего пострадали от войны. В марте 2022 года число погибших бурят составило 3,5% от общих российских потерь, в то время как их доля в населении страны всего лишь 0,3%. Среди русских в Бурятии — также непропорционально высокие потери. Во время частичной мобилизации жители региона призывались в два с половиной-три раза чаще и погибали в семь раз чаще, чем жители других регионов.
Этнографическое исследование в Бурятии длилось чуть больше месяца. За это время исследовательница PS Lab провела включенное наблюдение и поговорила с жителями республики в столице региона Улан-Удэ и в селе Удург (с населением менее 10 тысяч человек).
Улан-Удэ — третий по величине город Дальневосточного федерального округа, частью которого Бурятия стала в 2018 году. Вокруг Улан-Удэ на многие километры раскинулась огромная пригородная зона, неконтролируемо растущая в последние полтора десятилетия. Около половины всего населения Бурятии сконцентрировано в столице. Согласно довоенным исследованиям, миграция людей из сел и небольших городов в Улан-Удэ стремительно росла на протяжении последних десяти лет, что привело к разрастанию частного сектора в городе и ухудшению экологии, в частности — смогу в течение всего отопительного сезона из-за древесного и угольного отопления.
Село Удург пользуется спросом у туристов, особенно летом и ранней осенью. Рядом с Удургом нет крупных промышленных предприятий, а экономическое производство ограничено животноводством и обработкой древесины. В селе есть несколько супермаркетов (региональные гиганты), локальные магазины электроники и товаров для дома, аптеки, множество кафе, салоны красоты, гостиницы, пункт выдачи Wildberries, а также культурные учреждения бюджетного сектора: библиотека, ДК, спортзал, центр дополнительного образования для детей.
Этническая, локальная и национальная идентичности
Еще до объявления мобилизации и даже до февраля 2022 года присутствие военных-бурят на территории Украины было обсуждаемой темой в российских медиа и за рубежом. Довольно распространенной в этих обсуждениях была антиколониальная перспектива, согласно которой доминирующее русское население во главе с Москвой использует как расходный материал представителей национальных меньшинств, в частности бурят. Однако в разговорах с жителями Бурятии исследовательница PS Lab почти не заметила подобных настроений. Без наводящих вопросов про национальную дискриминацию первыми на эту тему не начинали рассуждать даже информанты антивоенных и условно оппозиционных взглядов. Время от времени информанты-буряты старше 30 лет высказывали сожаление, что бурятский язык и культура постепенно забываются и дети все чаще не знают языка. При этом исследовательница была удивлена распространенностью бурятских слов среди подростков и молодежи: для них знать язык и интересоваться традициями бурят — что-то «модное», почетное. Один из собеседников из Улан-Удэ отметил всплеск интереса ко всему бурятскому в республике, связав это в том числе с вниманием мировой общественности к Бурятии после начала войны.
При этом Бурятию можно отнести к регионам с выраженной государственнической идентичностью: люди ассоциируют себя с государством сильнее, чем с какой-либо другой группой, верят в то, что государство представляет их интересы, и считают, что оно должно управлять их коллективной жизнью. Лояльность государственным структурам, таким как школа, университет или местная администрация, — это то, что исследовательница не раз замечала во время пребывания в Бурятии.
Данные PS Lab не дают возможности делать предположения о различии в восприятии войны между представителями двух основных этнических групп — русских и бурят. Выводы и наблюдения, описанные ниже, касаются жителей региона независимо от их этничности.
Война и экономическая ситуация
С появлением первых расследований о соотношении призванных на войну из разных регионов России стало известно, что Бурятия (наряду с Дагестаном, Калининградской областью и Красноярским краем) лидирует по количеству мобилизованных в 2022 году. По количеству погибших (данные на апрель 2024 года) республика также входит в первую пятерку. «Важные истории» совместно с Conflict Intelligence Team выявили статистически значимую отрицательную связь между среднедушевым доходом и количеством мобилизованных по регионам (чем меньше доход — тем больше мобилизованных). Бурятия наглядно иллюстрирует эту тенденцию: республика находится в последней трети рейтинга по доходам населения и входит в первую десятку регионов по количеству населения с денежными доходами ниже границы бедности. Кроме прочего, на протяжении последнего десятилетия Бурятия находилась в ряду российских регионов с высоким уровнем безработицы.
Промышленность — ведущая отрасль экономики Бурятии, принося треть налоговый поступлений в бюджет. Но если посмотреть на динамику регистрируемой занятости населения, то количество людей, занятых в обрабатывающей и добывающей промышленности, сокращается, тогда как, например, количество работающих в оптовой и розничной торговле, в сфере госуправления и обеспечения военной безопасности, в строительном, гостиничном и ресторанном бизнесе растет.
В первые дни пребывания в регионе исследовательница PS Lab была неприятно удивлена ценами на продукты в местных магазинах. При низком уровне зарплат, дотационном бюджете региона и высокой безработице местные цены были сравнимы со столичными, а порой даже превышали последние. И проблема высоких цен существовала задолго до 2022 года.
Чтобы выжить при московских ценах и периферийных зарплатах, многие берут кредиты. Согласно российским исследованиям кредитоспособности населения, Бурятия — один из самых неблагополучных регионов по соотношению подушевой кредитной нагрузки, уровня месячных зарплат и стоимости жизни. Один из собеседников признался, что не встречал в республике человека, у которого бы не было кредитов (этнографический дневник, ноябрь 2023).
