«Эта тупая птица на паспорте вечно требует новой крови» Интервью Арсения Морозова (он же Арсений Креститель, он же Padla Bear Outfit) о «музычке» во время войны — и о том, как он запел по-украински
Гараж-рок-группа Sonic Death, в которой поет и играет один из самых известных русскоязычных инди-музыкантов Арсений Морозов (он же Padla Bear Outfit и «Арсений Креститель»), высказалась по поводу вторжения особенно радикально. Среди прочего коллектив начал играть концерты на фоне украинских трезубцев. Весной 2022 года музыканты уехали в Тбилиси. Сейчас они устраивают благотворительные события и поют о войне — например, выпустили песню с прямолинейным названием «Победа Украины». А 16 декабря у Sonic Death вышел новый альбом «Осел войны» (его презентации пройдут 3 февраля в Tuf в Ереване и 4 февраля в Tato Art Bridge в Тбилиси). «Медуза» поговорила с Морозовым о мире после 24 февраля — и о том, зачем он переводит на украинский язык свою последнюю пластинку.
Важно! Пожалуйста, имейте в виду, что в этом интервью довольно много мата (а мы больше не закрываем его звездочками). Если для вас это неприемлемо, не читайте этот материал.
— В феврале 2022 года вы должны были выступить в Украине.
— 19 и 20 февраля [должны были ехать] в Киев и Харьков. С декабря украинский организатор концертов Владислав Антонов писал нам, что около границы стоят танки и что концерта, скорее всего, не будет. Он говорил о своих волнениях на этот счет и ссылался на клуб, который не сможет принять русскую группу. Из нашей реальности на тот момент все это звучало странно — мы до последнего думали, что концерты состоятся. Но за неделю до войны концерты отменились окончательно.
— Но до 24 февраля вы не верили, что начнется полномасштабное вторжение.
— Конечно. Я репостнул пост в поддержку [Украины] еще до начала войны, и мне в ответ на него чувак [из Украины] записал кучу аудиосообщений — из серии, что война идет восемь лет [и сейчас ничего не изменится]. При этом чел был из Киева. То есть даже там не все были уверены, что это произойдет.
— Вы о своей антивоенной позиции заявили сразу. Потом в Петербурге ходили на митинг. Что вы чувствовали тогда?
— Был ближайший выходной к объявлению войны. В воскресенье мы поехали [на митинг], город стоял в пробке. Я думал: «О, все едут на митинг». Думал, что антивоенная повестка-то выведет уже всех, в конце концов. И очень удивился, когда увидел, что людей как будто бы даже меньше, чем когда выходили за Навального.
Все собрались на Гостином. Диана (на тот момент басистка Sonic Death и жена Арсения, — прим. «Медузы») ходила возле места, где всех задерживают. А в телеграм-каналах писали: «Идите на Литейный». Перед переходом ОМОН, с другой стороны автозаки. Понятно, что до Литейного не все бы дошли. Мне не хотелось верить этим координирующим каналам, и мы [на Литейный] не пошли. Было понятно, что там будет просто беготня по улицам и вязалово маленьких групп [людей].
Очень было мрачное чувство после этого всего. Я понял, что всем плевать.
Мы решили еще до митинга уезжать, на репетиции 25 февраля. Только что купили квартиру, сделали ремонт. В итоге три дня в ней пожили и уехали.
Решение об отъезде принимали коллективно. У нас должны были быть презентации альбома [«Арсения Крестителя»] в марте, но мы понимали, что оставаться нельзя. Меня и так колбасило, когда я пропускал митинги, например, из-за йоги. Понятно было, что действительно пора уезжать. Тогда это было очевидно. И поэтому сейчас возникают некоторые не то чтобы конфликты, а недопонимания с теми, кто приехал [из России за границу] в сентябре: что же они делали всю весну и все лето? Они пытались там жить? Не знаю. Я отказываюсь принимать все, с чем они мирились после марта.
