«Цой на самом деле — трушный стрит-артист» В Манеже идет большая выставка-байопик Виктора Цоя. Мы поговорили с ее куратором
С 15 января в Манеже идет «Виктор Цой. Путь героя» — первая биографическая выставка о лидере группы «Кино» с его живописью и графикой, редкими архивными записями, любимым винилом и видеокассетами, а также личными вещами, многие из которых 30 лет хранились у близких музыканта. Экспозиция должна была закрыться 15 апреля, но ее решили продлить до 21 июня — дня 60-летия Цоя. «Медуза» поговорила с автором концепции и куратором Дмитрием Мишениным о том, почему поход на эту выставку можно сравнить с просмотром фильма и почему Цоя важно знать не только как музыканта, а как «трушного стрит-артиста», «пещерного реалиста» и «веселого концептуального художника».
Примечание. Этот разговор состоялся до начала военных действий в Украине.
Дмитрий Мишенин
журналист, художник, основатель арт-группы Doping-Pong, автор концепции и куратор выставки
— Как вы познакомились с музыкой Цоя?
— Я рос в Ленинграде и узнал о Цое примерно тогда же, что и все школьники 80-х. Это просто витало в воздухе. Мы приходили на фестивали Ленинградского рок-клуба, слушали альбом «Группа крови» — музыка Виктора Цоя и «Кино» была чем-то естественным для нас. Как и творчество [бас-гитариста] Пети Самойлова из «Алисы», Бориса Гребенщикова и «Аквариума».
Более глубокое знакомство случилось позже. Уже в 2000-е я работал в Издательском доме Родионова над разными журнальными проектами вместе с Наталией Разлоговой, но долгое время не идентифицировал ее с каким-то историческим персонажем. Потом вдруг открыл для себя, что ее брат — мой любимый киновед и культуролог Кирилл Разлогов. Потом барабанщик группы «Кино» и художник Георгий Гурьянов, с которым мы были знакомы, стал все время передавать через меня приветы Наталии, а она — ему. Я настолько был занят своими насущными проектами, что не сразу соединил все эти линии. Наконец до меня дошло, что это та самая Наталия Разлогова, гражданская жена того самого Виктора Цоя. Так я неожиданно для себя оказался внутри этой «Кино»-истории.
— То есть стали дружить с кумирами.
— Не было фанатства, все произошло гармонично. Оказалось, что с этими людьми мы теперь коллеги: с Георгием — художники, с Наталией — издатели и журналисты. Когда режиссер и друг Цоя Рашид Нугманов решил [в 2010 году] перевыпустить фильм «Игла», на котором я вырос, он пригласил меня арт-директором и предложил моей арт-группе Doping-Pong сделать к расширенной версии [фильма] комиксы и рисунки. И мы стали друзьями. Мне было легко найти общий язык с близкими Цоя, потому что я действительно любил их творчество.
— Что нового вы узнали о Цое от его близких тогда?
— Наталия открыла мне Виктора как живописца. Я был знаком с фломастерной графикой Цоя еще с начала 90-х, встречал эти иллюстрации в книгах и очень их любил: у него безукоризненный черный юмор и ювелирная техника. Но живописи Виктора не видел.
И вот однажды я рассказал Георгию Гурьянову о том, что Наташа хранит картины Виктора, а он ответил что-то вроде: «Господи, я бы душу заложил, чтобы хоть бы одним глазком взглянуть!» Я очень удивился: Георгий — довольно сдержанный человек, и вдруг такой азарт в глазах. В общем, я поверил, что коллекция представляет огромную культурную ценность.
Мы с Наталией разобрали первые коробки с архивом и увидели клеенки, холсты. Я изучал их и удивлялся — не думал, что Цой оказал такое сильное влияние на художественную богему Ленинграда. Увидел в его работах переосмысление супрематизма и открытие неоакадемизма, и вся мозаика у меня сложилась. Стало понятно, почему в его группе играли художники Андрей Крисанов и Георгий Гурьянов, почему за стиль отвечал модельер Константин Гончаров, чьи костюмы сейчас хранятся в том числе в Эрмитаже и Русском музее. Цоя воспринимали как лидера не только в музыкальной среде, но и в арт-объединениях.