Жители Бурятии также находят спасение в рождении детей и пособиях по уходу за детьми, которые в последние годы стали превышать зарплаты. Одна из жительниц Удурга рассказывает: «У нас [в МФЦ] было вакантное место и, услышав про заработную плату, многие говорили: „Я лучше буду пособие [по уходу за детьми] получать“. Потому что там зарплата 23 тысячи, а ты пособиями получаешь около 40 — выбор очевиден» (ж., 30 лет, Удург).
Несмотря на высокую безработицу, жители республики и исследователи, приезжавшие в регион еще в довоенное время, отмечали факт кадрового голода в регионе ввиду низких зарплат. Еще одна причина кадрового голода — стабильный миграционный отток из Бурятии, который начался задолго до февраля 2022 года. Из-за низких зарплат и отсутствия подходящей работы многим приходится уезжать и/или переквалифицироваться:
У нас такая тенденция, что если это касается мужчин, то большая часть мужского населения, они работают вахтовым методом. То есть люди, которые имеют достаточно хорошее образование, высшее образование, они все равно уезжают куда-то работать и зарабатывать (ж., 43 года, врач, Улан-Удэ).
Мобилизация только усилила миграцию из региона. Однако среди бежавших от мобилизации, по рассказам информантов, есть много тех, кто вернулся обратно, не сумев успешно обосноваться в других странах или регионах России. Азиатское направление (Южная Корея, Монголия, Таиланд, Китай) было популярно среди уезжающих из Бурятии ещё до 2022 года, и мобилизация этого не изменила. Реже информанты рассказывали про знакомых, уехавших в США, Грузию и Израиль.
Война во многом усилила тенденции, уже существовавшие в регионе, а они, в свою очередь, внесли вклад в восприятие войны: низкие зарплаты, высокие цены, в том числе на жилье, привычное отношение к вахтовому типу работы для мужчин и большое количество свободной рабочей силы создали благоприятные условия для того, чтобы мобилизация воспринималась как альтернативная возможность высокооплачиваемой занятости. Сильная региональная идентичность, подчиненная идентичности государственной, и сильные горизонтальные связи также внесли вклад в то, как жители республики отреагировали на войну. Как это отразилось на восприятии войны?
Война в публичном пространстве Бурятии
Городской ландшафт на фоне войны
Пока исследовательница ехала в поезде Москва — Улан-Удэ, она регулярно слышала разговоры соседей про войну. Именно поэтому отсутствие разговоров о войне в публичных местах в самой Бурятии сразу бросилось в глаза. За все время пребывания в республике исследовательница не услышала ни одного обсуждения войны на улицах, в магазинах, кафе и других местах такого рода.
Провоенные символы, как в городе, так и в селе, тоже встречались нечасто. В центре Улан-Удэ, на знаменитом памятнике, известном в народе как «Голова Ленина», красовалась огромная буква V, а на одном из зданий у центральной площади висел баннер с лозунгом: «Бурятия Za праVду / #СвоихНеБросаем». Это были единственные провоенные символы, замеченные исследовательницей. По свидетельствам местных жителей, в первые дни войны на «Голове Ленина» появилась буква Z, которая вскоре была сорвана неизвестным. Один из собеседников исследовательницы, знакомый с работниками местной администрации, предположил, что покушение на букву Z было совершенно региональными патриотами якобы потому, что Z является символом Западного военного округа, а V — своего, Восточного. Вскоре Ленина снова нарядили, но уже в букву V.
На улицах как Улан-Удэ, так и удаленного от столицы Удурга часто встречалась реклама контрактной службы в армии. Кроме того, в Улан-Удэ исследовательница периодически замечала мужчин с Z-нашивками на одежде, провоенные наклейки на автомобилях, флаги России на жилых домах и георгиевские ленточки на сумках у прохожих. Публичное пространство села выглядело стерильным по сравнению с городом — там о войне напоминала только реклама контрактной службы. Ни в Улан-Удэ, ни в Удурге не было замечено антивоенной символики в публичном пространстве.
Находясь в Бурятии, исследовательница следила за несколькими региональными новостными телеграм-каналами. В одном из них, казавшемся наиболее нейтральным (не прогосударственным, но и не оппозиционным) и популярным среди жителей, подписчики обсуждали новости в немодерируемых комментариях. Однако, несмотря на то, что в канале встречались как анти-, так и провоенные комментарии, они, за редкими исключениями, не привлекали внимания аудитории и не провоцировали дискуссии. Казалось, что война не вызывает большого интереса у жителей республики.
Общественные мероприятия и война
Тем не менее, исследовательница активно искала официальные мероприятия, так или иначе посвященные войне, — но, как и в других регионах, найти что-то подобное оказалось не так просто. По наблюдениям ее собеседников, люди вокруг устали от войны и не хотят участвовать в акциях, которые напоминают о ней. Напротив, со временем появился запрос на мероприятия, которые бы позволили на время забыть о проблемах и отвлечься. Так, одна из собеседниц рассказала, что в начале войны и артисты, и зрители перестали на какое-то время участвовать в культурной деятельности — но постепенно культурная жизнь в селе возобновилась:
Да, мы боялись, [что люди перестанут ходить на мероприятия в одно из местных культурных учреждений], но люди не перестали ходить, нет. Наоборот, мы как-то сплотились, могу так сказать. Люди приходят, им не хочется думать о плохом, они приходят отдыхать (ж., 60 лет, работница культурной сферы, Улан-Удэ).