Мы существовали в параллельной стране, которая развивалась во многом благодаря, например, инстаграму. Современные художники из России, татуировщики, модели, группы — последние несколько лет все это очень росло. Даже где-нибудь в Вологде была кофейня с розовыми подставками под кофе, и там играл психоделик. А это далеко, на севере. Мы туда ездили с «Арсением Крестителем». Вся эта инстаграмная Россия жила параллельно. И когда инстаграм снесли за две недели [объявив его экстремистской организацией]…
От старшего поколения можно услышать подколы: вы уехали из-за того, что вам отключили фейсбук. Но это не фейсбук отключили — отключили всех от прогресса. И вы на это согласились. И еще от вашего имени измазали вас кровью.
— Вы сразу поехали в Тбилиси?
— Нет, сначала в Ереван. Там нас хорошо приняли. Мы даже думали там остаться. Но в Ереване не было определенности с жильем, а в Тбилиси вроде был дом, и мы поехали туда.
В Тбилиси было холоднее. Шел снег. В доме жили 15 незнакомых человек. Все очень на мрачном. Непонятно, где спать — все лежали где попало. В итоге мы как-то распределились — семь человек в одной комнате. Легли на какой-то матрас в углу и на этом матрасе проспали все время. Потом переехали в другую комнату, но это как у Кастанеды: где упал, там и твое место.
Мы приехали рабочим составом. В России остался только [гитарист] Влад Дракула. Естественно, это было наше большое преимущество, потому что мы могли сделать концерт. Потом нам привезли инструменты — мы играли в мае на благотворительном фестивале Volya, переродившись в каком-то смысле и что-то поняв уже тогда.
Моя любимая тема — как мы здесь выступали на радио. Подруга Алиса [Йоффе], художница, позвала нас дать интервью и сыграть. И мы сыграли — а нам вежливо говорят: можно инструментал? или можно не на русском?
У меня полно западных кумиров, по которым я сверяю часы. Но с этого момента я понял, что наши истории больше не коррелируются. Представьте, если бы английской или американской группе сказали, чтобы они не пели на английском. Но мы были к этому готовы — у меня была версия [песен] на немецком. В этот момент я наступил на своего внутреннего художника и принял обстоятельства. Художнику теперь не все прощается.
— Что ты имеешь в виду?
— Если человек — домашний насильник или людоед, его поведение совершенно обнуляет то, что он делает [в художественном смысле]. Сейчас личность художника, его поступки и социальный имидж важнее его произведений.
Я не считаю себя художником или сильно талантливым — мы просто много репетируем. За 10 лет [репетиций] можно чего-то добиться без сверхусилий. Андеграунд — это просто тусовка.
— Ты не раз говорил, что твой кумир — Гребенщиков. То, что он уехал, было для тебя важным?
— Конечно. У него другие проблемы. Люди предыдущего поколения были, мягко говоря, поциничнее, чем последующая молодежь и даже чем я. С их точки зрения, меня соплей перешибешь.
БГ решает вещи большой, но, как сейчас оказывается, мертвой культуры. Как говорит Дмитрий Быков, умирает культура, которой 700 лет. Мне не кажется, что 700 лет. Я думаю, что лет 300. Весь петербургский период, вся эта имперская тема. А Борис Гребенщиков — часть этого большого эгрегора.
Он пережил многих, даже тех, кто моложе него. И все так называемые русские рокеры с тоской смотрят ему вслед, потому что они уже не догонят. У него каждый год альбомы, а у них пятилетняя тишина бывает. А нельзя молчать — в этом и прикол. Все время делай. У Бориса Гребенщикова нет времени вообще — он еще картины раз в неделю пишет.
Понятно, что он продает эти картины, чтобы потом записываться на Abbey Road, — у него эти загоны олдскульные. Я не поддерживаю, что надо обязательно записываться в Англии. А у него одна и та же история — [как БГ часто рассказывает] в Москве в девяностых на какой-то студии у звукорежиссера висел плакат Pink Floyd. Якобы для того, чтобы молодым людям показывать: вот Pink Floyd, а вы дерьмо. Ну вот у него такая травма.
