Преподаватель русской литературы из Нью-Йорка продает редкие книги, чтобы оплатить учебу в США студентам, пострадавшим от войны Его кампанию поддержали Светлана Алексиевич, Борис Акунин и Noize MC
Россиянин Яков Клоц — преподаватель русской литературы из Нью-Йорка, который уже более 10 лет изучает «тамиздат» — книги, издававшиеся за пределами стран соцблока и нелегально распространявшиеся на их территории. Также у Клоца есть проект, посвященный эмигрантской и запрещенной в СССР литературе, — Tamizdat. В конце января преподаватель решил помочь пострадавшим от войны и репрессий студентам из Украины, России и Беларуси оплатить обучение в американских вузах — и запустил кампанию по сбору средств. Клоц продает редкие издания «тамиздата» и книги более ста современных авторов, среди них — Светлана Алексиевич, Линор Горалик и Борис Акунин. «Медуза» поговорила с Яковом Клоцем о том, что общего у советских и российских запрещенных книг, а также о будущем сам- и «тамиздата» в условиях цензуры.
Яков Клоц
Преподаватель русской литературы в Хантер-колледже Городского нью-йоркского университета, глава Tamizdat
Как устроен Tamizdat
Проект существует уже более трех лет. Это цифровая платформа, на которой я собираю архив запрещенных книг не только из Советского Союза, но и из стран Восточного блока времен холодной войны — с 1956 по 1991 год. Я изучаю, как рукописи книг контрабандой перевозили через железный занавес и публиковали на Западе, как на них реагировала эмиграция, а как — иностранный читатель. А еще — как они попадали обратно на родину.
Мне очень интересна эта тема, ведь в книгах отпечатываются не только художественные приемы. [Не только в содержании книги, но и] в бумаге, обложке, переплете запечатлено то, что когда-то было важно для людей, — и, мне кажется, все это так же важно и сегодня.
А начался Tamizdat с одной опечатки в тексте Варлама Шаламова, которую случайно обнаружил мой студент. В первом издании «Колымских рассказов» в нью-йоркском «Новом журнале» 1966 года было написано: «Какая скука, ноги длинные». Естественно, имелось в виду «ночи длинные», но эта опечатка стала кочевать из издания в издание, из перевода в перевод. Мне удалось найти архив «Нового журнала» и переписку редактора Романа Гуля со славистом из Принстона Кларенсом Брауном, который получил рукопись «Колымских рассказов» Шаламова из рук писательницы и вдовы Осипа Мандельштама Надежды Мандельштам в мае 1966 года. Потом я стал собирать редкие бумажные издания «тамиздата» и электронные версии книг, изучать всю эту литературу — так и появился этот проект.
Какие книги и документы есть в архиве проекта Tamizdat
Например, редкие сборники стихотворений поэтов Иосифа Бродского и Натальи Горбаневской, сборник ранних рассказов Михаила Булгакова, первые издания романа Александра Солженицына «В круге первом», эссе и репринты сборников Осипа Мандельштама, Марины Цветаевой и Николая Гумилева начала XX века, воспоминания Андрея Сахарова и переписки Бориса Пастернака.
И как только нам, участникам Tamizdat, показалось, что [«тамиздат»] — это вчерашний день, проект стал снова актуальным [после начала полномасштабной войны России и Украины]. Мы поняли, что явления прошлого, связанные с цензурой и свободой слова [в СССР], имеют прямое отношение к сегодняшнему дню, если говорить про Россию и Беларусь. Хотя, конечно, никто из нас не хотел, чтобы популярность вернулась к «тамиздату» такой ценой.
Как появилась идея поддержать студентов
Она появилась и у меня, и у волонтеров Tamizdat (они ведь и сами студенты) в первые дни войны естественным образом. Было совершенно очевидно, что десятки тысяч [украинских] студентов не смогут продолжить обучение в своих вузах, потому что их страну бомбят. А еще через какое-то время стало ясно, что и многие российские студенты теряют возможность учиться и говорить, что думают, в университетах, ректоры которых подписывают письма в поддержку войны.
Как преподаватель я не мог оставаться в стороне, иначе я бы [в собственных глазах] потерял право продолжать делать свою работу. Мы пытаемся — и мы уверены, что можем реально помочь.
