Женщины — главная сила революции? Ключевой союзник Кремля на грани краха? А свой Навальный (или своя Навальная) в Иране есть? Рассказываем о протестах, которые могут обрушить исламскую республику
Антиправительственные протесты в Иране продолжаются уже три месяца. Они начались после смерти 22-летней Махсы Амини, которую задержала полиция нравов за «неправильное» ношение хиджаба. Девушка умерла вскоре после задержания: по данным правозащитников, она получила тяжелую травму головы, когда ее везли в полицейский участок. Власти утверждают, что причиной смерти стал сердечный приступ. Их неспособность справиться с протестами вызывает множество вопросов о будущем Ирана. Без решения накопившихся проблем надолго успокоить население теперь вряд ли получится, а применение силовых мер пока только привлекает на сторону протестующих новые группы участников. «Медуза» попросила политолога Юлию Рокнифард, доцента Университета Ноттингема в Малайзии, ответить на главные вопросы о причинах и возможных последствиях протестов в Иране.
Что происходит в Иране прямо сейчас? Полицию нравов упразднят, ношение хиджабов отменят и власти согласятся на другие уступки?
К сожалению, уже выяснилось, что новости об отмене так называемой «полиции нравов» (гяшт-е эршад на фарси, в буквальном переводе — «назидательный патруль») разошлись по миру преждевременно.
Основной посыл речи генпрокурора Мохаммеда Джафара Монтазери, из которой был сделан этот вывод, состоял исключительно в разъяснении процедурного момента: работа «полиции нравов», сообщил чиновник, не относится к сфере компетенции судебной власти. Про возможное упразднение ведомства сказано довольно витиевато и только в контексте создания комиссии по изучению вопроса об обязательном ношении женщинами хиджаба, покрывающего волосы. По этому поводу чиновник еще и добавил, что несоблюдение нормы — предмет особого беспокойства властей.
Более того, власти Ирана (например, в лице пресс-секретаря Совета по культурной революции) уже опровергли информацию о том, что полиция нравов закрывается насовсем.
И даже если патрули действительно отменят в обозримом будущем, их функции наверняка возьмут на себя другие правоохранительные органы (например, ополчение «Басидж» или полиция общественной безопасности). Кому-то из них, вероятно, достанутся и значительные средства, направляемые сейчас из бюджета на полицию нравов.
Так что вряд ли стоит воспринимать слова генпрокурора как знак того, что власти пошли на уступки и вот-вот начнут переговоры с протестующими. Иранское правительство по-прежнему винит в разжигании мятежей — а именно так в официальной риторике именуются протесты — внешние силы и отказывается признавать проблемы более важного порядка, вызванные политикой самого государства. Судьба оппозиционного активиста Мохсена Шехари, которого только что публично повесили (это мера была применена впервые с начала протестов), доказывает непримиримый настрой властей.
Протесты начались в память Махсы Амини. Какова сейчас роль женщин в этих протестах? Можно ли назвать происходящее в Иране первой в мире феминистской революцией?
«Женщина, жизнь, свобода» — ключевой лозунг первых дней и недель нынешних общеиранских протестов, который был заимствован из опыта более ранних курдских выступлений. Но ошибочно было бы называть протесты антиисламскими, как и утверждать, что их главная цель — отмена обязательного ношения хиджаба и улучшение положения женщин в иранском обществе.
Во-первых, в самой истории с хиджабами ключевая проблема не хиджаб как таковой, а отсутствие выбора и мелочное вмешательство государства в дела, которые даже в иранском обществе считаются личными. Вместе с женщинами, срывающими платок с головы, протестовали и женщины в платках. Они недовольны тем, что власти решают, как им жить. И этой проблемой озабочены не только женщины, но и мужчины.
Во-вторых, случай с Махсой Амини стал скорее триггером, а не первопричиной протестов. На фоне экономических проблем при отсутствии нормального правового государства, не случись этого, ситуацию взорвало бы что-то другое. Получилось как с Мохаммедом Буазизи в Тунисе — прорвало, потому что накопленная фрустрация оказалась слишком сильной.