За те две недели, которые исследовательница провела в селе Удург, там состоялось множество общественных мероприятий — но ни одно из них не затрагивало ни военную, ни патриотическую проблематику. Как призналась все та же собеседница, «есть указание сверху, говорят об этом — провести что-то, и мы проводим определенного характера мероприятия». Но дальше она добавила: «А так — стараемся как-то немножко нейтрализовать это напряжение. Если все время думать об этом… А у кого-то брат, сестра, отцы там находятся. [И так] все время об этом думать [приходится], а еще и со сцены?» (ж., 60 лет, работница культурной сферы, Улан-Удэ)
В местном центре дополнительного образования на стене одного из классов исследовательница обнаружила детские рисунки, посвященные «специальной военной операции». Преподаватели не без гордости объяснили, что у них занимаются очень активные ребята, которые принимают участие в патриотических конкурсах и активностях. Чуть позже исследовательнице и самой удалось застать местных школьников за одним из «патриотических занятий» — плетением сетей, — которое проходило в местной церкви. Вскоре выяснилось, однако, что в церковь их привела учительница, а сами дети выглядели скучающими — казалось, они мечтают как можно скорее оказаться дома. Исследовательница поделилась этим наблюдением с Мэргэн, своей ключевой собеседницей, одной из работниц сферы образования. Оказалась, что Мэргэн спрашивала «у своих ребят» об их отношении к войне и выяснила, что они «все поголовно негативно относятся» (этнографический дневник, Удург, ноябрь 2023).
В Улан-Удэ исследовательнице все-таки удалось найти несколько мероприятий, прямо или косвенно связанных с войной. Одними из первых она посетила публичные проводы в армию. Проводы организовала группа молодых городских музыкантов для своего товарища, но каждый желающий мог приобрести билет на это «творческое мероприятие». Оказавшись на месте, исследовательница стала старательно прислушиваться к разговорам, завязывающимся между собравшимися. Но войну не обсуждали и тут. На проводах царила атмосфера праздника: собравшиеся играли в игры, танцевали и произносили тосты, в каждом из которых они хвалили человеческие качества Баатара, виновника торжества, желая ему стать еще лучше в будущем. Только поговорив с Баатаром один на один, исследовательница узнала, что он не разделяет общего воодушевления:
Я спросила, хочется ли ему идти в армию. Он ответил, что у него все в семье военные и что все братья старшие сейчас воюют в Украине. И хотя он прямо этого не сказал, но смысл я уловила такой, что у него как будто особо и нет выбора: «Раньше я действительно хотел, но чем меньше времени остается до службы, тем меньше хочется туда» (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023).
При этом из такого же приватного разговора с девушкой Баатара исследовательница узнала, что тот всерьез рассматривает возможность подписать контракт и уйти на войну. Девушка призналась исследовательнице, что очень переживает и пытается отговорить молодого человека от этого решения.
Продолжив регулярно общаться с этой компанией и после мероприятия, исследовательница смогла понять, что большинство друзей Баатара были против войны. Но избегали говорить и думать об этой «тяжелой» и «депрессивной» теме, предпочитая заниматься неполитическим искусством. Война в Украине была публично упомянута участниками вечеринки по случаю проводов в армию перед самым ее завершением, после употребления множества алкогольных напитков, в первый — и в последний — раз. «Вот это классная песня! — сказала Жалма, одна из участниц мероприятия. — Называется „Амара“, буквально „отдохни“. В конце они поют: „Кому нужна война? Никому, конеч-но!“» (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023).
В Улан-Удэ исследовательнице удалось посетить и мероприятие, которое было связано с войной непосредственно. Так называемый «День отца» был посвящен мужчинам, потерявшим на войне сыновей, и состоял из трех частей: открытия фотовыставки «Отец героя», праздничного концерта с вручением грамот отцам погибших комбатантов от главы республики, и чаепития.
Организатором мероприятия выступил бурятский филиал фонда «Защитники отечества». В программу концерта входило награждение отцов, чьи сыновья получили звание «героев» посмертно. Такие награды получили 15 человек. Зрителей собралось больше, чем ожидали организаторы (около 150 человек). Оставшаяся часть концерта состояла из любительских номеров. На сцене выступили социальные работники, демобилизованные солдаты, юный финалист вокального телевизионного конкурса, квазифольклорный казачий ансамбль и региональные эстрадные исполнители. За концертом последовало чаепитие, куда пригласили всех гостей.
Исследовательница не могла избавиться от ощущения странного, как будто бы неестественного сочетания личной трагедии, переживаемой семьями погибших, и бюрократического языка организаторов мероприятия, говоривших о патриотическом воспитании, долге, наследии для потомков и поручениях президента. Она записала в своем дневнике:
Меня не покидали ассоциации с поминками на похоронах. Однако люди вокруг, кажется, не воспринимали это как поминки. Без знания ситуации и контекста я бы решила, что нахожусь на каком-то фуршете в музее. Люди улыбались, вели светские беседы. Волонтеры наливали всем чай. Я съела пару бутеров с сыром и пошла в сторону раздевалки. В фойе на стойке информации взяла брошюру, рекламирующую контрактную службу (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023).
В середине октября прокремлевские медиа республики транслировали сюжет, ушедший в народ под лозунгом «Буряты не бегут». Региональные СМИ обратили внимание на короткий комментарии Владимира Путина, который тот дал журналисту после встречи с бойцами из Бурятии в конце сентября 2023 года. По словам президента, он удивился и растрогался, когда в ответ на его благодарность за стойкость в бою «русский по национальности» военный из Бурятии скромно констатировал: «Буряты не бегут». Во время этнографической экспедиции в Бурятию исследовательница неоднократно сталкивалась с отсылками к этому сюжету в разговорах с жителями республики. Отсылки звучали как связи с темой войны, так и вне связи с войной — история успела стать своеобразной «визитной карточкой» региона.
