«На меня обрушились все катастрофы» Вернер Херцог — о съемках фильма «Фицкарральдо», которым мешали нападения вооруженных индейцев и ядовитых змей (из-за последних нанятый режиссером лесоруб отпилил себе ступню)
В издательстве Individuum выходят мемуары немецкого режиссера Вернера Херцога «Каждый за себя, а Бог против всех» (перевод Ольги Асписовой и Елизаветы Соколовой). Свои фильмы Херцог снимал на шести континентах — в пещерах, льдах Антарктики, пустынях и тропических лесах. С разрешения издательства, «Медуза» публикует фрагмент книги о съемках картины «Фицкарральдо», затянувшихся на три года: фильм о путешественнике и его огромном корабле мешали снимать не только конфликты со студией и постоянная смена актеров, но и нападения на лагерь кинематографистов перуанских индейцев, атаки ядовитых змей, авиакатастрофы и начинавшаяся война между Перу и Эквадором.
Работая над фильмами, я не видел пропастей рядом с моим путем, но все же притягивал к себе несчастья, словно надо мной тяготело проклятие.
Самые жестокие удары выпали на мою долю во время работы над «Фицкарральдо». На съемках трудных фильмов у меня всегда с собой Библия в переводе Мартина Лютера 1545 года, в факсимильном издании. Я нахожу утешение в книге Иова и в Псалмах. Кроме того, у меня всегда под рукой книги Тита Ливия о Второй Пунической войне (218–201 до н. э.).
Эта война началась с прорыва Ганнибала из Северной Африки и беспримерного по смелости перехода через Альпы на боевых слонах. После сокрушительных поражений у Тразименского озера и в битве при Каннах Рим оказался на краю пропасти. Квинт Фабий Максим получил командование войсками в практически безвыходной ситуации и спас Рим — а тем самым и знакомый всем нам Запад, который в противном случае стал бы финикийским, а не римским.
Но спасение заключалось в том, что он постоянно отступал, не выходя на последнюю, решительную битву, которая могла бы стать концом Рима. Фабий Максим сделал ставку на постепенное, неумолимое изнурение противника. За это ему дали обидную кличку Кунктатор, «медлительный», или даже «медлительный трус», а история и по сей день не до конца признала его заслуги. Но Фабий Максим точно знал, что делал, хотя и навлек на себя презрение военных. Только Ганнибал понимал, что Фабий станет его погибелью. Когда был уничтожен большой контингент прибывших на подмогу войск под руководством его брата Гасдрубала, Ганнибал сказал: «Я знаю судьбу Карфагена».
Подготовка к «Фицкарральдо» в целом растянулась больше чем на три года. Изначально фильм собиралась делать компания 20th Century Fox. Джек Николсон был под большим впечатлением от моих фильмов и хотел сыграть у меня главную роль, но вскоре стало ясно, что он и 20th Century Fox собираются снимать фильм в ботаническом саду Сан-Диего, с миниатюрным пластиковым кораблем. Компьютерных эффектов в начале восьмидесятых практически не существовало. К тому же Джек Николсон брался только за те проекты, во время которых он мог лично присутствовать на баскетбольных матчах лос-анджелесской команды «Лейкерс». Он взял меня с собой на игру «Лейкерс» на своем личном самолете в Денвер и пытался убедить, что решение с ботаническим садом все же самое простое.
Позже я поинтересовался, сколько вообще кандидатов на главную роль было у студии. Одним из них оказался Уоррен Оутс, который определенно был бы интересен в роли Фицкарральдо — даже при том, что это был бы кастинг против типажа. У него было «пролетарское» лицо, лицо человека, видавшего виды, а звездой он стал после фильмов «Дикая банда» и «Принесите мне голову Альфредо Гарсиа».