Еще крутая тема — он же записывается с теми, кого слушал в детстве. С чуваком из King Crimson, с Иэном Андерсоном [из Jethro Tull], еще хрен знает с кем. Он важные вещи делает — до сих пор обогащает культуру.
— Обогащает культуру, которая умерла?
— Да, но на наш век хватит. Она умерла как возможность рождать новые смыслы. Потому что весь смысл сейчас уперся в эту войну. Буча показала, что стоит за загадочной тургеневской женщиной. Стоит убийство. Русские больше не загадочные — с ними все понятно.
— Ты много лет слушал «Эхо Москвы», с 2008 года, как говорил в других интервью. А сейчас что?
— Сейчас собираю разное. «Ходорковский Live» ничего. Местами мне не нравятся ведущие. Я воспитан на старых диссидентах, и мне немного сложно воспринимать молодежь. [Политолог] Глеб Павловский, [публицист Станислав] Белковский, [главный редактор журнала The New Times] Евгения Альбац — это как-то резонирует со мной. Может, потому, что мой отец мне в дедушки годился, мне такие чуваки нравятся.
Новые имена политического движа меня не цепляют. Они молодцы. Я понимаю, что, например, [политик и ютьюб-комментатор] Максим Кац делает важные вещи. Разжевывает базовые понятия для молодежи в своих видео. Это прикольно. Но мне смотреть это необязательно.
Мне нравятся завороты, например, Владимира Пастухова. Очень угарный чел. Он сейчас с сыном ведет совместные эфиры. Интеллектуалы. Для них все понятно.
— Как вы начали репетировать — сразу когда переехали?
— Нет, это была большая трагедия. Расскажу со своей стороны. Когда мы приехали, оказалось, что у нашего барабанщика есть работа [помимо игры в группе]. Мы же виделись только на репах — хоть и часто репали в Петербурге, три раза в неделю, часов по шесть — этого хватало, чтобы быть в форме. А он начинает работать все время — и я такой: «Чувак, ты че, работаешь?» — «Да». Диана нашла новый круг общения, стала тусоваться. А я остался со своей темой. Что я умею? Писать на языке, который запрещен в приличных странах. Мне было странно от всего. Я стрелял деньги. Первые несколько недель были жесткие.
Потом уже, к концу марта, потеплело, мы немного оттаяли и забили репу на начало апреля. Это было непростое время, потому что там [в России] у нас все было интенсивно и расписано. В эмиграции обороты производства, мягко говоря, сократились.
В этом смысле группа Xanax Tbilisi стала для меня максимальной отдушиной.
— Xanax Tbilisi появился до апреля?
— Мысль о ее создании пришла в апреле, когда я познакомился с художницей Алисой Йоффе и гейм-дизайнером Андреем Арановичем. Идея была такая. Бежав от войны и диктатуры, мы оказались в уникальных обстоятельствах. С одной стороны, мы попали на территорию условной свободы: весенний Тбилиси пестрил надписями про «russians go to your ugly country» и победу Украины. То, что в России обсуждалось на кухнях или на «санкционированных» митингах, в Тбилиси было написано на стенах. Город обращался к нам на языке свободы.
А с другой стороны, естественно, нас всех жестко крыло, потому что все обрушилось. Короче говоря, всю свою рефлексию я выразил, написав около 20 песен на английском, особо не парясь, — с помощью онлайн-переводчика. Особенность Xanax Tbilisi для меня в том, что это мультимедиапроект, существующий только онлайн. Андрей Андреевич [Аранович] со своей командой отсканировал площадь перед парламентом Тбилиси, мы добавили фотографии стен с лозунгами Жени Филатовой. Все это будет существовать на платформе VRChat, там же состоится первый концерт Xanax Tbilisi.
— Ты говорил в марте в интервью The Flow, что не понимал после начала войны, как оправдывать свои занятия музыкой. Но при этом ты продолжал ею заниматься.
