«Бабушка с советским флагом» — новый символ российской пропаганды. 9 мая ее скульптуру установят во многих российских городах «Медуза» поговорила с автором воронежской версии, резчиком по дереву Александром Ивченко
В начале апреля в СМИ появился ролик, в котором пенсионерка вышла встречать украинских солдат с красным советским знаменем, перепутав их с российскими военными. Вскоре сюжет подхватила российская пропаганда. За несколько недель пожилую женщину успели превратить в новый символ поддержки российской армии в Украине. Девятого мая деревянную скульптуру бабушки установят в центре Воронежа вместе с красным знаменем, побывавшим в Мариуполе. Автор скульптуры — 42-летний резчик по дереву из Воронежа Александр Ивченко. Он согласился поговорить с «Медузой» о статуе бабушки, которую он доделывает ко Дню Победы, категорическом императиве художника и священной войне «света (культурной России) с тьмой (западным обществом потребления)».
— Расскажите, чем вы занимались до того, как стать скульптором? Вы ведь были журналистом?
— У меня филологическое образование, кафедра литературоведения. Я учитель русского языка и литературы. В детстве, когда все хотели быть пожарными или космонавтами, я в сочинениях писал, что хочу быть писателем или режиссером. Мне хотелось рассказывать истории, доносить свои мысли и чувства до товарищей. Или же чужие, вычитанные в книжках, которые они [товарищи] не всегда брали на себя труд прочитать, — всегда очень нравилось пропускать через себя какие-то смыслы, дополнив их своими, передавать людям.
Университет я окончил в годы миллениума. Какой-то финансовой поддержки не было. На тот момент я жил в Иркутске, мои родители, геологи, на 1200 километров севернее. Жилось туго, нужно было зарабатывать. Деньги находились в самых разных областях. Я подрабатывал грузчиком, репетиторствовал, учил играть на гитаре и делал что-то своими руками, в том числе деревянные поделки. Я опубликовал несколько своих рассказов и благодаря этим публикациям постепенно пришел в журналистику: сначала в печатное издание, а потом на телевидение.
— Почему вы перестали быть журналистом?
— Журналистика довольно слабая замена писательству. В твоем диалоге с читателем присутствует как минимум еще одна сторона — это редакция, заказчик. И вторая сторона — твой читатель, он не равноправен с тобой. Он по закону жанра стоит выше тебя и утверждает, что потребитель всегда прав, что предложение диктуется всегда спросом. Ты пишешь то, на что есть спрос. На осознание этого парадокса уходит довольно много времени.
И если ты не ищешь какого-то информационного адреналина, а ищешь честного полноправного диалога, то из профессии тебе рано или поздно приходится уходить. В качестве своих каких-то карьерных высот я могу вспомнить должность руководителя отдела специальных репортажей и журналистских расследований на иркутском телевидении. Но, наверное, и все. Больше хвалиться особо в журналистике нечем.
— А как вы стали скульптором?
— Я вырос на севере, в Иркутской области. Я волей-неволей очень много контактировал с деревом и в какой-то момент понял, что это тот самый путь к чужой душе, к своему читателю и зрителю. Он [прокладывается] с помощью бензопилы — проще, прямее, честнее, чем через газетные полосы или телевизионные репортажи. В скульптуре я могу раскрывать свои переживания гораздо полнее и честнее, чем в СМИ. В один прекрасный день я пришел домой к жене, сказал, что увольняюсь. Она сказала: «Ну, если ты чувствуешь в себе на это силы, если это твой путь, то давай». Я написал заявление и стал заниматься деревянной скульптурой.
— Что изменилось в вашей жизни с того времени, как вы решили посвятить себя скульптуре?
— С того дня, как я покинул редакцию, у меня нет ощущения, что я хотя бы один день работал. Несмотря на то, что скульптура — это физически непросто и иногда я не выпускаю бензопилу из рук по семнадцать часов в сутки, у меня нет ощущения, что я работаю. Находясь рядом с деревом, с теплым материалом, я испытываю настоящее чувство жизни. В этом плане я, наверное, очень счастливый человек, потому что у меня не осталось вопроса, зачем я живу. Я просто все силы отдаю делу, которое выбрал.