Конечно, положение женщин в Иране и по закону, и по манере его исполнения иначе как ущербным — по сравнению с мужчинами — не назовешь. В чем-то законы исламской республики следуют шариату, и женщине, например, гораздо сложнее по собственному желанию развестись с мужем. Часто с женщинами отказываются заключать трудовой договор или предлагают зарплату ниже, чем мужчинам. Женщина не может занимать некоторые должности, например судейскую или президентскую; существуют ограничения и в других профессиях. Безработица среди иранских женщин почти вдвое выше, чем среди мужчин, а среди молодых иранок этот показатель увеличивается еще в два раза.
Тем не менее считать это основной причиной всеобщего социального недовольства было бы ошибочно. Именно поэтому, даже если представить, что не только обязательное ношение хиджаба, но и гендерную сегрегацию вообще отменят (за это давно выступают некоторые политики реформистского толка), это не решит других проблем, вызывающих протесты. Такой шаг мог бы способствовать снижению напряжения раньше, теперь же его будет недостаточно.
Так в чем же тогда основная причина протестов?
С 2009 года, когда по Ирану прокатилась так называемая «зеленая волна», проблемы остаются одними и теми же: высокие цены на продукты, инфляция и коррупция. От протестов последних лет, которые страна пережила в 2017–2018-м и в 2019-м, нынешние отличаются тем, что требования стали радикальнее и политизированнее, а протестная база шире, поскольку социально-экономический пакет только сжимался, а недовольство — углублялось. Эти протесты также более продолжительны и привлекают различные группы граждан: от студентов до, например, водителей грузовиков.
В 2022 году копившиеся годами эффекты санкций совпали с конкретными ошибками правительства. Иранские власти неплохо справлялись с краткосрочными последствиями ограничений, наложенных Западом на экономику страны, однако не смогли ничего поделать с фундаментальными проблемами, вызванными ими, — невозможностью модернизировать производство, привлекать иностранные инвестиции, осваивать новые рынки. На этом фоне среднегодовая инфляция в 2022-м достигла 50%, и некоторые меры, предпринятые властями, только способствовали ее росту. В итоге свыше 18% иранцев живут в нищете, а 60% балансируют на грани бедности. Росту протестов способствуют и демографические особенности: безработица среди молодых иранцев достигает 77%.
Власти Ирана часто сравнивают собственную политическую модель с авторитарными режимами в других странах региона, подчеркивая, что именно в исламской республике, где регулярно проходят конкурентные выборы, — наибольшая степень свободы и демократии. Но у более спокойных в социальном и менее свободных в политическом плане соседей по Персидскому заливу социально-экономический пакет по-прежнему способен уравновешивать недовольство по другим поводам. А в Иране, который еще и находится под многолетними санкциями, уже нет.
Во время протестов предыдущих лет тоже звучали требования сменить режим, но в этот раз слоганы «Смерть диктатору!» и даже «Смерть Хаменеи!» (именно духовного лидера Али Хаменеи протестующие называют диктатором) получили небывалое распространение. В глазах некоторых протестующих исламская республика исчерпала лимит доверия.
Власти и правда действуют крайне жестко — даже по иранским меркам? А есть ли, наоборот, представители власти и силовых структур, которые переходят на сторону восставших?
Власти принимают достаточно жесткие меры для подавления протестов. По разным оценкам, число погибших может приближаться к 500, из которых 60 — дети (и еще около 50 силовиков). Множество погибших в курдских регионах и в провинциях Систан и Белуджистан на юго-востоке страны. Больше 18 тысяч задержаны, несколько десятков человек осуждены на смертную казнь.
По моим данным, в некоторых случаях представители сил правопорядка действительно демонстрировали симпатии к протестующим, но достоверно об этом известно очень мало, ведь для жизни самих симпатизирующих обнародовать такую информацию было бы небезопасно. Время для массового принятия судьбоносных решений со стороны тех, у кого в руках монополия на насилие, еще явно не пришло.
Впрочем, насколько мне известно, есть и показательные случаи другого рода: когда представители Корпуса стражей исламской революции (КСИР) и других сил принуждения обналичивают свои активы (например, продают квартиры), опасаясь критической эскалации протестов и надеясь в таком случае быть достаточно мобильными.