— Да, в марте был полный упадок. Потом, когда мы переехали и осознали контекст, я ощутил практически творческую смерть. Песню «Immigrant Song № 2» написал на английском. Потом стали переводить другие песни на немецкий. Я пытался сочинять еще на английском для Sonic Death — и это было катастрофично. Нет прикола, понимаешь? За 10 лет плотной работы у меня сформировался навык писания на определенном языке и улавливания его фишек. На английском было вообще не по кайфу.
Потом я понял, что можно делать в гугл-переводчике какие-то корявые тексты и подогнать по рифме — будет ничего. Тогда же у меня появилась мысль перевести часть альбома «Осел войны», который сейчас вышел, на украинский. Я подумал, что это самая лучшая идея, потому что в некоторых местах не теряется рифма. И вообще, петь на украинском — клево. Заранее хочу извиниться перед украинцами за свое произношение. Я понимаю, что говорю кошмарно на украинском. В свое оправдание могу сказать, что мы старались — и голос переписывали целиком четырежды!
По большому счету делать музыку — это находиться ментально в каких-то аттитюдах (позициях, — прим. «Медузы») и придуманных новых смыслах. В марте я совершенно не понимал, что делать. В апреле мы познакомились с Алисой, у нее был движ с партиями, перформанс у парламента. Немного другой уровень. Мы благодаря ей и на радио сходили, потому что у нас тут только подвальная тематика развивалась.
— С политическими партиями?
— Да, с [оппозиционной] партией «Европейская Грузия». Мы участвовали в митинге, который они организовывали. Там показывали фильм, где проводили параллель между событиями в Украине и Грузии. Все было достаточно наглядно. Было понятно, что ты приехал из места, которое всегда всех кошмарило. Эта тупая птица на паспорте вечно требует новой крови.
«Почему ты не убил Путина?» Это хороший вопрос. Я нашел на него ответ, понял, в чем моя вина. Все надо было сделать в 2011 году. «Эхо Москвы», меня сформировавшее, такое любимое, призывало идти на «санкционированный» митинг на Болотную. А надо было идти за лимоновцами тогда, как к ним ни относись, и чтобы эти лимоновцы кидали в ментов камнями — началась бы такая заварушка (подробнее об этом можно прочитать, например, вот в этом материале «Медузы»). А сзади бы стояли либералы, 200 тысяч, и была бы массовка. Это было бы за два года до Евромайдана. И если бы даже были танки, то эти танки не поехали бы в Украину сейчас.
И все тогда было всрато тусовочкой «Эха Москвы» и стремлением идти на разрешенные митинги. И Навальный — если он действительно настоящий политик — я считаю, должен был года за два знать про войну и учесть это все. И возможно, даже остаться в Германии, чтобы сохранились штабы.
Мы здесь общаемся с чуваками из Беларуси. У них есть хабы для бело-красно-белых (то есть оппозиционных, — прим. «Медузы») белорусов в Европе. Есть движ. Есть Светлана Тихановская, которая, конечно, представитель при посольстве Литвы или что-то такое, я не знаю, — но она лицо как бы хороших жителей Беларуси. А из русских никто не встал на колени перед украинцами. Это все такой зашквар и пиздец. Новодворская говорила, что Россия только тогда начнет обретать себя, когда извинится перед всеми народами, которых угнетала и мучила, — в буквальном смысле встанет на колени перед ними. Тогда начнется другая тема.
Русня, когда это слышит, начинает впадать в ступор: «Ну не знаю». Это пиздец. Прикол в том, что либеральный движ — это более древняя тема, чем все эти совкодрочеры и сталинского пошиба имперцы. Декабристы хотели делать конституцию, похожую на конституцию США. Американодрочество — более древняя тема, чем совкодрочерство. Вот в чем дело.
В Казахстане я начал выступление со слов «Fuck Russia» — и это попало в какой-то паблик мегаваты. Там прямо говорили: «Надо расстрелять, надо кувалдой захуярить» — и все такое. Знаешь, прикольно. Типа, вау.
Это все, конечно, эмоции, и когда все поменяется — масса тоже поменяется. Но то, что она сейчас отражает, эта масса, — это пиздец. Это такая отрыжка отвратительная. Как будто бы чей-то понос затянулся.
