«Мы не имели морального права нападать на другую страну» Российский десантник написал книгу о первых днях войны. Он сам участвовал во вторжении в Украину
Утром 24 февраля 2022 года Россия напала на Украину. Среди тех, кто участвовал в этом вторжении, был Павел Филатьев. 33-летний десантник провел два месяца на передовой, после чего уволился из армии по состоянию здоровья. Сейчас Филатьев выступает против войны. Он написал книгу под названием «ZOV», в которой рассказал, в каком состоянии находилась российская армия перед войной и что происходило в первые дни вторжения. Отрывки из книги опубликовало издание «Важные истории».
О российской армии накануне войны
Безуспешно мыкаясь и подрабатывая в разных местах, [в августе прошлого года] я принимаю решение вернуться в армию. Мне приходит приказ прибыть в часть [в Крыму]. Спустя дней 10 выдают форму, но только летнюю, берцев нужного размера нет, из-за чего иду и покупаю себе берцы.
В середине октября начинают выдавать демисезонную и зимнюю форму, но только поношенную и размеров нет. Я отказываюсь получать поношенную форму не по размеру, из-за чего начинается обострение отношений с командованием. После ругани с ротным иду и покупаю себе бушлат.
Прибываем на площадку для [учебных] прыжков [с парашютом]. Ночью был минус, ехали в открытых КамАЗах. Многие военнослужащие были без теплой одежды: кто-то не получил, кто-то отказался получать. В течение недели в инфекционное отделение поступило около тридцати военнослужащих моей части. Все присутствовали на прыжках.
Об «учениях» перед войной
В середине февраля моя рота была на полигоне в Старом Крыму. Я понимал, что точно что-то назревает — на полигон сгоняли всех, кто увольнялся или болел.
Следующие несколько дней мы ходили на стрельбище, там я наконец-то впервые взял свой автомат. Оказалось, что мой автомат со сломанным ремнем и просто ржавый. На первых же ночных стрельбах произошло затыкание [патрона].
Где-то 20 февраля пришел приказ всем срочно собраться и выдвигаться налегке, предстоял марш-бросок неизвестно куда. Уже тогда все были грязные и измотанные. Некоторые почти месяц жили на полигоне без каких-либо условий, нервы у всех были на пределе, атмосфера становилась все серьезнее и непонятнее.
23 февраля прибыл командир дивизии, и, поздравив нас с праздником, объявил, что с завтрашнего дня зарплата в сутки составит 69 долларов. Это был четкий знак, что будет что-то серьезное.
О первых днях войны
[24 февраля я] проснулся часа в два ночи [в кузове КамАЗа], колонна выстроилась где-то в глуши, все выключили двигатели, погасили фары. Справа и слева от нашей колонны работала реактивная артиллерия. Я не мог понять: это мы ведем огонь по наступающим украинцам? Может, по НАТО? Или мы нападаем? По кому ведется этот адский обстрел?
Колонна начала медленно двигаться. Я слышал стрельбу и взрывы в той стороне, куда мы едем. Куда, зачем и почему мы едем, не было ясно. Было точно понятно, что началась настоящая война. [Позже] узнаю, что [у нас] приказ ехать на Херсон. Стало понятно, что мы напали на Украину… У нас уже есть раненые и убитые. У командования связи нет. Командир не понимает, что происходит.
[28 февраля] узнаю, что кто-то расстрелял гражданский автомобиль из пушки БМД. В автомобиле были мать и несколько детей, выжил лишь один ребенок.
О наступлении на Херсон
Вся наша подготовка была лишь на бумаге, техника наша безнадежно устарела. У нас даже тактика до сих пор такая же, как у дедов! Те, кто прорвались вперед, уже уничтожены. Ребята мне рассказывают, что в их бригаде осталось человек 50.
Начинает темнеть, приходит команда всем окопаться. Было очень холодно. Ни у кого не было спальных мешков, мороз стал пробирать до костей. Нам и противник не нужен, командование нас поставило в такие условия, что бомжи живут лучше.
[На следующий день] мы прибыли в Херсонский морской порт. Все начали обыскивать здания в поисках еды, воды, душа и места для ночлега, кто-то стал таскать компьютеры и все ценное, что смог найти. Я не был исключением: нашел шапку в разбитой фуре на территории, забрал ее.
В офисах была столовая с кухней и холодильниками. Мы, как дикари, съели все, что там было. За ночь мы перевернули все вверх дном.
О возвращении с передовой
К середине апреля мне попала земля в глаза из-за обстрела артиллерии, и начался кератит. Спустя пять дней мучений, когда глаз уже закрылся, меня все-таки эвакуировали. Фельдшер, отправлявший меня на эвакуацию, просил передать в медицинский отряд, что у него нет шприцев и обезболивающих.
Нас привезли в одну из казарм, которая была определена под тех, кто выписан из госпиталя. [Там была] сотня людей, вернувшихся с войны, у которых ехала крыша после пережитого. Кто-то сильно заикался, двоих видел с потерей памяти, многие там жестко пили, пропивая то, что заработали.
Лечиться и покупать лекарства пришлось за свой счет. Два месяца я пытался добиться лечения от армии, ходил в прокуратуру, ходил к командованию, к начальнику госпиталя, писал президенту.
Плюнув на все, я решил пройти военно-врачебную комиссию и уйти [из армии] по здоровью. Командование заявило, что я уклоняюсь от службы, и передало документы в прокуратуру на возбуждение уголовного дела. Многих, беря на такой понт, пытаются отправить обратно.
О настроениях в армии
Мы не имели морального права нападать на другую страну, тем более на самый близкий нам народ. Когда все это началось, я знал мало людей, которые верили в нацистов и тем более желали воевать с Украиной. У нас не было ненависти и мы не считали украинцев врагами.
Большинство в армии недовольны тем, что там происходит, недовольны правительством и своим командованием, недовольны Путиным и его политикой, недовольны министром обороны, не служившим в армии.
Мы все стали заложниками многих факторов, и я считаю, что мы заигрались. Мы начали страшную войну. Войну, в которой уничтожаются города и которая приводит к гибели детей, женщин и стариков.