У мероприятий, которые посетила исследовательница и в которых всплывала тема войны и/или патриотизма, есть одна общая черта — все они выглядят понятно и знакомо для любого россиянина, в них нет ничего необычного, чрезвычайного.
Военное волонтерство: «Пусть не моему сыну, но хоть кому-то»
Статистики распространенности военного волонтерства в Бурятии (да и в других регионах) не существует. Тем не менее, большинство собеседников говорили, что они или их родственники так или иначе помогают российской армии: отправляют деньги, покупают необходимое снаряжение или изготавливают его самостоятельно в волонтерских центрах. Активная вовлеченность жителей республики в помощь фронту может объясняться несколькими причинами.
- Во-первых, у большинства жителей есть родственники, друзья или знакомые, которые оказались на передовой. Соответственно, помощь фронту — это в первую очередь помощь близким.
- Во-вторых, самоорганизованные волонтерские инициативы часто связаны с государственными структурами (например, местная администрация может предоставить им помещение для работы или отчитывается их деятельностью на публичных мероприятиях), а значит, участие в них может становиться «добровольно-принудительным».
- В-третьих, важную роль играет ощущение ответственности перед другими членами сообщества, часто переживаемое как моральная необходимость прийти на помощь в сложной ситуации.
Исследовательнице удалось провести включенное наблюдение внутри двух волонтерских инициатив: волонтерский центр в Улан-Удэ она посещала на протяжении недели, а волонтерскую группу в селе Удург — в течение трех дней. Обе инициативы изготавливали продукцию для нужд армии на добровольных началах: плели маскировочные сети, шили бронежилеты, подсумки и носилки. Сделанное они отправляли через другие организации и знакомых в военные части или раздавали желающим местным жителям, вскоре отправляющимся на фронт — для этого последние должны были заполнить заявку и встать в очередь.
Основательница волонтерского центра в Улан-Удэ рассказывала, что начала заниматься волонтерством из-за желания как-то помочь близким и знакомым, оказавшимся в зоне боевых действий. К ней тут же присоединились другие жители города, которые начали приносить личные вещи — свадебные платья, шторы или тюль, чтобы использовать их для плетения сетей. Спустя какое-то время они наладили плетение сетей в качестве волонтерской активности для всех желающих. Обе инициативы встроены в плотную ткань социальных отношений: детские сады и кафе отдают железные банки для окопных свечей, предприниматели и администрация собирают деньги и закупают необходимые материалы, обычные граждане приходят и участвуют в производстве.
Что заставляет жителей республики, в большинстве своем не имеющих волонтерского опыта, становиться участниками подобных инициатив?
- Во-первых, волонтерская деятельность дает возможность почувствовать хоть какой-то контроль над происходящим. Не будучи в состоянии вернуть родственников или остановить войну, люди чувствуют, что делают хоть что-то, как бы парадоксально это ни звучало для внешнего наблюдателя.
- Во-вторых, многим людям доставляет удовольствие быть частью сообщества, которое в глазах большинства делает полезное и важное дело, «помогает другим». По наблюдениям исследовательницы атмосфера обеих волонтерских центров радикально отличалась от той, что царила за их пределами: на фоне общей апатии и депрессивности волонтеры казались активными, оптимистичными и самоорганизованными.
- Наконец, можно предположить, что важной причиной популярности волонтерских инициатив в Бурятии является сильная локальная идентичность (мы — буряты) и разделяемое представление о том, что помогать сообществу — нужно и важно.
При этом жители Бурятии участвуют в различных формах поддержки армии не потому, что поддерживают войну. В первую очередь, они хотят помочь «своим»: жителям республики независимо от их этничности. Представление о том, кто входит в группу «своих», постепенно расширялось: от конкретных людей, родственников и знакомых, к жителям того же села или города, и затем к жителям республики в целом. Во время разговора с исследовательницей лама в селе Удург поделился наблюдением: в начале войны он видел волонтерок, которые стремились помочь своим близким; теперь же он часто видит, как эти женщины говорят: «Пусть не моему сыну, а хоть кому-то, но достанется, пусть идет в помощь» (этнографический дневник, Удург, октябрь 2023).
Политическая составляющая войны мало волнует волонтеров (или же они предпочитают не обсуждать ее за работой). Они постоянно общаются друг с другом, пока шьют или плетут сети, но практически не обсуждают новости, и тем более — новости войны. Редкие разговоры о политике касаются происходящего в западных странах, например, изменений курса доллара или влияния ситуации в США и Европе на поддержку Украины. Например, когда часть волонтерок из центра в Улан-Удэ отправились пить чай в соседнюю комнату, исследовательница слышала долетавшие оттуда обрывки разговоров. «В этой, в американской Конституции написано: „Россия — враг номер один“, „Только мы Россию захватим, уничтожим всех, а Китай на втором месте уже по уничтожению“. Они нас не просто на коленки хотят поставить, а уничтожить», — громко возмущалась Катерина. «Угу, — подтвердила Инна, — Ни фига им это не удастся!» (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023).