— Что самое любимое и вдохновляющее для вас в работе?
— Тут очень много мистики, на самом деле. Задача — если не оживить дерево, то как минимум его одухотворить: вложить в него те самые эмоции, чувства, нерв, который в тебе дрожит.
Я не знаю, где эта граница, когда бревно начинает быть скульптурой. Но знаю, что у каждой моей работы есть как минимум два автора — я и дерево. Дерево диктует очень много — большинство скульптур внутри заготовки двигаются, во время работы живут своей жизнью.
Но есть и третий автор, может быть, он даже и первый. Как бы пафосно ни звучало — это высшие силы и Господь Бог. Я могу приводить десятки примеров, когда я оказываюсь просто пилой в чьих-то [божественных] руках. Моего в работе оказывается очень мало.
Люди живут в практическом мире, и эти истории [о высших силах], наверное, им не нужны. Но примеры, когда ты сначала делаешь, а потом вдруг начинают происходить, не побоюсь этого слова, чудеса — есть.
— Вы о каких чудесах говорите?
— Когда скульптуры начинают исполнять желания или описывать ситуацию, которая произошла несколько сотен лет назад. Ты вырезаешь композицию и вдруг через год или полтора понимаешь, что она описала то, что происходило в прошлом. А сам ты этого не знал. Этого всего полно. По большому счету, я себя чувствую неким ретранслятором или резонатором информации. Моя задача просто пересказывать ее другим людям. Это, наверное, миссия, ремесло, как угодно называйте. В этом я варюсь и живу.
— Какие темы и сюжеты вас вдохновляют?
— Вряд ли кто-то точно ответит на подобный вопрос. Просто что-то цепляет и не отпускает. Что-то оставляет равнодушным. Что-то просто не замечается. Но знаю, что в скульптуре, как и в журналистике, возникает тот же самый соблазн: можно начать врать. Сначала неумышленно. Скорее, по неумению. Потом — в поисках компромисса. Ведь найти своего зрителя очень непросто. А жить на что-то надо. Есть вечно востребованные сюжеты: мишки, совы и волк — «Ты это… Заходи, если что!»
До обидного многие так и остаются в этой нише и, как у Высоцкого, «мильон меняют по рублю», то есть всю жизнь делают гномиков и буратин.
Но надо понимать, что есть чисто технический этап, когда ты учишься, набиваешь руку, постигаешь материал и инструмент. Вот тут повторение — мать учения. Затем начинается следующий этап, на котором ты уже берешься только за те работы, которые способны научить тебя чему-то принципиально новому. И потом ты уже делаешь то, что ты должен делать. Я льщу себе мыслью, что я дошел до третьего этапа и проходными работами, которые делаются просто для того, чтобы их продать и на эти деньги существовать, уже не занимаюсь. Я стараюсь в каждую работу вкладывать душу.
— Что значит «вкладывать душу»?
— Наверное, искусство начинается в момент узнавания, будь то музыка, литература, картина. Автор вкладывает в произведение некую эмоцию, а зритель, подходя к работе, вдруг начинает испытывать что-то зеркальное, начинает слышать без переводчика, что ты хотел до него донести. В этот момент начинается искусство.
Если этого нет — это уже не скульптура, а просто фигура. Она может быть очень дорогой, качественно сделанной, но если не будет ничего, кроме вау-эффекта, — ну, это дорогая матрешка. И я стараюсь в своей работе от «матрешек» уходить и делать скульптуры, какими бы они ни были.
— Что самое трудное в вашей работе?
— Самое трудное — не ошибиться, точно разобраться с тем, что ты чувствуешь и что хочешь рассказать. И прожить это «на полную громкость» внутри себя. Если ты хочешь, чтобы зритель плакал, хотя бы одну слезинку проронил, то ты должен внутри себя выплакать ведро слез. Если слезы будут неискренними, то и у зрителя их не будет. Делать фальшь и обманку невозможно, ведь это не газета и не телесюжет. Скорее, это в чем-то сопоставимо с раскаянием и исповедью. Ведь каяться можно сколь угодно долго, но работает это лишь в те моменты, когда раскаяние искреннее.