Есть ли в Иране организованная оппозиция? Свои местные Навальные?
Революция — довольно непредсказуемое событие, и тем не менее теория почти всегда задает практике один и тот же вопрос: «Где лидеры?» За ним скрывается желание понять, куда движется процесс и кто и по какой программе будет реализовывать требования революционеров.
Чему протестное движение в Иране противостоит — более-менее понятно. Что оно видит в качестве желательного исхода протестов, кроме свержения политического строя, оценить труднее. Как правило, такие протесты без лидера рождаются, когда недовольство существующим положением вещей достигает критических значений. По сути, такая фрустрация стала движущим фактором для распада СССР и смены режима на постсоветском пространстве. Теоретически и в Иране может сложиться ситуация, когда лидеры появятся в процессе, и не обязательно это будут давно известные всем фигуры. Правда, в таком случае стабильность нарождающейся политической конструкции всегда под вопросом.
Когда эксперты заговаривают о лидерах протеста, то, как правило, вспоминают предыдущих кандидатов на эту позицию или публичных критиков режима, пусть даже умеренных: Мехди Кярруби, Мирхоссейна Мусави или Мостафу Таджзаде. Но Мусави и Кярруби многие годы под домашним арестом, кроме того, оба они — выходцы из системы, как и Таджзаде, который в интервью не раз говорил, что преобразования должны происходить внутри исламской республики, а не через ее разрушение. Ему это, впрочем, не помогло: в октябре 2022-го, вскоре после начала протестов, он был приговорен к пяти годам тюрьмы.
Если на прежних этапах подобные фигуры годились на лидирующие роли (Мусави и Кярруби были лицами «зеленого движения» в 2009-м), то сейчас ни один из них явно не подходит в силу радикальности протеста. Впрочем, несмотря на это, провластная газета «Кейхан» обрушилась на Мусави с критикой за статью, посвященную книге о «зеленом движении» (она вышла на английском языке): в ней Мусави осудил Али Хоменеи за попытку передать власть по наследству своему сыну Моджтабе. Это подчеркивает, насколько быстро власть реагирует на любые попытки играть роль морального компаса в текущих процессах.
Определенные надежды эксперты связывают с оппозиционными представителями иранской диаспоры — например, с журналисткой и защитницей прав женщин Масих Алинежад. Еще один потенциальный кандидат — Реза Кир Пехлеви, сын последнего шаха Ирана Мохаммеда Реза Пехлеви. В стране действительно остались монархисты, мечта которых о восстановлении шахского правления чем-то напоминает ностальгию по СССР в России. «Былое величие» в представлении этих иранцев — открытость миру и связанное с этим уважение не только к шаху, но и ко всему иранскому народу. Проблема, однако, в том, что это скорее умонастроение отдельных людей в самых разных группах общества, нежели идеология конкретной социально-экономической группы или политической силы.
Расчет на внешних лидеров во многом объясняется тем, что внутри страны любая попытка публично поддержать протесты чревата крайне жестким наказанием. На днях начался процесс по делу рэпера Тумаджа Салехи, обвиняемого в «распространении коррупции на Земле» — эта статья грозит смертной казнью. В последние месяцы рэпер регулярно выступал в поддержку протестующих. Теперь ему также инкриминируют сотрудничество с властями враждебных стран и призывы к насилию.
Некоторые сочувствующие наблюдатели полагают, что движение должны возглавить именно такие неполитические фигуры. В ходе протестов активно высказывались не только представители творческих профессий, но и спортсмены. Например, в поддержку протестующих выступил Али Даи, один из лучших игроков в истории иранского футбола. В последнее время политические заявления часто делает и футболист Али Карими, живущий в Объединенных Арабских Эмиратах.