По сценарию нам надо было строить суда и разбивать большие лагеря в девственных лесах. Продюсеры 20th Century Fox на большом собрании с присутствием всех сторон и юристов очень благожелательно разговаривали со мной, меня называли по имени, пока не было озвучено предложение из соображений безопасности снимать фильм в «хороших» джунглях, то есть в ботаническом саду. Я вежливо спросил в ответ, а какие же джунгли тогда плохие, и с этого момента их интонации стали ледяными: ко мне обращались лишь «мистер Херцог», и я уже знал, что останусь в одиночестве.
Позже меня не раз спрашивали, почему я не стал сразу же снимать фильм в джунглях у перуанского города Икитос, с его отелями и авиасообщением, то есть в джунглях, попасть в которые было проще. Но вокруг Икитоса на целых три тысячи километров ландшафт настолько плоский, что разница в высоте с Атлантическим океаном составляет чуть больше ста метров. А нам нужно было найти место с двумя параллельными притоками Амазонки, где реки разделены лишь узким гористым перешейком. Такого нигде не было. Реки там, правда, текли параллельно, но на расстоянии двадцати пяти километров, а посредине были горы, и они были слишком высоки.
В конце концов мы нашли излучину реки Сенепа, которая приближается к реке Мараньон. Между ними была гряда холмов высотой не больше ста метров. Мы планировали перетащить корабль, который еще предстояло построить, оттуда в реку Мараньон. Несколько дальше по течению реки Рио-Сантьяго и Мараньон сливаются в одну и пробивают горную цепь. При этом русло сужается в ущелье и образует печально известные пороги у Понго-де-Мансериче, которые могут быть очень опасны в половодье.
Мы заключили договор с деревней неподалеку, Ваваим. Но в этой местности существовали политические разногласия между двумя лагерями индейцев-агуаруна, и одна из группировок, километрах в тридцати выше по реке, воспользовалась нашим присутствием, чтобы укрепить свое влияние. К тому же рядом был еще и нефтепровод через Анды к Тихому океану, и внезапно на нем резко усилили присутствие военных. Никто не понимал, что это значит, но мы оказались в центре пограничной войны между Перу и Эквадором, граница которого проходила не так далеко к северу от нашего лагеря по горному хребту Кордильера-дель-Кондор.
В этой ситуации я отозвал из лагеря всю команду и оставил только медпункт, чтобы лечить местных. Во время беспорядков лагерь был захвачен индейцами агуаруна, которые подожгли его. Они пригласили к себе еще и журналистов. Я был в Икитосе и слушал по хрипящей радиосвязи едва понятные сообщения, поступавшие из лагеря. Всю коммуникацию следующих часов я записал на магнитофон, чтобы спокойно разобраться, что происходит. Но и без этого было ясно, что съемки на какое-то время придется остановить.
Ко всему прочему сначала в перуанской, а затем и в международной прессе зазвучали обвинения, будто бы я во время съемок разорил здешние посевные поля и велел бросить местных индейцев в тюрьму. Меня обвиняли в том, что я якобы нарушал права человека, и в прочей чепухе. В Германии мне даже устроили публичный трибунал, и все это мрачной тенью ложилось на фильм.
Фолькер Шлендорф был тогда единственным, кто всецело меня поддержал. Помню, как на пресс-конференцию во время Гамбургских дней кино я принес для жадных до сенсаций журналистов неопровержимые документы, подтверждающие мою позицию, и тут вперед вышел Шлендорф. Лицо у него было багрово-красным, я думал, у него случился удар. Но он так заревел на журналистов, что я до сих пор удивляюсь, как в таком не слишком крупном человеке может прятаться настолько громовой голос. Из всех режиссеров Нового немецкого кино, с которыми меня связывают дружественные чувства, только с ним мы близки по-настоящему.