Тема войны с Украиной может появляться в разговорах время от времени в виде коротких реплик-лозунгов, но эти реплики почти никогда не влекут за собой ответных реплик и не приводят к дискуссиям. Вот как описывает в своем дневнике одну из таких ситуаций исследовательница:
Когда третьи носилки были дособраны, [волонтер] Инна довольно сказала: «Кто молодцы? Мы молодцы! Профи!» А спустя минуту ни с того ни с сего выдала: «Вонючие укропы! Не будет вам пощады!» Я немного прифигела, но виду не подала, конечно. С чего вдруг? Мы вообще никак украинцев не обсуждали, да и в целом войну последний час совместной работы (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023).
Волонтеры в Улан-Удэ очень гордятся своей независимостью, некоммерческим характером своего центра и часто пишут об этом в социальных сетях. Так же как отцы погибших солдат причастны к подвигу своих детей, они чувствуют себя причастными к героизму бурят в целом. Однажды волонтерки из Улан-Удэ спросили исследовательницу, почему ее подруга (к которой, по легенде, она приехала в гости) не приходит в волонтерский центр. Исследовательница объяснила, что по мнению подруги, обеспечение фронта — задача государства. «Она не патриотка, да?» — удивилась в ответ волонтер Варя. «Она плохо историю знает. Пусть она перечитает Вторую мировую войну, Великую Отечественную. Тыл всегда был с фронтом!» — добавила волонтер Очирма (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023).
При этом, конечно, в волонтерских центрах оказывается меньшинство жителей республики. Гораздо больше распространены другие формы помощи: например, сбор денег на нужды армии или покупка вещей, которые отправляются в военные части. Иногда участие в таких сборах — по-настоящему добровольное. Так, Нарана, информантка из небольшой деревни вблизи села Удург, объясняет:
Вот я, например, у меня одноклассник на «СВО», я туда скидываю. <…> В деревне у нас группа есть. Я туда скидываю, потому что все мои с деревни, очень много парней туда [на «СВО»] уехало. Очень много! Страшно много парней туда уехало. <…> Как я думаю, ну, 500 рублей не жалко, я туда скидываю каждый месяц. В школе скидываю. Ну, это, не знаю, конечно, ну, благотворительность, конечно… Хоть какая-то помощь от меня будет, потому что я там не могу туда поехать, воевать или что-то такое« (ж., 32 года, Удург)
Нарана беспокоится прежде всего о близких людях: о молодых мужчинах из своего села и о том, как живет ее село во время войны.
Часто, однако, жертвование денег на нужды армии не является в строгом смысле добровольным: многие сдают деньги потому, что не готовы идти против коллективной нормы помощи „своим“. Однажды Мэгрэн, ключевая собеседница нашей исследовательницы в селе Удург, посвященная в детали исследования, рассказала историю о своей коллеге. В разговоре с Мэгрэн женщина сначала возмущалась тем, что ее мужа несправедливо забирают на войну, а затем внезапно воскликнула: „Я ведь совсем забыла на пожертвования скинуться для наших!“ Исследовательница предположила было в ответ, что жители Удурга боятся репрессий и поэтому избегают критических высказываний о войне, но Мэгрэн уверенно отвергла ее предположение: „Какие тут репрессии в Удурге?! Нет, это в городе все боятся, а здесь именно желание быть вместе со всеми, не выпадать из большинства, из нормы“ (этнографический дневник, Удург, октябрь 2023).
Наконец, порой участие в подобных сборах является „добровольно-принудительным“. Дело в том, что сборы денег на нужды армии проводятся как общественными энтузиастами, так и государственными организациями. Формально для их сотрудников пожертвования добровольны, но многие, в том числе противники войны, боятся, что отказ от участия не понравится администрации и коллегам и будет иметь последствия. Уже упоминавшаяся выше Мэгрэн, однозначная противница войны, рассказала, что периодически ей и ее антивоенным коллегам приходится участвовать в сборах „на СВО“. Однажды, например, коллега Мэгрэн попросила ее „закинуть 300 рублей на поддержку участников СВО“. „Я не хочу закидывать!“ — ответила Мэгрэн, объяснив, что не поддерживает СВО и против таких пожертвований. „Если вы так скажете всем, то просто станете белой вороной“, — парировала коллега. Затем она, из лучших побуждений, посоветовала Мэгрэн отдать 300 рублей, чтобы не создавать для себя стрессовую ситуацию, „этот стресс не стоит этих 300 рублей“. Под конец разговора коллега Мэгрэн призналась, что сама не поддерживает войну и участвует в сборах, чтобы от нее „отстали“ (этнографический дневник, Удург, октябрь 2023). Таким образом, норма помощи „своим“ заставляет участвовать в подобных сборах даже тех, кто не хочет этого делать и не поддерживает войну.
При этом противники войны могут помогать своим близким на фронте и по-настоящему добровольно. В первую очередь потому, что для них российская армия и мобилизованные жители республики — это совсем не одно и то же. Во время интервью с членами одной семьи в Улан-Удэ — дочерью, мамой, ее сестрой и бабушкой, матерью сестер — исследовательница обнаружила, что все они настроены радикально против войны. Даже бабушка, которая раньше голосовала за Путина, изменила мнение под влиянием детей, которые познакомили ее с независимой журналистикой и „открыли ей глаза“. „Путин очень неправильно повел себя. Как это так можно? Напасть вот так на Украину?!“ — возмущается она. Однако чуть позже с гордостью рассказывает о том, как буряты помогают своим на фронте:
Один племянник воюет на Украине, отправили его в первую мобилизацию, сразу его — ночью приехали, из дома забрали. Ну! Потом дали подумать время, там собраться, все, и забрали. Вот два раза в отпуск приезжал. Ой, господи, лишь бы живой вернулся домой. Скорее бы война эта закончилась! <…> Вот как эта война началась, все, туда все отправляют, отправляют, и машины [с гуманитарной помощью]. Ой, с нашего поселения две, три машины отправили, помогают, вот, солдатикам, ребятам. И продукты, и мясо, и деньгами снабжают туда, прямо с администрации отправляют ответственного, ответственных людей. <…> Сколько продукции, сколько мяса — все отправляют и одежду, ну, все. <…> В общем, здорово помогают, видимо, наша волонтерская группа, женщины вот туда поехали. Ну, в этом отношении буряты молодцы, конечно» (ж., 72 года, пенсионерка, Улан-Удэ).