Мысли и чувства резчика всегда остаются в его работе. Даже против воли. Дерево впитывает твои эмоции. Мастер может делать счастливую лошадку с веселым жеребенком по случаю объявленного в регионе Года семьи. Но люди, проходя мимо этой скульптурной композиции, через одного будут спрашивать: почему мне грустно? Почему мне кажется, что за всем этим — трагедия? Да все потому, что автор недавно развелся с женой и тоскует по своим детям, оставленным за тридевять земель. Но на постаменте же его личную жизнь не распишешь.
— Сколько времени у вас занимает создание одной скульптуры?
— Алгоритмов нет. Ты можешь полдня трудиться над какой-то улыбкой или зависнуть над ней же на полтора месяца. Это очень живой процесс, и если у него есть эти законы, то они имеют очень много исключений. Сказать, что я сегодня вырежу гарантированно то лицо, которое хотел, я не могу. Я могу прийти утром в мастерскую, провести в ней 12 часов и удалиться от конечного результата на несколько суток работы. А могу за несколько часов сделать то, что не удавалось сделать неделю.
— Где ваши работы можно увидеть?
— Из крупного — в Карелии есть парк «Рускеала», а в нем большая экспозиция на 150 квадратных метров, около 50 скульптур, объединенных одной темой. Она называется «Обитель ангелов». Это место, где человек может взглянуть на свои людские заботы и треволнения немножко свысока, с уровня ангелов-хранителей. Но в то же самое время и снизу, потому что самый большой уровень [экспозиции] — это уровень создателя, и самый большой элемент в нем — почти семиметровая рука Творца.
Там же в Карелии на водопадах есть другая выставка — «Тропа сказок». В Крыму над Ялтой есть парк «Вишневый сад. Возрождение», посвященный творчеству Чехова. Там на территории полтора гектара [находятся] ожившие чеховские персонажи, которых я сделал. Это из того, что в общем доступе. Отдельные работы стоят в разных музеях.
— Чтобы сделать скульптуру бабушки со знаменем, вы приостановили работу над другим проектом с названием «Про любовь». Что это за любовь? О чем она?
— [Наша выставка —] разговор про любовь не в привычном контексте, потому что сегодня любовь воспринимается либо как нечто ванильное и мимишное, либо как что-то из Камасутры. А мне хочется сказать о том, что любовь — это кровоток Вселенной. Все, что делается без любви, смывается, сносится как пена, оно не живет.
На выставке есть скульптура девочки, которую не взяли из детдома, — это не встречная любовь. Есть скульптура «Единство — борьба противоположностей», есть «Любовный треугольник». Перед тем, как началась работа над бабушкой со знаменем, мы сделали скульптуру про любовь питомца к своему хозяину. Это история, которую можно назвать «Белый Бим Черное ухо», только несколько лет спустя. Мужчина, который пережил смерть своей любимой собаки, завел щенка, но Бим к нему по-прежнему приходит — в виде призрака собаки.
— Что для вас значит эта история?
— Эта история про любовь. На мой взгляд, она очень-очень важна. Давайте мы вспомним в хотя бы упрощенном варианте Канта и его шестое доказательство бытия божьего. То есть то, что он назвал «категорическим императивом». Сложно пересказывать Канта одной фразой, да ведь?
Но пускай категорический императив у нас будет чем-то, что идет в человеке наперекор бытовой логике или даже инстинкту самосохранения. Допустим, когда человек бросается в огонь вытаскивать горящего ребенка, он действует вопреки своей логике и здравому смыслу. Он может сгореть. Получается, категорический императив — это то божественное зерно, которое формирует человеческую душу. Это и есть его божественное начало.
Если мы принимаем за звериное все темное и дьявольское, то и собственное тело — это тоже сосуд греха. Значит, все, что нас немножечко поднимает над животным миром и приближает к свету, — это и есть категорический императив. То, что доказывает бытие божие и поднимает человека над грязью и хламом духовным и телесным.