— Коробки с его графикой лежали 20 лет, и никто ее не видел?
— Да. Я считаю, что Наталия совершила своего рода бытовой подвиг. Она сохранила буквально все материальное, что осталось от ее любимого человека. Не только документы, одежду, картины — то, что очевидно представляет ценность, — но и билетики, листочки с рисунками для детей, пластилиновые фигурки, краски, фломастеры, палитру с фиолетовой краской, которой он писал последнюю свою картину «Дорога» за несколько месяцев до автокатастрофы. Да даже недокуренный блок сигарет. Думаю, на такой поступок способен только человек, который очень любил и ценил другого человека.
У Энди Уорхола был проект «Капсула времени». Он упаковывал в коробки разные личные вещи, подарки, листы с набросками, письма, вырезки из журналов. Таких коробок множество, фонд Уорхола до сих пор их распаковывает. Наталия, не подозревая того, сделала примерно то же. И спустя 20 лет [после смерти Виктора Цоя в 1990 году] начала распаковывать эти капсулы времени Виктора Цоя, а внутри — сокровища.
Стало понятно, что нужно как минимум делать художественную выставку работ Виктора. И я к этой идее подключился.
— Долго ли вы готовились к выставке?
— Десять лет мы вели переговоры с различными институциями — общались и с [основателем и директором Мультимедиа Арт Музея в Москве] Ольгой Львовной Свибловой, и с кураторами [крупнейшего частного музея современного искусства в России, который находится в Санкт-Петербурге] «Эрарты», где [в 2019 году] была ретроспектива арт-группы Doping-Pong на двух этажах. И от всех получали отказ: почему-то никто не знал Виктора как большого художника или отрицали его значимость. Мы с Наталией были категорически с этим не согласны и верили, что выставка должна состояться.
И когда [в 2020 году] в пространстве KGallery появились работы Цоя, я удивлялся реакции людей. Для меня роли Виктора как художника, музыканта и кинозвезды равноценны, а для многих посетителей было открытием, что он вообще рисовал.
— Эта камерная выставка в KGallery стала тизером к большому байопику в московском Манеже. Как вы перешли к этому масштабному проекту о Цое?
— Вообще, к биографу Виктора Цоя Виталию Калгину давно обращались люди с идеями разных проектов. Тех, кто хотел придумать выставку, Виталий отправлял ко мне: в нашей компании за художественное наследие как-то негласно стал отвечать я.
Когда ко мне пришли [авторы идеи и продюсеры выставки «Виктор Цой. Путь героя»] Александр Кармаев и Агния Стерлигова из [архитектурного] бюро Planet9, я в очередной раз поймал себя на мысли, что все это уже было: казалось, я уже встречался с парой продюсеров, мужчиной и женщиной, которые тоже предлагали именно мультимедийную выставку.
Ребята рассказали мне, что восхищаются, например, проектом «Пинк Флойд: их бренные останки» в лондонском Музее Виктории и Альберта [в 2017 году], а я вспомнил о выставке Жан-Поля Готье «Мир моды Жан-Поля Готье: с тротуара на подиум», которую посещал в Стокгольме [в 2013 году]. Мне тоже были близки такие зрелищные форматы выставок. Агния и Александр попросили меня написать концепцию. И хотя я опасался, что реализовать все, что мы с ходу напридумали, будет невозможно, я начал фантазировать, как будто снимаю о жизни и творчестве Цоя фильм с неограниченным бюджетом.
— Их удивил размах?
— Нет, они сказали, что хотят это сделать. Постепенно моя концепция стала наполняться плотью, кровью и оживать. Спустя два года, когда средства еще не были найдены, я все равно крепко верил в нашу команду — увидел, что ребята не настроены бросать идею, как и я 10 лет ждал той первой выставки живописи [в KGallery], и не сдался.
— Выставка называется «Виктор Цой. Путь героя». Почему?