Более вероятно появление лидеров на локальном уровне, там, где особенно сильны национальные чувства отдельных народностей. Самый очевидный вариант — иранский Курдистан, но такие процессы могут происходить и в других регионах. Например, суннитский имам Молави Абдульхамид (Абдульхамид Исмаилзахи) из провинции Систан и Белуджистан на юго-востоке страны осудил власти за жесткую реакцию на протесты, отметив, что они упустили время для проведения реформ. Он также раскритиковал Али Хаменеи, с именем которого Молави Абдульхамид связывает гибель более 100 протестующих в столице провинции Захедане, а также неадекватную жестокость правительственных сил при подавлении протестов в курдских провинциях. Он призвал людей сплотиться, а духовных лиц из города Кума, где сосредоточено большинство религиозных учебных заведений и исламских научных центров, прислушаться к чаяниям народа.
Систан и Белуджистан — отсталый регион, развитию которого правительство не уделяет особого внимания. Однако Молави Абдульхамид — фигура чрезвычайно заметная во всем суннитском меньшинстве Ирана, и потенциальное влияние его слов распространяется за пределы сообщества белуджей — этнической группы, живущей в провинции. Но важно помнить, что сунниты составляют не более 10% населения страны (остальные, включая крупнейшее национальное меньшинство — азербайджанцев, — шииты). Помимо белуджей и курдов, это луры, туркмены и арабы. Некоторые из них сосредоточены в приграничных регионах — как, например, белуджи или арабы, которые живут в юго-западной провинции Хузестан. Что касается курдов, то они есть сразу в нескольких провинциях Ирана, преимущественно на северо-западе страны.
Пока нельзя сказать, что вокруг протестующих складывается коалиция из представителей, условно говоря, разваливающегося режима и новых сил, ратующих за всеобъемлющие реформы. Различные оппозиционные группы не готовы к переговорам ни между собой, ни с властями. Плана действий у оппозиции тоже нет. При этом неясно, как может быть удовлетворен запрос на идеального лидера масштаба Нельсона Манделы. Ведь заявлять о себе в таком качестве сейчас крайне небезопасно. Правда, у отсутствия лидера есть и оборотная сторона — без него сложно обезглавить движение и свести его на нет.
Мощь наблюдаемых протестов все еще не гарантия, что иранские власти пойдут на уступки. Они по-прежнему находятся в стадии отрицания даже того, что протесты действительно стали массовыми.
Сколько в Иране сторонников протеста? А сколько людей, наоборот, поддерживают режим?
Любая подобная оценка будет приблизительной, а главное, чрезвычайно спекулятивной, поскольку ее невозможно подтвердить ни социологическими опросами, ни, например, подсчетом числа госслужащих и работников связанных с государством структур. Сторонники режима вряд ли составляют большинство в иранском обществе (их число колеблется в промежутке между 20 и 40%), но у них есть трибуна, их мнение широко представлено в СМИ — чтобы продемонстрировать национальное единство внутреннему потребителю и внешнему наблюдателю.
Правда, это может привести и к противоположному эффекту. Так, бурное обсуждение недавно вызвало интервью сторонницы режима, которое та дала иностранным журналистам на чемпионате мира по футболу в Катаре. В ролике мы видим женщину, одетую в традиционную иранскую чадру, которая сообщает, что в Иране мужчины и женщины обладают одинаковыми правами, женщины не страдают от ограничений и, например, могут точно так же посещать футбольные матчи. Либеральные пользователи соцсетей и мессенджеров (в Иране работает инстаграм, многие жители с помощью VPN пользуются фейсбуком и ютьюбом) изрядно поглумились над этим выступлением. Особенно на фоне сообщений о том, что иранские спецслужбы в сотрудничестве с катарскими властями активно предотвращали любые возможные акции протеста на мировом чемпионате.
Не стоит, однако, думать, что к числу сторонников действующей власти принадлежат только те, кто непосредственно связан с ней или работает на нее. Умеренным сторонникам режима, признающим серьезность проблем (прежде всего экономических), тоже может показаться вполне убедительной официозная риторика о внешнем происхождении протестов или возможном разделе Ирана, если вдруг случится революция.