Поэтому, наверное, многие мои поступки и многие мои цели обусловлены именно приумножением этого категорического императива. Я сказал очень упрощенно, чтобы эти два слова заменяли все громкие и пафосные вещи.
— Как категорический императив проявляется в вашей жизни?
— Буквально накануне начала спецоперации мы с моим напарником в мастерской долго говорили о том, что наша работа — это во многом борьба с ветряными мельницами. Я сам отец двух взрослых дочерей. Они обе золотые медалистки, светлые головы, учатся в университетах. Но тем не менее разрыв ценностный очевиден. Смешно — это про ток-шоу «Прожарка». Свобода — это Моргенштерн, которому можно материться со сцены и получать миллионы. Любовь — чередование поз. Понимаете?
Есть очень человеческие понятия, которые, к сожалению, новому поколению поданы совершенно с обратной стороны, укушенными потребительством и потребительской парадигмой. Таким образом, вырастает ценностный конфликт. Мы с напарником Александром исповедуем категорический императив и противостоим потребительству, которое говорит: «Ешь сытнее. Only business nothing personal».
Если слушать, то это похоже на старческое брюзжание. Со стороны кажется, что это не проблема. Но если в этом живешь и в это вникаешь, то налицо борьба света и тьмы, по-другому не скажешь.
— Расскажите про своего напарника, с которым вы работаете вместе?
— Напарник Александр Алферов. Мы с ним работаем уже пятый год вместе. Наша команда называется «АэроСани». Он — Саня. Я — Саня. И вместе мы очень-очень быстро решаем задачи повышенной степени сложности. На международных соревнованиях ни разу не получилось точно перевести это название иностранцам, к сожалению. Но именно под этим именем нас знают в России и мире.
На сегодня мы с Саней действующие чемпионы России по парковой скульптуре (выиграли чемпионат РФ в 2018 году). Есть на счету победы в фестивалях, где собиралось более 250 команд из 52 стран. Есть в копилке Кубок Сандрингема (Великобритания). Словом, пробег у наших «АэроСаней» довольно внушительный.
Мы с ним очень плодотворно придумываем. Какие-то вещи обдумывать одному достаточно сложно. Проигрывать их [в голове] вдвоем продуктивнее. Допустим, я говорю: «Саня, как бы ты изобразил радость, тоску или надежду?» Он в ответ предлагает какой-то зрительный образ, а я озвучиваю свой. Мы понимаем, что образы наши похожи. В итоге мы отсекаем лишнее от моего видения и от его видения. Остается радость, тоска или надежда в чистом виде. И вот так уже пятый год.
— Как начало «спецоперации» изменило вашу жизнь?
— Начало спецоперации — это, конечно же, шок. Дискомфорт нравственный и, возможно, даже физический.
Я сомневаюсь, что есть хоть один человек, который рождается и приходит в мир с желанием насиловать, убивать, проливать кровь и диктовать свою железную волю несмотря ни на что, вопреки всему.
Каждый человек, прислушавшись к себе, поймет, что он хочет жить спокойно, принимать как можно меньше ответственных решений — в этом наша человеческая природа. Тем не менее, если в жизни человека возникает экстренная ситуация, ему рано или поздно приходится предпринимать решительные действия. Допустим, если на тебя нападают грабители, при всем пацифизме, ты начинаешь защищаться или погибаешь.
Могу вспомнить ситуацию из юности, когда поздней ночью я возвращался домой и ко мне подошел небольшой, но очень шустрый мальчуган. Он начал провоцировать конфликт. За его спиной стояло порядка десяти человек, которые были взрослее. Подойти и напрямую меня ограбить или бить они не могли, но тот шкет провоцировал меня, чтобы они уже могли за него впрячься, как говорится на дворовом языке. Если анализировать ситуацию, к сожалению, Украина выполняет именно эту роль — роль провокатора в очень серьезном конфликте.
— Украина — враг России?
— Я не верю в то, что мы враги с украинцами, но и не могу закрывать глаза на проблемы, которые между нами существуют. Я родился в Крыму (в паспорте значится УССР), а рос в Сибири. За это даже мой крестный, украинец по национальности, периодически обзывал меня «москалем» и «кацапом». Я на себе чувствовал, что на этом поле не все гладко, даже в благополучные советские времена.