Наша идея заключается в том, что предыдущие волны эмиграции — не только те, кто уехал сто лет назад, но также я, многие мои друзья и коллеги, кто переехал сравнительно недавно, — должны помочь тем, кто вынужденно оказался в чужой стране после начала войны. И пусть многих представителей предыдущих поколений эмигрантов уже давно нет в живых, у нас есть их книги. И благодаря книгам эти люди поддержат студентов — тех, кто когда-нибудь, возможно, будет писать собственные книги. Другими словами, наша задача — дать шанс студентам написать свои книги в будущем, стать учеными или писателями.
Сколько денег уже получилось собрать — и сколько планируется
30 января, ровно в 10 утра по нью-йоркскому времени, мы запустили [аукцион на онлайн-платформе Betterworld.org] — и нам уже удалось собрать больше восьми тысяч долларов (сумма на момент публикации материала, — прим. «Медузы»). Мы не ожидали такой щедрости и очень благодарны всем, кто делал ставки и пожертвования.
А еще я не рассчитывал на такой отклик от современных авторов. Практически никто не отказался подписать свои книги для нашей цели. В проекте поучаствовали нобелевский лауреат Светлана Алексиевич, Линор Горалик и Борис Акунин, а Noize MC подписал сборник Мандельштама. Писатели почувствовали, что они действительно могут что-то сделать [чтобы поддержать студентов].
Аукцион продлится два месяца, и за это время нам бы хотелось собрать сумму, которой хватило бы на оплату учебы как минимум 10 студентов. Многое зависит от того, в каких университетах они будут учиться: в Америке нет бесплатного образования и стоит обучение в разных вузах очень по-разному. Например, в Нью-Йоркском городском университете, где я работаю, семестр для иностранных студентов стоит более 18 тысяч долларов в год, а в Колумбийском или Нью-Йоркском университете — раз в пять больше.
В финале кампании мы спросим всех современных писателей, которые дали свои книги для нашей инициативы, кто из них какому студенту хотел бы помочь — из Украины, России или Беларуси. Когда вырученные средства будут распределены, мы обязательно предоставим об этом прозрачную информацию.
Это точно не последняя акция — Tamizdat на этом не заканчивается. Теперь сложно представить, что мы снова станем исключительно научным проектом, и мы планируем сочетать академическое направление работы с общественным. Посмотрим, как они будут переплетаться и сливаться в одно русло нашей деятельности.
Что происходит в славистике после начала войны
Эта дисциплина меняется изнутри. Судя по тому, что я вижу и о чем разговариваю с коллегами в Америке, сейчас происходит деколонизация славистики. Ученые осознали, что в этой науке всегда доминировала русистика, и теперь практически все кафедры пытаются сбалансировать изучение русской культуры и языка с украинской, а также другими культурами Восточной Европы.
В Нью-Йорке я не вижу спада интереса к русскому языку и литературе — скорее даже наоборот. Не знаю, радоваться или нет, потому что это немного напоминает период холодной войны, когда было принято изучать язык и культуру «врага». Хотя, конечно, сегодня это не совсем так, потому что государство практически не финансирует изучение славистики.
Как война изменила русскоязычную литературу
Думаю, ответа не знают даже люди, которые эту литературу сейчас создают. По моим наблюдениям, появляется очень много новых текстов, особенно в поэзии. Достаточно прочитать хотя бы первый выпуск журнала Линор Горалик ROAR: представленная в нем поэзия — нечто совершенно новое, такого я никогда раньше не читал.
Появились две антологии антивоенных стихов. Одну — «Понятые и свидетели» — выпустил книжный магазин «Бабель» в Тель-Авиве. Вторую — Юрий Левинг, мой коллега из Принстона, в Петербурге в издательстве имени Лимбаха. В этих книгах очень много новых авторов. Но, наверное, важнее думать даже не о количестве поэтов, писателей или антивоенных антологий, а о том, как именно сейчас создается новая литература. Конечно, ее будут основательно изучать — но позже.
Мы часто обсуждаем с коллегами, чем бы могло заниматься новое издательство, которое наследовало бы традициям «тамиздата». На мой взгляд, помимо публикаций текстов на русском языке и их переводов на английский, оно могло и должно было бы переводить украинскую литературу на русский. Сейчас у российского читателя, не знающего украинского, нет возможности следить за современной украинской литературой, читать и думать о ней. При этом книги, написанные на украинском, переводят на английский и другие языки.
«Медуза» в России теперь не только «иноагент», но еще и «нежелательная» организация. Этот статус гораздо хуже прежнего. Тем не менее мы продолжаем работать. Нас по-прежнему можно читать. Это безопасно. Здесь — все ответы на тревожные вопросы.