Таким образом, сильная локальная идентичность усложняет восприятие войны: для многих жителей республики быть против войны не означает бросить на произвол своих близких или знакомых, оказавшихся на этой войне не по своей воле. Поэтому, продолжая критиковать войну приватно, они участвуют в сборах помощи оказавшимся в зоне боевых действий. А возможности отказаться от такого участия ограничены страхом социальных санкций, которые могут последовать при нарушении нормы помощи «своим».
Война в жизни бурятских горожан
Три особенности региона влияют на то, как война проявляет себя в повседневной жизни жителей Республики Бурятия:
- специфика экономической ситуации и рынка труда;
- высокая пропорция призванных из Бурятии мужчин;
- роль социальных связей и групповой принадлежности.
У всех, с кем говорила наша исследовательница за месяц, проведенный в республике, были родственники и знакомые, которые ушли на войну — добровольно или нет. Каждый или сам потерял кого-то, или знал того, кто пережил утрату. Из-за этого война, несмотря на все попытки жителей отстраниться от нее и «жить нормальной жизнью», постоянно присутствует на периферии их зрения: не через пропаганду и официальные призывы присоединиться к армии, а в личных историях и коллективных практиках помощи армии и мобилизованным, проводах и похоронах, которые, в отличие от многих других мест, привлекают искреннее внимание и большое количество участников.
Экономика войны и экономия чувств
Экономическая ситуация — высокая безработица, относительно низкие зарплаты, редкие возможности для социальной мобильности — повлияли на долю жителей, участвующих в войне, прямым и косвенным образом. Статистически, чем беднее регион, тем больше в нем доля призывников. По обоим показателям Бурятия — среди лидеров. Не удивительно, что многие собеседники говорили о войне как о работе. Некоторые (как правило, противники войны) нервно шутили на тему отъезда соотечественников в Украину как «на вахту» или «в командировку», другие использовали эти эвфемизмы без иронии. Одна из информанток, молодой человек которой был контрактником и после ранения решил не возвращаться к «работе» в армии, рассказала, что ездить на заработки в Южную Корею и в Израиль с началом войны стало сложнее — и это тоже подталкивает людей подписывать контракты. Фрагмент из интервью с ней демонстрирует, как она буднично использует глагол «работают» в отношении войны:
Еще плюс сейчас «СВО» началось, там тоже все работают. <…> Многие даже брак регистрировали, потому что мало ли… С одной стороны, это не очень… Многие парни у нас из-за денег туда уезжают. Потому что в Южную Корею все ездили поголовно буряты, в Израиль ездили [на заработки]. <…> Сейчас тяжело стало ездить [на заработки в Азию], сейчас же не пускают. [В отпуске] несколько месяцев некоторые посидят и обратно едут [на СВО]« (ж., 28 лет, Удург).
Служба по контракту, по сути, оказалась альтернативой другим видам занятости, например, вахтенной работе, или отсутствию работы в принципе. Одна из информанток так описывает ситуацию в своем селе, где и до войны основными способами заработка были вахта и военная служба:
Да, у нас много военных и много вахтовиков, потому что зарплаты маленькие в Бурятии. Это дотационный регион <…>. Многие говорят: „А, они же стали военными, пускай отрабатывают, идут на войну. А то что думают — без войны будут сидеть?“ Я слышала такой ужас. А куда молодым, кто образование не успели получить по каким-то возможностям, невозможностям? Реально — вахта, либо контрактником, чтобы жить. Не потому, что „я хочу быть военным, защищать“, а именно работать там, потому что зарплата побольше. У нас пол [села] вахтовиков, пол [села] туда [на войну] (ж., 30 лет, Удург).
Объясняя, как их знакомые или родственники были мобилизованы, собеседники всегда возвращались к двум аргументам: у них или не было возможности отказаться („забрали“, „приказали“, „отправили“), или отсутствовали иные способы заработать.
Как и в других регионах, в селах Бурятии мужчин часто забирали в армию из дома, иногда ночью, не давая ни опомниться, ни подготовиться. Многие подчеркивали, что в первые месяцы после объявления „частичной мобилизации“ было страшно отпускать родственников, горестно принимать их тела обратно. Попытки избежать мобилизации вылились в массовый отъезд молодых мужчин, в первую очередь в Монголию. Однако постепенно люди привыкли даже к самым трагичным последствиям войны — смертям и похоронам. Вот как один из жителей Улан-Удэ, работающий в высшем учебном заведении, описывает это изменение:
Первоначально каждую смерть обсуждали, на похороны ходили. Я помню, нас прям заставлял начальник: „Вашего выпускника, нашей альма-матер хоронят. Обязательно завтра все придите“. Мы даже не знали этого человека. Нам сказали и мы пошли, постояли там, проводили. То есть это прямо как-то вот так было. А сейчас я даже не знаю, кто у нас там последний погиб, и погиб ли вообще, и сколько их. А раньше это как-то активно везде [присутствовало]» (м., 40 лет, Улан-Удэ).