Возможно, я повторю сложившееся клише: Россия воюет не с Украиной. Она воюет на территории Украины. С одной стороны, наш русский историко-духовный монолит. Категорический императив, если хотите. С другой — абсолютное зло под сладкой маской демократии и культуры потребления. То есть идет ценностная война, прежде всего. И война эта не на жизнь, а на смерть.
Умение вопреки логике, быту, житейским потребностям выбирать светлый, пускай даже в чем-то и иррациональный путь, приближающий тебя к Богу, истине, правде, борется с живущим внутри человека стремлением существовать в сытости и тепле.
Если этот конфликт разрешится в сторону света, мне будет легче, потому что я себя считаю все-таки воином света. Моя работа направлена на это.
— Что значит «историко-духовный русский монолит»?
— Нет разницы, бурят ты, киргиз или узбек, советский человек, демократ или либерал. Я очень люблю коренных северян, потому что вырос среди них. И знаю много эвенков, якутов, бурятов, которые кричат: «Я — русский! А русские не сдаются, особенно если они — буряты (якуты, эвенки)». Когда я вижу старушку, которая крестится на портрет Сталина, мне не нужно объяснять логику этого парадокса. Я ее чувствую кожей.
За многие века мы слились в единый культурный, духовный, ценностный сплав. Монолит, который мы сегодня называем Россией. Говорить, что он идеален, — значит лукавить. В нем есть червоточина. Но образовалась она во многом из-за того, что в нашу культуру и нашу духовную парадигму проникают навязанные потребительские ценности. Уже выросло целое поколение, которым нужен «Марвел» и попкорн, а не Шукшин и бескрайнее поле. Да, у нас все не без проблем. Но на другом краю все гораздо хуже.
— Когда вы первый раз узнали про бабушку, которая встретила солдат ВСУ с красным знаменем?
— Я не вспомню дату, но это был конец рабочей недели: четверг или пятница. В субботу я повел сына на занятия. И, пока они шли, мы с напарником уже списывались и говорили о том, что нужно останавливать [другую] работу и обязательно сделать эту скульптуру.
В понедельник начали готовиться — решать логистические и технические вопросы, связанные с подбором заготовки, ее установки. А уже в среду значительная часть работы была закончена.
— Что для вас символизирует бабушка со знаменем, которая вышла встречать бойцов ВСУ?
— Это олицетворение категорического императива по Канту. Она несет в руках знамя. Знамя для нее — «то, за что мои родители воевали». Это все то, во что она верит. То, что нельзя пощупать никак, но то, что составляет смысл ее жизни. На другом конце лежит в пакете то самое потребительство — тушенка. Бабушка явно не сидит каждый день за столом из десяти блюд. Противоречие очевидное. Нужно что-то выбрать: или тушенку, или веру. Бабушка выбирает веру. Эта женщина одна в коротком, меньше минуты, видео переживает огромную, вселенскую войну, которая идет и в геополитическом масштабе, и внутри каждого человека.
Каждый человек внутри себя ту же самую войну ведет всю жизнь. Даже самым мелким и бытовым выбором мы одерживаем маленькую победу или маленькое поражение в сражениях этой войны, которая ведется уже тысячелетия — с самого рождения человечества.
— Почему вы решили сделать эту скульптуру?
— Такие работы нельзя не делать. Иначе они разрывают тебя изнутри. Конечно, можно вешать ярлыки, мол, авторы — идеалисты, патриоты, ловцы популярности или что-то еще. С ярлыками понятнее. Но мы эту работу сделали, потому что это единственный способ отвязаться от себя.
Возможно, кто-то говорит, что это хайп или заработок. Но здесь налицо пропасть сознания, на одном берегу которой хайп и заработок, а на другом — наша работа.