Это создает дополнительные сложности для любого внешнего вмешательства в события. Если зарубежные силы попытаются поддержать протестующих и об этом станет известно (даже на уровне подозрений), среди иранцев, привыкших воспринимать себя как жителей осажденной крепости, это может вызвать недоверие к протесту. Но лишить протестующих поддержки — значит оставить их один на один с жесткими мерами сил безопасности, игнорирующими и национальные, и международные нормы права. К примеру, решение Совета по правам человека ООН, согласившегося учредить международную миссию по расследованию нарушений в ходе подавления протестов, вызвало у иранского руководства бурю недовольства.
Иран в последние месяцы стал чуть ли не главным союзником России (не считая КНДР). Происходящее может как-то отразиться на сотрудничестве Москвы и Тегерана?
Значимость союзнических отношений не определяется лишь общей решительностью противостоять тлетворному влиянию «коллективного Запада».
На протяжении нескольких лет политики и «лидеры мнений» с обеих сторон называют российско-иранское сотрудничество стратегическим. Возможно, в какой-то мере так можно охарактеризовать военное взаимодействие сторон в Сирии, сейчас к этому добавились поставки (подтвержденные и возможные) иранского вооружения, например беспилотников типа Shahed-136. Недавно Иран посетил секретарь Совета безопасности РФ Николай Патрушев, в июле в Тегеран ездил сам Владимир Путин — это был его первый за время полномасштабной российско-украинской войны визит за пределы постсоветского пространства.
Но о чем говорят показатели товарооборота? Он составляет около четырех миллиардов долларов, а в некоторые из последних лет не превышал и двух. Торговля с Ираном — это всего 1% от общего товарооборота РФ с разными странами. Некоторые эксперты оптимистично предсказывают, что торгово-экономическое взаимодействие может вырасти в ближайшее время в полтора раза, примерно до шести миллиардов долларов. Стоит сравнить даже эту цифру с товарооборотом каждой из стран с Китаем — и российско-иранское торговое сотрудничество померкнет. А когда «Газпром» заявляет о планах инвестировать в иранский нефтегазовый сектор 40 миллиардов долларов, это следует воспринимать исключительно как декларацию о намерениях.
С момента, когда Россия начала полномасштабные боевые действия против Украины, а Запад ввел жесткие антироссийские санкции, наблюдался рост торгового оборота с Турцией и Индией. Часть этого роста составляет реэкспорт. Сможет ли Иран сыграть такую же роль, как Турция, в поставке зарубежной продукции в Россию? С учетом того, что так называемая ядерная сделка имеет лишь призрачные шансы на восстановление, как и отношения Ирана с Западом в целом, вероятность такого развития событий выглядит очень небольшой.
Иными словами, если протесты и окажут негативное влияние на Россию, то оно будет довольно умеренным — просто потому что отношения с Ираном никогда не были определяющими для Москвы. А возможное позитивное влияние, связанное cо сплочением против общего врага, неизбежно будет весьма ограниченным.
Если режим все-таки падет, насколько велика угроза распада страны или гражданской войны, как в Сирии или в Ливии?
Аналитики точно изучают такие сценарии, но делать какие-то прогнозы опять же занятие спекулятивное. Во-первых, как уже сказано выше, революции — это всегда событие непредсказуемое. Во-вторых, Сирия, Ливия и Иран очень по-разному устроены. Степень национальной сплоченности в Иране высока. Многие местные жители, если задать им вопрос о самоидентификации, в первую очередь назовут себя иранцами и только потом вспомнят что-то еще — этническую или религиозную принадлежность, место рождения и проживания.
В то же время в некоторых регионах национальная идентичность выражена довольно четко — например, у курдов, арабов или белуджей. Это, наоборот, может говорить в пользу радикальных сценариев развития событий.
Здесь снова встает вопрос о лидерах протеста. Если во главе сопротивления появится сильный лидер, обладающий сплоченной группой поддержки и понятной программой действий (пусть даже то и другое появится не сразу, а в процессе), более вероятным видится развитие ситуации, при котором Иран не повторит судьбу Ливии или Сирии. Если же процесс будет идти с тем же революционным запалом, что сегодня — но по-прежнему без лидера и четких требований, — сползание в хаос выглядит возможным. Как и в том случае, если лидеры возникнут только на региональном уровне.
Юлия Рокнифард