В селе же, несмотря на привыкание к смертям и войне, коллективная вовлеченность все-таки не утрачивает силу со временем:
Привыкли уже [к тому, что многие уходят воевать]. <…> У нас недавно какого-то октября прибыли эти в один день, мобилизованный там прибыл. Ну, просто отдых на… В отпуск же их отправляют на две недели. И в этот же день груз 200 на соседнюю улицу прибыл. И люди там, туда пошли. Там посочувствовали, сидели. А там тоже, туда одни и те же. Просто в основном это маленькое село держится на школе. Во всех мероприятиях — одна школа, во всех элементарных. С «СВО» встретить, туда груз 200, [везде] учителя идут. Того, живого встретить, просто, который с отпуска — тоже учителя идут с учениками. Вот так, нормально. <…> Нормально как-то, они привыкли. В начале, конечно, к этому все как-то: умирают наши парни, туда-сюда. Это все, плакали, ревели. А сейчас просто адаптировались. Гуманитарную помощь каждый месяц. [Мы] учителя, например, каждый месяц собираем« (ж., 32 года, Удург).
Однако привыкание к войне и нормализация новой повседневности в Бурятии проявились иначе, чем в других местах. Если, например, в больших городах вроде Москвы или Санкт-Петербурга можно было продолжать жить так, как будто бы войны нет (ведь она напрямую не затронула жизнь большинства), то в Бурятии „забыть“ о ней невозможно. Близость смерти становится привычной и неотъемлемой частью повседневной жизни: „нормальная“ реальность с ее „нормальными“ заботами — работой, досугом, семейной жизнью — чередуются с сюжетами, связанными с войной. Последние возникают внезапно и обыденно и также внезапно исчезают.
Однажды, например, когда исследовательница в очередной раз пришла в волонтерский центр в Улан-Удэ, она встретила там [активно участвующую в работе центра] Антонину Петровну. Та сказала, что научилась всему, чему только можно, кроме производства носилок — и тут же стала расспрашивать исследовательницу и другую волонтерку о деталях работы с носилками. Поинтересовавшись у присутствующих, понравился ли им обед, Антонина Петровна сообщила, что не сможет прийти завтра — у одного из ее внуков день рождения. „Восемь внуков у меня, все парни, — с гордостью проговорила Антонина Петровна и неожиданно добавила. — Еще четыре умерло, все парни были“. „Умерли на фронте?“ — переспросила исследовательница, удивившись будничности этой фразы. „Ну да, так получилось“, — подтвердила Антонина Петровна. После этого она продолжала как ни в чем ни бывало наблюдать за тем, как исследовательница и другая волонтерка делали носилки, а затем встала и вышла, ничего не сказав (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023).
Нормализация смерти является частью нормализации войны. При этом жители Бурятии не отрицают ее влияния на свою жизнь: наоборот, начинают мыслить войну не как экстраординарное событие, а как норму, как часть повседневности.
Социальные связи и лояльность государству
В Бурятии, в отличие от других регионов, на восприятие войны ее жителями сильно влияют горизонтальные связи и их интеграция в вертикальные (административные) структуры. Этот феномен не ограничивается клановостью, которая обычно привлекает внимание исследователей. Социальные связи в Бурятии включают большое количество людей и являются активными каналами передачи информации. Они также функциональны, то есть представляют собой ресурс — их используют в самых разных ситуациях, от поиска рабочих для ремонта квартиры до решения более серьезных вопросов.
Социальные связи, как и сильная локальная идентичность, влияют на восприятие войны. Из-за того, что каждый человек связан с другими и осознает важность и значение связей, война затрагивает не отдельных людей, а группы: семьи, локальные сообщества, рабочие коллективы.
Ощущение, что все друг с другом как-то связаны, вносит свой вклад и в то, как жители республики обсуждают войну. Разговоры о войне, тем более, с критикой официальной российской позиции, считаются небезопасными. Это происходит по нескольким причинам.
Во-первых, многие опасаются не только того, что информация о позиции конкретного человека может попасть „не в те руки“ и повлечь индивидуальные последствия, но и того, что это может навредить широкому кругу людей, с которыми связан этот человек. Однажды исследовательница разговорилась с Мэгрэн о том, как меняются реакции людей в стране на войну. Исследовательница заметила, что многие ее знакомые, недовольные войной, уехали из России. Мэгрэн рассказала, что из Бурятии люди уезжали по этой же причине. Многие ее друзья покинули страну, и от этого ей очень грустно. „А те, которые остались, — продолжила Мэгрэн, — например, Батод, я, Зоригма, одногруппники мои, просто все молчат, потому что ты понимаешь, какую ты цену будешь платить за то, что ты раскроешь рот. Тебя доконают, доконают твоих близких“. А поскольку она и ее оставшиеся в Бурятии друзья очень любят малую родину и не хотят уезжать, объяснила Мэгрен, им приходится молчать (этнографический дневник, Удург, октябрь 2023).
Многие антивоенно настроенные собеседники не просто не поднимали тему войны первыми, но в принципе старались избегать ее как в интервью, так и во время неформальных бесед. Часто исследовательнице ничего не оставалось, кроме как инициировать обсуждение войны самой. Реакция собеседников на такие попытки оказывалась разной: кто-то становился нервным и испуганным, кто-то старался уйти от темы или прямо говорил, что не хочет говорить про войну, а кто-то радовался возможности поделиться накопившимися эмоциями.