В среду, когда я начал убирать лишнее с заготовки, абсолютно не было ясно, что мы будем делать с этой скульптурой. Мы знали только, что девятого мая поведем ее навстречу людям. О дальнейшей судьбе мы как-то не думали. Потом мы поняли, что праздник пройдет, а оставлять бабушку просто на улице, учитывая, сколько совершенно разного народу может по улице ходить, мы не можем. Поэтому мы рассказали о своей работе в соцсетях, и судьба бабушки была определена. Работа будет находиться в музее, можно быть спокойным.
— Как вы оцениваете действия солдат ВСУ, которые топчутся на знамени?
— События такого масштаба, как сейчас, открывают для каждого думающего человека очень много нового. И прежде всего, в себе самом. На пятом десятке ты думаешь, что себя знаешь. Но вдруг ты понимаешь, что каждый день переворачивает привычную действительность и открывает тебя же самого с новой стороны. Еще вчера ты не мог себе представить диалог с напарником: «Есть две новости. Хорошая и плохая. Хорошая — наши воронежские ПВО работают! Плохая — наши воронежские ПВО работают…»
Такой вот «сдержанный оптимизм» — попытка сознания адаптироваться к новым реалиям. Постепенно на какие-то вопросы ты даешь себе ответ. Но на какие-то ответ ты найти не можешь.
Так с антигероями этой истории, солдатами ВСУ. Что происходит в голове у людей, с которыми у нас, казалось бы, общая история? Мне 42 года, а человеку, который топтал знамя, — 33. Не такая уж большая временная пропасть, мы должны были, по идее, читать одни книги, у нас должны были быть одни и те же пионеры-герои.
Я не могу себе объяснить, каким образом попадают в сеть видео пыток над российскими военнопленными. То есть люди мало того, что простреливают ноги, они это все снимают и очень легко выкладывают в сеть. Я не понимаю логику происходящего в головах, и поэтому я не берусь судить, зачем это снято и зачем это размещено на обозрение всего мира. Тем более я не понимаю и не берусь судить, чего хотели достичь авторы этого видео, снимая, как они ходят по Знамени Победы ногами. По большому счету глумятся над старушкой, потому что после этого дать ей тушенку — это плевок в лицо. Если ты прошелся ногами по душе, никакой тушенкой ты это не замажешь.
— Как, на ваш взгляд, верно было поступить солдатам ВСУ в ситуации с бабушкой?
— Очень хороший вопрос, вопрос не на одну передачу с тысячами экспертов, и все равно никто не даст ответа. Я знаю, что они не должны были делать. Они не должны воевать с историей, которая у нас общая одна на две страны, это совершенно точно. Они не должны были ходить по этому знамени ногами, потому что у каждого из них есть дедушка и прадедушка, который за это знамя и под этим знаменем погибал, отдавал свою жизнь. Я не понимаю, какой слом должен случиться в голове, когда ты называешь себя, с одной стороны, внуком воина-освободителя, а с другой стороны, ногами встаешь на его знамя и его память.
— Есть чувство, что эта ситуация поднимает вопрос о том, что важнее: символы или реальные человеческие отношения. Каков ваш ответ?
— Возможно, мне показалось, но в своем вопросе бабушкино знамя вы называете «символом», то есть чем-то абстрактным, а то, что делают солдаты, — человеческими отношениями?
С моей точки зрения, в руках у бабушки не просто символ, а символ света. Который приближает создание к Создателю. А в руках у солдат ВСУ — прямая отсылка к желанию набить утробу (пусть не сама Тьма, но низведение создания до уровня ходящего желудка) — банка тушенки. Если выбирать между желудком и душой, то бабушка делает выбор совершенно правильный.
— А если отвечать на вопрос «Что важнее: символы или реальные человеческие отношения?»?
— Знаете, у меня [в мастерской] стоит сейчас триптих, который называется «Реальные отношения». Это скульптура о том, что бывает, когда на место любви приходят деньги. Это история девочки, которая нашла себе «папика». История о том, какую цену в реальности приходится платить, когда продаешься за большие деньги.
Я не верю в «реальные отношения», понимаете? Никакого отношения к реальности они не имеют.