Позже Amnesty International подтвердила, что в Санта-Мария-де-Ньева — маленьком городке среди джунглей — несколько индейцев агуаруна и в самом деле на некоторое время были арестованы полицией, однако это произошло задолго до начала съемок и было связано отнюдь не с нами, а с тем, что на них донесли торговцы и владельцы баров из-за неуплаты долгов. Но об этом в прессе не говорилось ни слова; такая история не возбуждает, она не sexy. Агуаруна изображали как народ, почти не тронутый цивилизацией, живущий в согласии с природой, при этом индейцы носили солнечные очки Ray Ban и футболки с Джоном Траволтой из «Лихорадки субботнего вечера». У них были скоростные моторные лодки, они пользовались радио и обращались к услугам собственных консультантов по прессе. Мне просто пришлось все это выдержать и начать строить новый лагерь на расстоянии две тысячи километров от прежнего. Там, между реками Урубамба и Камисеа, я и нашел подходящую цепь холмов, отделявшую реки друг от друга примерно лишь на километр.
На меня обрушились все катастрофы, какие только можно придумать, не только киношные, но и настоящие. Правда, всего лишь «кинокатастрофой» было то, что исполнитель главной роли, Джейсон Робардс, на середине съемок «Фицкарральдо» настолько тяжело заболел, что нам пришлось отправить его самолетом в Штаты. Врачи не разрешили ему вернуться в джунгли.
Нам пришлось заново снимать уже почти готовый фильм, на этот раз с Клаусом Кински, и мой брат Луки с трудом поддерживал жизнь в разваливающемся кинопроизводстве. Он собрал всех финансистов и страховщиков в Мюнхене и изложил им ситуацию безо всяких прикрас. Он также разработал план, благодаря которому производство фильма было спасено. Меня спросили, найду ли я силы, чтобы начать снимать еще раз. Я сказал, что конец этого фильма означал бы конец всех моих мечтаний, а я не хочу жить без мечты.
Все наши несчастья были очень осязаемыми, очень конкретными. У нас было две авиакатастрофы: один раз разбилась одномоторная «Сессна» с запасом продовольствия, в другой раз — такой же самолет со множеством индейцев-статистов на борту. Во время взлета этого последнего вихрем подняло ветку и затянуло в горизонтальное хвостовое оперение самолета, отчего он сделал практически полную мертвую петлю. Все, кто был на борту, получили повреждения, один пассажир оказался наполовину парализован. Это происшествие до сих пор тяготит мою душу. Позже мы открыли для пострадавшего магазин в его деревне, чтобы он мог зарабатывать себе на жизнь.
Одного нашего лесоруба укусила змея, «шушупе», самая ядовитая из всех. Он знал, что через шестьдесят секунд могут остановиться дыхание и сердце, а поскольку до лагеря с врачом и нужной сывороткой было двадцать минут хода, он поднял с земли цепную пилу, завел ее и отпилил себе ступню. Он выжил.
На трех наших местных рабочих, рыбачивших выше по течению Сенепы, однажды среди ночи, в полной темноте, напали индейцы амауака. Это полукочевое племя находилось в десяти дневных переходах выше по реке в горах. Амауака отчаянно сопротивлялись любому контакту с цивилизацией, но, поскольку тогда случился самый сухой сезон за всю предыдущую историю человечества, они спускались вниз по пересыхающей реке, вероятно, в поисках черепашьих яиц. Они обстреляли наших людей стрелами почти в два метра длиной, одному мужчине пронзили горло бамбуковым наконечником, острым как бритва и длиной около тридцати сантиметров. Лежавшая рядом с ним молодая женщина проснулась от хрипов и подумала, что на ее мужа напал ягуар, схватив за горло. Она выхватила из костра еще горячий сук, и это внезапное движение к огню поначалу спасло ее. А потом в нее одновременно вонзились три стрелы, нацеленные, скорее всего, ей в горло. Одна попала в живот и вышла на внутренней стороне таза, еще две в край бедренной кости и рядом. У третьего рабочего был дробовик, и он наугад выстрелил в темноту. Нападавшие бросились бежать.