— В чем смысл музыки сейчас?
— Мне кажется, что музыка со словами — это доисторическая форма блога или новостного канала. Ты поешь — и передаешь какую-то информацию. В принципе, записывать раз в год альбомы — это как новостной дайджест. Но эти новости могут быть из будущего или из прошлого. Те, кто это придумывает, выходят в какое-то бессознательное состояние. Прогнозы могут и не сбыться, но как-то отреагировать на то, что происходило в течение года, необходимо. То же СМИ, но со стороны эстетики. Поэтому музыка должна быть свежей каждый год.
— Вы не думали вернуться с концертами в Россию?
— Из тех групп, которые не запретили [в России], сознательно никто не отказался от концертов. Кто-то из групп уезжал, но чтобы [вся] группа сказала: «На хуй Россию» — так никто не сделал. Я думал, что так сделают все. А мы оказались одни такие. Это так странно. Борис Гребенщиков в списках [запрещенных музыкантов]. А мы не в списках. Мы ниже радаров. Мы андеграунд. Мы можем поехать [в Россию]. Почти все наши знакомые музыканты ездили играть в Россию после начала войны. И там ходят на такие концерты. Для меня это дико.
Я практически каждый день общаюсь с чуваками из Украины. И вот мы поедем выступать в Россию. И выложим фотки. Пока их бомбят там. Ну че такое?
Нам хочется поехать в Стамбул — но они поддерживают Азербайджан. А мы за Армению. И тут некрасиво будет перед Арменией. Серьезные вопросы международные решаем! А эти засранцы турят (находятся в туре, — прим. «Медузы»). Переписывались с чуваками из андеграунда: «Арсений, ну что нам делать? Ну мы же продолжаем — мы же молодцы, мы сопротивляемся. Мы выражаем свой скрытый протест». Вот как мне сказали. Круто. «Мы выражаем скрытый протест». А на груди висит крест. Охуенно.
— Вы общаетесь в Грузии с местными музыкантами?
— У меня есть один знакомый — Валера Хачидзе, старый андеграундный чувак. Он посоветовал мне встретиться со знакомыми музыкантами. Но когда мы встретились, я понял, что нам не будут помогать. Даже несмотря на то, что к нам хорошо относятся, внутри комьюнити — особенно в марте так было — если ты помогаешь русским, ты путинист для самих картулеби (грузин, — прим. «Медузы»). Я прекрасно понимаю, почему такая реакция, и ничего не жду и не удивляюсь. Но меня расстраивает русня, которая этого не понимает.
Очень сдружились с Verbindung (грузинский техно-музыкант, — прим. «Медузы»). Все норм, просто местное комьюнити очень небольшое. И оно не хочет сильно пускать [музыкантов из России], потому что у них свои задачи. У них выборы будут в 2024 году — и им надо уходить от всего этого. Моя правда в том, что я считаю, что у нас общие проблемы. Но я в этой ситуации бедный родственник, у которого в любом случае все хуево.
Еще мы сделали прекрасный плейлист с грузинской музыкой. Я нашел прикольное инди на английском — не стремное, как у нас [в России], а с приколом. Даже лоу-файное. Здесь клево все с культурой, просто она в своей теме. Мы хотим следующий альбом Xanax Tbilisi сделать на картули (грузинском, — прим. «Медузы»). Надо попробовать. Должно быть как-то уместно это все. Я бесконечно благодарен Тбилиси. Этот город у меня теперь навсегда в сердце, конечно. И Грузия, и вообще все это.
— А с украинскими музыкантами общались в Грузии?
— Здесь нет, но я общаюсь с [другом и музыкантом] Мишей из Львова на серьезные темы: про общеславянский язык, про то, как вообще уместно и как нет, кто ок теперь и кто не ок. Они мне помогали с переводами нового альбома на украинский, даже пропевали мелодии песен для нового альбома. Хотели сделать телемост даже с группами. Но он понял, что лучше сделать [телемост] с кем-то из западных чуваков, потому что украинские группы не захотят играть с русней. И я понимаю, что мы очень нескоро увидимся с нашими украинскими слушателями.