Если же мы говорим о символах, то давайте вспомним символ веры. Нужно это или не нужно? Или это просто сотрясание воздуха? Тут вопрос только в том, есть эта вера или нет. И видишь ли ты только свою телесную оболочку и считаешь ее приоритетом или же ты все-таки думаешь о наполнении для этой оболочки. Поэтому, если мы под символом будем понимать именно духовное наполнение, то для меня, безусловно, символ важнее, чем то, что выдается сегодня за «реальные человеческие отношения».
— Почему, как вы думаете, у некоторых людей в последние годы меняется отношение к символике СССР?
— Можно каждый отдельный символ разбирать, и опять же тут возникнет вопрос, что настоящее, а что не настоящее. Как в вопросах о любви. Любовь — это когда вся семья сидит за столом, лепит пельмени, и мама не в инстаграме, папа не в «танчиках», ребенок не под столом и бабушка не на лавочке. А все вместе сидят, слушают бабушкины сказки, папины истории или мамин смех. Что больше про любовь и отношения: «Дом-2» или пельмени? То же самое можно говорить и о символах.
Я могу от себя сказать, что многие символы наполнятся истинным смыслом только тогда, когда человек готов за них пройти испытание, проявить то же самое гражданское мужество. То есть георгиевская лента, надетая сегодня в Киеве или Одессе, — это не то же самое, что георгиевская лента, выданная к празднику на службе где-нибудь в Самаре. Хотя на вид они будут неотличимы.
Поэтому и у скульптуры нашей Бабушки в руках будет не просто красное полотнище, а Знамя, которое уже действительно стало боевым, потому что оно побывало на передовой, развевалось в Волновахе и Мариуполе.
Телевизионные сюжеты про то, что в Воронеж прибыло знамя из Донбасса, длятся в среднем не дольше пары минут. Сам путь от идеи до воплощения занял около трех недель. За кадром осталась неоценимая помощь многих людей — журналистов, бойцов ДНР.
Рядом с этим знаменем можно позировать. Девятого мая оно попадет в объективы тысяч фото- и телекамер. Для всех это полотнище будет называться одинаково: знамя, флаг. Но одни люди просто сделают с ним в этот день одно из десятка селфи. Для других это действительно символ веры, ради которого они готовы рисковать жизнью.
— Что вы видите сами в знамени, которое держит бабушка? Вы пишете, что флаг «объединяет всех, кто отождествляет свое прошлое, настоящее и будущее с Россией». Почему с Россией, а не СССР? Это советский флаг.
— Бабушка сама все отлично объясняет: «Это флаг, за который мои родители воевали». То есть это не флаг национальности, страны или строя.
Я уже говорил о большом культурно-духовном монолите под названием «Россия». Это огромный конгломерат, с которым отождествляют себя очень, очень многие этносы. Их счет идет даже не на десятки, а на сотни. Он стоит на фундаменте предыдущих эпох: славянских, скифских, сарматских, финно-угорских и прочих племен. Из его тела при всем желании не уберешь пласты Киевской Руси или той России, которой правили Иван Грозный и Петр Первый. Не получится убрать и СССР, как нельзя убрать этаж из здания, не разрушив его. Этажом выше — Россия современная. Естественно, страна, государство, не могут пребывать статичными, они меняются.
Но отрицать наличие огромного монолита под именем «Россия» не имеет права никто. К сожалению, такие попытки были, причем речь шла не об отрицании, а о полном уничтожении нашей Родины. Самую страшную войну с мировым злом — фашизмом — наша страна выиграла под этим знаменем. Могу ошибаться в процентах, но как минимум половина из ныне живущих россиян родилась в стране, где это знамя было государственным символом.
Поэтому все, кто готов сплотиться вокруг духовного, нравственного культурного монолита «Россия», могут точно так же встать плечом к плечу и поднять этот флаг как символ памяти и большой победы добра над злом.
— Как проходит работа над бабушкой?
— При создании чего-то нового неизбежно присутствует борьба и противодействие: ты хочешь подчинить материал, заставить его говорить твои мысли. А он нередко говорит не твоим, а своим языком. Так вот, с бабушкой это противодействие сведено к минимуму. Если можно так выразиться, она меня слушается. Хотя кто кого слушается — это большой вопрос.