— Много лет назад на одном телевизионном шоу о Цое я сказал, что Виктор напоминает античного героя, который пришел и завоевал сердца людей. Со мной тогда согласился Жоэль Бастенер, продюсер Цоя во Франции. Мне запало в память, что мы сошлись на одном образе. Когда началась работа над выставкой, я вспомнил этот эпизод. К тому же у Виктора есть песня «Последний герой», которая мне очень нравится. А у Брюса Ли — любимого актера Цоя — есть [в фильмографии] фильм «Путь дракона». Мозаика сложилась.
— Как вы собирали разные предметы, связанные с Цоем? Вы как куратор мечтали о каких-то конкретных экспонатах?
— Самые богатые архивы — у Наталии Разлоговой, [сына Виктора Цоя] Александра Цоя и Роберта Максимовича, отца Виктора. Ради каждой фотографии, каждого маленького артефакта из котельной «Камчатка», где Цой работал, приходилось связываться с правообладателями и коллекционерами, а их довольно много. Если нужно было использовать материалы со съемок программы «Музыкальный ринг», то предстояло найти фотографа, работавшего в те годы [80-е] там. Так, много экспонатов нам удалось показать благодаря биографу Цоя и главному консультанту проекта Виталию Калгину, у него было особенно много контактов людей, связанных с Виктором.
Уже делая первую выставку о Викторе в КGallery, я мечтал показать его работу с надписью: «Картину написать не успел» из коллекции Ринада Ахметчина, и в Манеже она есть. Есть серьезные концептуальные художники, а Цой — веселый концептуальный художник. Эта картина — символ его иронии.
Даже тексты Виктора воспринимаются иначе благодаря его живописи. Иногда смотришь на картину и видишь: «летят самолеты», «дом стоит», дерево, которое, может, «не проживет и недели». И думаешь: наверняка, когда он писал эти работы, где-то звучали эти слова. И непонятно, что для него было первично — картина, поэзия или музыка.
— Впечатляет, что сохранились вещи, которые иногда не живут и дня. Например, записка Цою от директора «АукцЫона» Константина Белявского с просьбой остановить утром правый котел — на листке с графиком дежурств в «Кочегарке».
— А вы представляете себе эту котельную, где одновременно работают Виктор Цой, [поэт и музыкант из Ленинградского рок-клуба] Александр Башлачев и Слава Задерий, который создал группу «Алиса»? Они сменяют друг друга, а к ним в гости заходят кинорежиссеры, предлагают снять вместе что-нибудь. В наше время [в 2003 году, заведующий фонотекой Ленинградского рок-клуба, музыкальный продюсер и директор клуба «Камчатка»] Сергей Фирсов сделал из этого места мини-музей и центр паломничества поклонников группы «Кино».
— Вы писали, что некоторые элементы выставочного пространства вы придумали давно. А какие?
— Например, сноуболы в зале «Игла / Игла Remix». Я придумал эти шары еще в 2010 году с [режиссером фильма «Игла»] Рашидом Нугмановым как отличный подарок к Новому году. Представьте, Виктор Цой в роли Моро [из фильма «Игла»] внутри и снег, вьющийся вокруг его фигуры. Мы в Doping-Pong даже сделали наброски. Но произвести эти шары тогда было некому. И вот они наконец в Манеже. Только уже не в формате игрушки, а в виде музейной инсталляции.
А весь зал «Цитадель смерти», посвященный последнему кинопроекту Виктора, о котором до нашей выставки массовый зритель, думаю, вообще не знал, родился из моей книги «Реаниматор культового кино»[в 2020 году].
— Вы лично для себя открыли что-то новое о Цое, пока работали над выставкой?
— Это все еще происходит. Я открыл для себя его увлечение Арнольдом Шварценеггером — не меньшее, чем увлечение Брюсом Ли. Узнал, что он любил фильм «Полицейский из Беверли-Хиллз» с Эдди Мерфи, а в его [живописной] работе «Полет» с античной статуей кентавра и реактивными самолетами есть отсылки к одной из картин, которая мелькает в этом фильме. Мы еще пошутили: неоакадемизм обязан своим появлением Виктору Цою и Эдди Мерфи.