В Киеве на наши концерты 500 человек начали приходить раньше, чем в Москве. У нас там было очень много аудитории. Это помогает сейчас в плане того, что слушают — и как-то держится эта тема на плаву. В России все обрушилось.
Но я понимаю прекрасно: не факт, что мы когда-либо туда поедем. И если мы туда поедем, мы будем перед началом концерта стоять на коленях. Мы с 2014 года плотно начали ездить в Украину, до этого приезжали в 2012-м и в 2010-м — и каждый раз было неловко.
Каждый раз — блин, чуваки, извините, пиздец.
— Ты не раз цитировал Вознесенского: «Когда земле твоей горестно, позорно иметь успех». А что такое успех — особенно сейчас? Кроме песни «Успех» Sonic Death, конечно.
— Успеха нет. Давайте уже будем честными и скажем, что, во-первых, в российском контексте успех — это путинский критерий. А во-вторых, успех в культурной сфере — это то, что ты в ней продолжаешь находиться. Это все равно почему-то почетно. Хотя я с этим не согласен. Но люди уважают. Даже на зоне. Поэтому успехом может быть просто нахождение в культуре. Какая разница, кто сейчас в топах? Это все давно ненастоящее и неактуально. И дело не в том, как говорят говнари, что все куплено, а в том, что оно [желание успеха] пытается тебе впариться. Лезет к тебе.
Мы ходили общаться в российский Apple, и нам сказали: «Плейлисты — это наша религия». А в плейлист ты не попадешь без редактора. А редактор может выбрать песню, которую ты не считаешь сильной, но ты будешь вынужден ее играть, потому что она в плейлисте и популярна.
Все группы, у которых есть тикток-хит, страдают. Они зависимы от этого тупого припева или подобной темы. Я бы не хотел быть успешным таким образом. Потому что это отстой. Да, много людей придет — и что? Они придут на две минуты. Это плохо. Пусть придет мало людей, но [в песне] будет соло на 10 минут.
— Или данжен-синт, который есть у вас в новом альбоме.
— Или данжен-синт. Чтобы было угарно. А не какое-то там развлекалово. Вроде бы мы в интертейменте, но не хотим развлекать. Тем более развлекать на русском языке сейчас — увольте. Какие могут быть развлечения? Бля, такой кринж.
— У тебя есть ощущение, что вы собираете в Тбилиси какую-то сцену?
— Не дай бог. Сейчас по поводу выступлений сложно сказать, что это такое. Это не музыка, не продолжение нашей музыкальной жизни. «Арсений Креститель» был среднеклассовой неглупой качественной музычкой. Для светской жизни. И многие группы в такой же теме — ну, русское инди без клыков. Лайтовый не рок, не авангард — музычка.
Сейчас все это абсолютно бессмысленно. Эзопов язык ебучий. Ребята, зачем вы это делаете? Я себе этот вопрос постоянно задаю и нахожу всякие ответы. Вот мы решили не называть альбом на украинском — назвали его на русском: «Осел войны». Но вы понимаете уровень. Осел войны! Комар апокалипсиса! Невероятно мистический единорог из соцлагеря! Надо набрасывать говна на вентилятор.
А эти ребята [которые продолжают играть «инди без клыков»] пока еще не поняли, что у них будет жизнь, возможно, даже хуже, чем у их родителей. Когда у меня не было ста тысяч на ремонт мотора, моя мама мне сказала: «Чувак, это не проблема. Проблема — это когда тебе макароны не на что купить». И я такой: «Ладно, мама, окей». Мама готова к этим временам. Может быть, в этот момент [когда не будет денег на макароны] она поймет, что что-то началось.
— Ты как-то говорил, что не пытаешься никого воспитывать, когда кричишь «Россия будет свободной!» и «Свободу Ивану Голунову!» — а делаешь это для очистки совести. До сих пор так?