Что общего у советских и современных российских запрещенных книг
Наверное, говорить о некоей преемственности не совсем правильно. Пленка на тех же книгах писателей-«иноагентов» имеет скорее символическое, чем практическое значение. Это не столько про текст, сколько про репрезентацию самой книги как объекта. Те, кому надо, купят эти книги или без труда найдут их в интернете — их все равно будут читать. Да, кто-то точно будет шарахаться от книги в целлофановой оболочке, как от проказы. С точки зрения пропаганды такое преподнесение печатной продукции должно говорить читателю: «Не прикасайся, это опасно, заразишься чем-то вредным». Но кто-то, наоборот, только больше заинтересуется.
Если преемственность и есть, то она точно не линейная — одно не перетекло плавно в другое. Были девяностые годы, когда можно было печатать все что угодно, а потом читатели мигрировали в интернет. Когда-то тем, кто занимался «тамиздатом», требовались месяцы, а то и годы, чтобы опубликовать рукопись, а потом, рискуя своей безопасностью, его распространять [на территории СССР и стран соцблока] — эти путешествия книг сами по себе были детективными сюжетами. Сегодня же все это можно проделать нажатием кнопки.
Важно то, что после запрета содержание книги не меняется — меняется то, как ее воспринимает читатель. Литература может не всегда отражать реальность, но она участвует в ней. Если говорить про русскую или литературу Восточной Европы, они традиционно выполняли не только свои прямые функции, но также социальные и политические. В Америке этого намного меньше. Здесь писатель не пророк, а просто человек, который пишет книги.
В военное время потребность [в книгах с социополитическим посылом] в России растет. Так было не только в XX, но и в XIX веке. Издательства, которые сегодня печатают в России нонконформистскую литературу (наверное, ее можно так назвать), делают нечто очень важное. На фоне пропаганды и несвободы в аудиториях российских университетов книги, которые все еще можно читать в непубличном, частном пространстве, играют огромную роль. Так или иначе, война и диктатура дают сильный импульс культурному производству — не только литературе, но и другим видам творчества.
Как будут изучать современную запрещенную и официальную литературу
Приведу исторический пример. Как бы западная аудитория ни любила читать все диссидентское в годы холодной войны, соцреализм тоже читали и изучали. При этом многое из того, что было популярно тогда, уже забыли. Солженицына, конечно, изучают, но мне сложно представить себе человека, который читает «Архипелаг ГУЛАГ» или «Ивана Денисовича» перед сном в кровати.
Что авторы антивоенных антологий, что условный Захар Прилепин — все создают спектр, в котором читатель блуждает, познавая и то и другое как крайние точки одной и той же темы. Конечно, говорить сегодня о Прилепине с американскими студентами — довольно радикальная педагогическая практика. Хотя не так давно на одной научной конференции мне довелось слушать доклад, в котором автор разбирал тексты Прилепина с неидеологической точки зрения.
В конце концов, ученые и студенты не лишены человеческих рефлексов, живой реакции на что-то, от чего хочется держаться подальше. Сейчас автор может вызывать отвращение, поэтому его не изучают, а потом эмоции пройдут и на их место придет научный интерес.
Может ли настоящая литература быть оружием
Раньше книги были способны дестабилизировать умы людей, которые даже не знают, что есть некая иная литература, другие темы и явления. Во время холодной войны действительно существовала секретная программа Book Program, которую финансировало ЦРУ в надежде с помощью книг бороться с коммунизмом. Так, в польские воды Балтийского моря сбрасывали книги, чтобы местные рыбаки их случайно вылавливали и приносили домой.
Книга в период холодной войны восполняла информационные пробелы. А их было так много с обеих сторон: что в СССР люди не знали, как на самом деле живут люди на Западе, так и на Западе не представляли реальность жизни в СССР.
Сегодня же нет недостатка в информации. Вопрос только в том, хотят ли люди знать, что происходит. Если хотят, то все возможно — благодаря интернету.
Судьба сегодняшнего сам- и «тамиздата» предопределена технологиями. Раньше число читателей определялось количеством копий, набранных на печатной машинке. Сегодня нет смысла говорить о количестве — оно фактически безграничное [благодаря цифровизации книг]. Не могу представить, что кто-то будет распечатывать [условное] «Лето в пионерском галстуке» дома на принтере и передавать из рук в руки, как это было в советскую эпоху.
Записал Дмитрий Шер