Во время работы над планом экспозиции я вдруг увидел кассету, на которую никогда не обращал внимания. На ней написано «„Игла“ + „Мы ждем перемен“, „Асса“». То есть Виктор записал себе полностью на кассету фильм Рашида Нугманова и только финальную сцену «Ассы», в которой он появляется. О чем это говорит? О его отношении к этим двум проектам и о том, почему у нас на выставке целый зал про «Иглу» и лишь один стенд про «Ассу». Я только зафиксировал в концепции [выставки] мировосприятие Виктора Цоя.
— Когда рассматриваешь на выставке тетради Цоя, его кассеты с музыкой и фильмами, которыми он увлекался в юности, думаешь о его становлении. Вот он переводит песни Duran Duran и выписывает незнакомые английские слова, как наверняка делали многие его ровесники. Вот собирает на виниле альбомы The Beatles и The Rolling Stones. Что было такого в его музыкальном опыте и его окружении, что потом сделало его центральной фигурой советского рока?
— Думаю, он позволял людям, которые ему нравились, влиять на себя. Он мог прекрасно играть акустику, как «Аквариум», одеться как менестрель-трубадур, подобно ранним T. Rex, мог рисовать, как Кит Харинг, сделать оммаж Малевичу — но он оставался абсолютно цельным.
Маленький ребенок растет в мире, где может произойти Третья мировая война, где противостоят друг другу социалистическая и капиталистическая системы. Кто заметит Виктора Цоя в этом мире? Никто, у него не было никаких шансов. И вот этот человек растет, и к концу 80-х мы видим в СМИ больше упоминаний лидеров ленинградского рока, чем любого из членов политбюро. Это же победа — люди искусства, причем именно контркультуры, подполья, вышли на уровень мейнстрима. И вот во время последнего выступления группы «Кино» [24 июня 1990 года] в Лужниках зажигают тот самый олимпийский огонь. Я думаю, в стране тогда был переломный момент: ребятам позволили делать что-то красивое, доброе и вечное — и они это сделали.
«Медуза» заблокирована в России. Мы были к этому готовы — и продолжаем работать. Несмотря ни на что
Нам нужна ваша помощь как никогда. Прямо сейчас. Дальше всем нам будет еще труднее. Мы независимое издание и работаем только в интересах читателей.
— В зале «Открытие Америки» есть интервью Джоанны Стингрей и Жоэля Бастенера — главных проводников Цоя в мир зарубежного искусства и поп-культуры. На какого героя Цой мог бы быть похож, если бы был частью того мира?
— Верно, зал «Открытие Америки» посвящен не столько самим Соединенным Штатам, сколько открытию нового мира. Виктор открывал его для себя, выехав из СССР, а Новый свет открывал для себя Виктора. На фестивале «Сандэнс» [в 1990 году] к нему подходили кинопродюсеры — в основном американцы и японцы — и звали в свои проекты. В этом зале мы видим скульптуры персонажей по рисункам Цоя — эдакий «Цойленд». Это как раз фантазия на тему того, как бы развивалось творчество Цоя в капиталистическом мире.
Например, в 1986 году художник Кит Харинг открыл в Манхэттене лавку Pop Shop, где торговал своей сувенирной продукцией. И одновременно Виктор Цой — не менее знаменитый в СССР, чем Кит Харинг в Америке, — разрисовывал поляроиды, аксессуары и разные бытовые предметы узорами, фигурками, орнаментами, человечками и собачками. Он не мог основать свой бренд одежды или открыть свой парк развлечений, поэтому мы построили маленький «Цойленд» в выставочном пространстве, чтобы визуализировать то, во что могло трансформироваться искусство Виктора Цоя.
— Как вы думаете, почему Стингрей и Бастенер сблизились с Цоем?