На следующий день тот, кто остался цел, привел тяжелораненых в наш лагерь, и мы решились оперировать их прямо на месте, потому что они непременно умерли бы, если бы их попытались отвезти куда-то дальше. Наш врач и местный очень хорошо обученный помощник врача проводили операцию на кухонном столе, а я ассистировал им, освещая мощным ручным фонарем вскрытую брюшную полость женщины. В другой руке у меня был баллончик с репеллентом, которым я отгонял целые тучи москитов, слетевшихся на запах крови. Оба пострадавших выжили. Когда раненый мужчина только поступил в лагерь, наконечник стрелы торчал у него поперек шеи, а выйдя из нее, он вонзился еще и в плечо; после выздоровления этот человек мог говорить только шепотом. Лес Бланк снимал его после операции. В фильме «Бремя мечты» этот мужчина на некоторое время появляется в кадре.
Всего два дня спустя мы снимали, как корабль, лишенный управления, швыряет через пороги Понго-де-Майнике. Это была точная копия первого корабля. Судно билось о скалы по обе стороны ущелья, причем один удар был таким сильным, что я увидел, как из камеры вылетел объектив. Я попытался удержать оператора Томаса Мауха, но мы полетели вслед за объективом, и он, все еще держа в руках довольно тяжелую камеру, рухнул на палубу. Камера своим весом рассекла ему ладонь между двумя пальцами до самого запястья. Его тоже зашивал наш очень способный индейский помощник врача.
Он чрезвычайно ловко вправлял вывихи и накладывал швы, а однажды вправил Мауху плечо. После того как пришлось много часов оперировать наших людей, раненных стрелами, обезболивающие средства закончились. Их невозможно было быстро привезти, поэтому Мауху пришлось терпеть сильную боль. Я крепко держал его, обхватив руками, но от этого было мало толку. В конце концов я позвал на помощь одну из наших девушек, Кармен, которая зажала его лицо между грудей и ласково утешала его. Она делала это с любовью, уверенно и бесподобно. Это может показаться странным для киноиндустрии, но даже патер-доминиканец из миссии в Тимпии, в пятидесяти километрах вниз по реке, посоветовал держать в лагере проституток, потому что у нас было много мужчин — лесорубов и гребцов, и они могли начать гоняться за местными девушками, что очень помешало бы съемкам.
У нас вечно что-то случалось. На наш съемочный период пришелся самый обильный сезон дождей за последние пятьдесят шесть лет, и это повредило нашей работе, в особенности пополнению запасов. Особенно рисковал Вальтер Заксер, занимавшийся транспортировкой грузов на маленьких самолетах, которые приземлялись в раскисшую грязь крохотной взлетной полосы. Надо понимать, что до крупных населенных пунктов вроде Пукальпы или Икитоса, большого города, были сотни километров. Каждый гвоздь, кусок мыла, все горючее и почти все продукты питания прибывали с «большой земли». Реки вздулись до невиданной высоты и тащили вырванные кусты и сучья, а также целые острова гигантских деревьев. Моторки не могли плыть, а гидросамолеты — сесть на воду. А затем уровень воды так резко упал, что нам не удалось спустить с холма корабль в Урубамбу. Там уровень воды достигал в среднем восьми метров, но теперь вдруг осталось всего пятьдесят сантиметров. Мы смогли возобновить съемки лишь шесть месяцев спустя.
К тому же в моей собственной жизни возникла путаница и наступило глубокое одиночество: после того как мы неделями не могли ни на сантиметр сдвинуть корабль вверх на гору, почти все участники проекта внутренне от него отказались. Мне никогда не мешало одиночество, но было трудно оставаться одному среди множества людей вокруг, которые отреклись от меня, сомневаясь в моей вменяемости. В числе тех немногих, кого невозможно сбить с толку, был Луки. Записи в моем дневнике, сделанные в джунглях все более мелким, почти нечитаемым почерком, прекратились тогда почти на целый год, год испытаний. Но я всегда был готов встретиться лицом к лицу со всем, что бы ни приготовили мне работа и жизнь.
Также в издательстве Individuum вышел путевой дневник Вернера Херцога «О хождении во льдах».