Во-вторых, обсуждение войны, особенно в случае несовпадения взглядов обсуждающих, может негативно сказаться на функциональности социальных связей. Из-за того, что роль горизонтальных связей — особенно семейных — крайне важна в республике, вопрос о том, „что обо мне подумают люди“, не праздный. Сохранение репутации равно сохранению связей и собственного лица.
Эти особенности социальных связей в регионе и их роль производят парадоксальный эффект: из-за страха за собственную безопасность и безопасность близких и нежелания становиться „белой вороной“ люди, включенные в плотные сообщества, не могут поделиться с другими собственными взглядами и переживаниями. Вот как этот процесс описывает одна из жительниц Улан-Удэ, работница частной клиники:
На мой взгляд, происходит какое-то страшное… Каждый человек замыкается в себе. Раскол в обществе ощутим, можно сказать так. Естественно, есть люди, которые поддерживают все происходящее в нашей стране. А есть часть, которая не поддерживает. Соответственно, конечно, вы сами понимаете, какая у нас сейчас политика. И поэтому все очень неоднозначно. Мы понимаем, что все закрытые, никто не высказывает своего мнения открыто, никто не пытается каким-то образом воздействовать — это те же люди, которые имеют какое-то влияние. Когда наблюдаешь за людьми, то грустно становится. Но мы понимаем, почему это происходит. Сейчас все в какой-то внутренней изоляции» (ж., 43 года, врач, Улан-Удэ).
В-третьих, из-за значимости социальных связей некоторые жители республики не готовы сопротивляться политике государства, даже когда на кону стоит их собственная жизнь. Например, один из собеседников, убежденный противник войны, в личном разговоре с исследовательницей признался, что не считает для себя правильным уезжать из страны в то время, как его близкие, друзья и соседи оказываются на фронте не по своей воле. «Как я в глаза буду людям смотреть после этого?» — сказал он (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023). Если в начале войны многие мужчины, не желающие воевать и имеющие финансовые возможности, уезжали из страны, то со временем настроения — в том числе среди противников войны — изменились. Чувство ответственности перед погибшими земляками и родственниками удерживает в том числе и недовольных войной внутри страны, несмотря на риски мобилизации.
Таким образом, сила горизонтальных связей в Бурятии вместо того, чтобы создавать потенциал для сопротивления власти, подкрепляет лояльность государству и государственной политике. Социальные связи не становятся источником формирования альтернативных гражданских институтов или идентичности. Из-за интеграции этих связей с административными структурами, страха перед репрессиями и того, что исследователи называют misplaced loyalty — лояльность государству, которое способствовало уничтожению культуры бурят, являющаяся важной частью бурятской идентичности — социальные связи подавляют протестные высказывания и неудобные чувства.
О государстве или хорошо, или никак
Некоторым из собеседников исследовательница признавалась, что в ее окружении есть люди, считающие, что государство недостаточно обеспечивает армию. Таким образом она пыталась вывести разговор на обсуждение роли государства в войне. Однако за месяц интервьюирования и этнографической работы ни один из собеседников не использовал это как ключ для того, чтобы высказать собственное отношение к государству, а в особенности — согласиться с его критикой. Если речь в разговорах заходила о недостатке снабжения, о плохих условиях службы или о боевых потерях, жители предпочитали не упоминать государство вообще. Они объясняли все эти недостатки тем, что «мы живем в такое время» или тем, что «везде так». Например, когда одна из волонтерок в Улан-Удэ, Алтына Зоригтовна, спросила исследовательницу, почему ее подруга, к которой, по «легенде», исследовательница приехала погостить, не приходит вместе с ней в волонтерский центр, исследовательница ответила, что подруге не нравится война. «Подруга говорит, что это наши олигархи с американскими делят активы и как бы простые люди страдают», — объяснила исследовательница. «Так мы же для этого и помогаем! — удивилась Алтына Зоригтовна. — Все же уничтожается. Ой, да ничего. Зато мы как-то хоть потихоньку-помаленьку делаем» (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023).
Почему люди избегают критики государства в повседневных разговорах?
- Самое очевидное предположение — из-за страха навредить себе или своим близким.
- Возможно, критика государства также кажется многим бесполезной: государство действует по своему усмотрению, на него невозможно повлиять, поэтому с его решениями остается только смириться и обсуждать их бессмысленно.
- Наконец, в регионах с выраженной государственнической идентичностью, какой во многом Бурятия является, активная поддержка войны зачастую — не столько отражение агрессивных, шовинистических, националистических идей, сколько следствие желания получить от государства признание себя и своих достижений. Поэтому даже когда государственные решения ставят под угрозу жизни жителей республики и их близких, люди, пытаясь избежать опасности, одновременно ищут у государства поддержки и участия.
В общении волонтеров государство появляется так же, как и покойники в известной российской поговорке: или хорошо, или никак. Несмотря на то, что работа волонтеров заключается в том, чтобы компенсировать недостатки государственной политики своим временем и силами, и они прекрасно осведомлены о проблемах снабжения армии, они продолжают испытывать гордость в связи со словами президента о смелости бурят и радоваться любым похвалам, изредка оброняемым местными чиновниками в их адрес.
«Медуза» — это вы! Уже три года мы работаем благодаря вам, и только для вас. Помогите нам прожить вместе с вами 2025 год!
Если вы находитесь не в России, оформите ежемесячный донат — а мы сделаем все, чтобы миллионы людей получали наши новости. Мы верим, что независимая информация помогает принимать правильные решения даже в самых сложных жизненных обстоятельствах. Берегите себя!