— Ну вот мы вышли в Казахстане, я сказал «Fuck Russia». Но мне уже надоело это все. Я столько раз это говорил, в такой тематике жил, записывал альбом… Сейчас я очень рад, что грядет драконья тематика. Потому что темы надо немного менять. Атомная война — очень интересная тема.
Воспитательный смысл есть, но речь идет про эстетическое воспитание музлом. Я знал, что многих могут бесить вещи, которые я всегда говорил. И мне обязательно надо было их говорить. Мы же все-таки панк, и говорить очевидное за все хорошее — это скучно. К сожалению, у меня такой олдскульный взгляд, несовременный. Хочется какой-то остроты. И иногда говоришь вещи, когда хочешь, чтобы они бесили кого-нибудь. Жестко звучит, конечно.
Мы это говорим, потому что так и думаем. И воспитываем этим. И это важно говорить всем, кто остался в России сейчас. (Дальше говорит с сарказмом.) На каждом концерте надо говорить «Нет войне». Это исправит ситуацию, я считаю. Розовый флаг развеет мрак. Россия будет свободной, и это — свободу всем политзаключенным не-мед-лен-но!
Где чуваки, которые придумали другие лозунги, блядь? Где элита интеллектуальная, которая говорила бы, что делать? Не то чтобы у меня колхозное сознание… Нет, у меня колхозное сознание, да. Я народ. Где голова, которая скажет, что нам делать? Михаил Борисович [Ходорковский]?
Он, кстати, хорошую книгу написал. И сказал, что главное — это милосердие. Что если он пройдет мимо Игоря Ивановича [Сечина] в колясочке, которому будет 80 лет, и у него будет возможность повесить его на столбе, он не будет этого делать. Это было круто. И Быков говорит, что русской культуре нужно милосердие. Но это милосердие нужно для всех тех долбоебов, которые во «ВКонтакте» пишут. Но, по ходу, эти долбоебы и есть наша будущая реальность — всем остальным эта страна больше не нужна. Вот и все. Когда у Кремля загорятся покрышки, мы вернемся и будем перевоспитывать зомбированных пропагандой.
— Каким составом вы работали над «Ослом войны»?
— Старым добрым — это, кстати, последний альбом в так называемом классическом составе. С Дианой [Морозовой], Владом Дракулой, Даней (свою фамилию он не раскрывает — прим. «Медузы») и мной. Мы записали его в Ереване на студии Tuf. Влад прислал гитару [гитарные партии]. Все песни были написаны еще до войны.
— Что тебе помогло пережить разрыв с Дианой, после того как ты написал в инстаграме, что «она тебя предала» и вы не сможете больше с ней записываться и выступать?
— Мы общаемся. Как это называется — мы расстались по-европейски. Думаю, наш с ней разрыв — это отражение больших процессов, которые происходят. Множество людей потеряли намного больше. Кто-то и жизнь потерял.
Если взглянуть более широко, то здесь за это время [с начала войны] много кто расстался. Люди не справляются и перегорают. Но это можно рассмотреть не как разрушение, а как движение.
Я уверен, что ни хера не удастся кому-либо монетизировать что-либо, что они сделают в этот период. И вряд ли это даже будет как-то успешно. Но это очень важно. И важно, чтобы «Осел войны» вышел в 2022 году. Я бы послушал альбом 1941 года, записанный немцами, бежавшими из Германии. Наполовину на русском.
— Драконы, гоблины — почему у нового альбома именно такая тематика?
— Я придумал песню в прошлом году: «Меч дракона и цепь». И подумал, что это отличная концепция — сделать альбом в таком стиле. И охрененно. А сейчас эти драконы будут везде, потому что Путин — дракон. Ходорковский написал книгу «Как убить дракона».
— В песне «Бетон» есть строчки: «Во тьме ругаем власть дракона, только он не уходит с трона».
— Еще в 2008-м можно было такое петь. Все мои пророки типа Шендеровича говорили, что он [Путин] убийца и террорист, 20 лет назад. А те, кто все понимал, уехали в начале двухтысячных. Сколько времени надо было ждать, чтобы сбылось то, о чем они говорили и знали?
«Медуза»