De feminis — новый сборник рассказов Владимира Сорокина Галина Юзефович — о том, как писатель относится к женщинам, главным героиням этой книги (и о «музейной неприкосновенности» его малой прозы)
Литературный критик Галина Юзефович прочитала новую книгу Владимира Сорокина De feminis — сборник рассказов, главными героинями которых стали женщины. И хотя некоторые сюжеты заставляют восхититься, давние ценители сорокинской прозы едва ли смогут найти в De feminis для себя нечто удивительное.
Владимир Сорокин. De feminis. М.: АСТ, Corpus, 2022
Если в своих романах Владимир Георгиевич Сорокин демонстрирует определенную творческую эволюцию, то в рассказах он поразительно стабилен: все, за что мы любим (или не любим) Сорокина начиная с конца 1980-х, в малой его прозе сохраняется поистине в музейной неприкосновенности. Саркастическая и вроде бы ни на кого конкретно не направленная ирония; то, что Бахтин назвал бы торжеством «телесного низа»; виртуозно не то сконструированная, не то подслушанная «чужая речь», а также лихое препарирование русского литературного канона — эти приметы сорокинской прозы остаются неизменными вне зависимости от того, на какой предмет направляет писатель свое перо. На сей раз сборник в теории посвящен женщинам, но на практике от этого, как уже было сказано, мало что меняется.
Тем не менее в каждом из рассказов и правда есть хотя бы один женский персонаж. В рассказе «Золотое ХХХ» экзальтированная поэтесса Виктория, представляющая собой карикатуру на всех русских поэтесс в диапазоне от Гиппиус до Ахмадулиной, решает написать «великий метафизический роман» — для этого ей придется отречься от собственной женственности (неслучайно все «великие метафизические романы» до нее писались исключительно мужчинами) и зашить себе, выразимся деликатно, лоно золотой нитью.
В тоталитарной стране, где можно при желании опознать осовремененную Румынию Чаушеску, одаренная молодая шахматистка после встречи с ангелом отрекается от шахматной короны — и несет за это закономерное наказание («Гамбит вепря»). Художница Алина все свое многолетнее вдохновение, обеспечившее ей славу, богатство и любовь прекрасных женщин, черпает из единственной сцены изнасилования, невольной свидетельницей которой она случайно стала в детстве, в запущенном саду крымского санатория («Татарский малинник»). Охранница в немецком концлагере мечтает о сексе — и получает его, правда, в самой дикой, чудовищной, извращенной форме («Жук»). Жизнь красивой и состоятельной предпринимательницы проживает призма — ожившее геометрическое тело («Пространство призмы»).
Для человека, читавшего хотя бы несколько классических вещей Владимира Сорокина, ни в одном из рассказов развязка не станет особым сюрпризом. «Великий метафизический роман», написанный поэтессой, окажется от слова до слова переписанным «Войной и миром», только все прилагательные в толстовском тексте будут заменены на «чудовищный» (если вас все еще привлекают подобного рода филологические забавы, вы сможете наслаждаться ими на протяжении без малого 20 страниц). Трагикомическая история шахматистки ожидаемо закончится сценой каннибализма. Художница, на протяжении всей жизни в разных вариациях воспроизводящая одну и ту же отвратительную сцену насилия, с буквалистской ясностью иллюстрирует своей творческой биографией тезис, согласно которому современное искусство бесконечно эксплуатирует пустоту. А, заместив успешную предпринимательницу абстрактной призмой, Сорокин снисходительно указывает нам на суетную бессмысленность «глянцевого» образа жизни.
Пожалуй, лишь два рассказа из сборника De feminis, будучи отчетливо и узнаваемо сорокинскими, в то же время ненадолго заставляют вновь пережить то озадаченное восхищение, которое тексты писателя вызывали в прошлом. В рассказе «Сугроб», повествующем о короткой любви, трагической гибели и драматическом посмертном бытии американского слависта и московской студентки в 1981 году, теплая человеческая эмоциональность в первой половине текста мастерски оттеняется ледяным абсурдистским ужасом второй его половины. А рассказ «Две мамы», представляющий собой захлебывающийся, лишенный знаков препинания монолог девочки, лежащей в больнице, ждущей мать и видящей тяжелый температурный сон, возвращает нас во времена ранней сорокинской книги «Очередь» с ее виртуозным и безжалостным авторским чревовещанием.
Однако, увы, два сильных рассказа на семь типовых и предсказуемых едва ли позволяют говорить о De feminis как о большой авторской удаче.
По сложившейся традиции в извечной паре Сорокин — Пелевин роль главного мизогина надежно закреплена за последним: женщины у него и правда по большей части выходят в лучшем случае никчемными, а в худшем откровенно отталкивающими, демоническими и опасными. Сорокину же претензий в женоненавистничестве никто прежде не предъявлял.
Нет повода предъявить их, пожалуй, и теперь: сказать, что какие-то из рассказов De feminis оскорбляют женщин или выставляют их в неприглядном свете, будет несправедливо. Да, женщины в них выглядят совершеннейшими «мясными машинами» (этим уничижительным термином, напомним, герои сорокинской «Ледяной трилогии», прошедшие обряд пробуждения, именовали обычных людей), не вызывают эмпатии и в целом не обладают субъектностью, но в этом они мало отличаются от мужчин или, допустим, растений — Сорокин в целом не склонен относиться к порождениям собственной фантазии хоть сколько-нибудь по-человечески.
И если это свойство его прозы можно худо-бедно принять в качестве фундаментального и определяющего, то вот смириться с тем, что на протяжении 30 с лишним лет Владимир Георгиевич продолжает с дивным упорством предъявлять читателю одни и те же порядком обесценившиеся трюки, существенно сложнее.
Галина Юзефович