Мы с Саней по молчаливому уговору перед этой скульптурой стоим, что называется, по струнке. Ведем себя в мастерской рядом с ней так же, как вели бы в обществе интеллигентной пожилой женщины, достойной всяческого уважения. Как-то невольно выключили все новостные радиостанции, развлекательные даже не включали. Начали крутить ей песни военных лет. А иногда для поднятия настроения запускаем с ютьюба старые концерты Штепселя и Тарапуньки — артистов Советской Украины.
— Вы пишете, что в мастерской все чаще повторяются слова «будем жить». Звучит так, словно раньше веры в это не было. Что для вас значат эти слова?
— Действительно, сомнений в том, что мы будем жить именно в этой светлой ценностной парадигме, не могло не быть. Мы делаем историю про любовь, а нам говорят «Зачем история про любовь, когда есть тикток. Кто будет трудится и смотреть на какие-то застывшие в дереве истории, если можно посидеть и поржать?»
И в этом контексте вопрос о том, будем ли мы жить, действительно возникает. Жизнь духа замирает, остается только жизнь тела. А вот когда женщина выбирает флаг, а не тушенку, выбирает веру, а не желудок, мы понимаем, что мы будем жить. «Будем жить» — это фраза из фильма Леонида Быкова, нашего украинского режиссера. С этой фразой летчики идут на смерть. «Стоявшим насмерть во имя жизни» — помните?
Эта фраза, наверное, лишний раз должна напомнить, что у нас история одна на две страны и топтаться по ней ногами — это преступно и неразумно.
— Вы не один вдохновляетесь этой бабушкой. Ей посвящают комиксы, граффити, стихи и поделки. Образ появился на шевронах. Почему, на ваш взгляд, ее поступок вызывает такое вдохновение у людей?
— Потому что наверняка этот нравственный перекос терзает не только меня и не только моего напарника. В обществе созрел запрос на нравственную правду. Наверное, сделать так, чтобы в русском человеке продавец победил художника или учителя, все-таки не удалось.
Я довольно много работал с зарубежными коллегами. На каких-то площадках у нас собирались мастера из десятков стран, например на международные фестивали на Байкале и в Томске. Работал и «на их территории» — в той же Англии. Для себя я четко определил, что отличает российских мастеров от наших коллег, друзей и замечательных людей за границей. К сожалению, у иностранцев на первом месте — шоу и продажи. Если есть возможность пустить пыль в глаза и как можно больше долларов получить, они выбирают этот путь. У наших людей на первом месте стоит потребность говорить и быть услышанными. Если такая возможность появляется, допустим, в рамках фестиваля, чемпионата, то диплом, кубок, деньги — все уходит на второй план.
То же самое можно применить ко всем профессиям. В людях, которые работают в медицине за небольшую зарплату, побеждают специалисты и врачи, а не продавцы. То же и в учителях, работниках культуры — в ком угодно. Тот факт, что образ бабушки с флагом так лег на душу многим, говорит о том, что люди очень хотят уметь отличать пену от настоящего, зерна от плевел.
— Как финально будет выглядеть бабушка?
— Я могу сказать только технически. У нас есть деревянная резная часть 1 метр 60 сантиметров. Есть невысокий постамент, возможно, со временем он будет облицован мрамором. Сзади есть четырехметровый силуэт «Родины-матери». То есть мы собираем три материала. Сама бабушка из дерева, максимально теплая, родная, живая. Сзади достаточно массивный, большой силуэт из металла. Все это визуально и по характеру материала говорит о том, что эта женщина изнутри гораздо больше, чем снаружи. Что ее поступки, выбор, гораздо больше и значимее, чем ее фотографии, телесная оболочка. То есть небольшая совершенно женщина с огромным стальным духом и верой в большую человеческую правду.
— Вы уже назвали скульптуру?
— Мы назвали эту скульптурную группу «Будем жить». Мы хотели найти слова, которые может сказать нам бабушка, те слова, которые можем сказать мы ей, и те слова, которые наиболее полно отражают весь посыл ситуации. И это действительно «будем жить». Мы будем жить, потому что мы выбираем флаг, а не тушенку.
Беседовала Саша Сивцова