— Думаю, случилась личная симпатия. К тому же то, что делал Виктор в тот момент, было актуально и за рубежом. В его живописи они видели отголоски Харинга, [художника-неоэкспрессиониста Жан-Мишеля] Баскии, которые тогда были на пике своей славы на Западе. И наконец, его музыка, которая в тот момент была уже скорее поп-музыкой, а не рок-музыкой. Думаю, они не видели в этом какой-то экзотики — скорее наоборот, [для них это было] некое явление культуры, которое могло появиться и в их стране. И они очень хотели поделиться этими находками со своими.
[Для выставки «Виктор Цой. Путь героя»] Жоэль написал тексты для залов. Джоанна помогала в сложных мелочах. Например, не сохранилось никакой обуви Виктора, поэтому для зала с костюмами Цоя «Стиль» нужно было найти кроссовки именно той марки, что он носил. Говорю ей: «На фотографиях обувь размыта, ничего не видно — вспоминай!» И вот мы с ней ночью переписываемся и ищем те самые кроссовки на eBay.
Когда мы начинали работать над выставкой, мне написал модельер и художник Руслан Караблин, создатель американского бренда SSUR. У него появилась идея посвятить капсульную коллекцию Виктору Цою, перевыпустить футболки «Спасем мир» — те самые, в которых Джоанна и Виктор [в 1986 году] выступали на концерте во Дворце молодежи с речью о дружбе и мире, несмотря на неудачные переговоры США и СССР в Рейкьявике. Я ответил: «Ты меня удивил, потому что, видимо, скоро эти футболки Джоанна сама выпустит на выставке». Так и получилось — футболки продаются в качестве сувениров к выставке. Спасать мир нужно, причем регулярно. Когда-то это делали Виктор Цой с Джоанной, а теперь должны мы.
— В подготовке проекта участвовали родные Цоя. Вам не казалось, что это может быть опасно для выставки?
— Мне кажется, нонсенс — затевать биографический проект такого масштаба без поддержки родных и близких. Мы все соавторы. Боялся ли я показать Цоя более прекрасным, чем он есть? Думаю, Виктор сам за себя постоит и посмеется над всеми, кто решит из него сделать того, кем он не являлся. Он все о себе сказал своими картинами, текстами и фильмами, нам добавить было практически нечего.
Нам же оставалось только собрать вещи в одном пространстве, оставить зрителя наедине с Цоем, пожать друг другу руки и удалиться. Так мы и сделали. Это настоящий поп-ап-музей Цоя. Жалко будет снова запечатывать вещи в коробки, поэтому было бы здорово когда-нибудь превратить эту выставку в стационарный музей — поселить в нем персонажей рисунков Цоя навсегда.
— Кстати, почему эти странные человечки с квадратными головами получались у него именно такими?
— Я придумал термин «пещерный реализм». Он рисовал их на клеенках, целлофановых пакетах — на всем, что попалось под руку, когда не было профессиональных холстов. Цой на самом деле — трушный стрит-артист, и, думаю, влияние на него оказали в том числе американские уличные художники.
Но вот что необычное бросилось мне в глаза: фигурки с орнаментов того же Харинга очень чистые, универсальные. А у Виктора, если присмотреться, можно понять, женщина перед нами или мужчина. Он был очень традиционным художником в этом смысле. В его работах есть тема любви и семьи. Отношения между мужчиной и женщиной на рисунках могут быть агрессивными, романтичными или ироничными, но явно для него этот вопрос был актуальным.
— А эти отношения между персонажами как-то развиваются?
— Сильный перелом в его творчестве пришелся на момент знакомства с Наталией [в 1987 году на съемках фильма «Асса», где Наталия работала вторым ассистентом режиссера Виктора Трахтенберга]. Агрессивные сценки уступили место красивым идиллическим картинкам. Вот человечки пытали и сжигали друг друга, а потом вдруг начали играть в бадминтон и загорать на пляже.
Среди персонажей были, например, президент [США Джон] Кеннеди и Арнольд Шварценеггер — герои масскульта, — а потом все чаще стали появляться обычные люди. Думаю, [это произошло] как раз в тот момент, когда уже сам Цой становится героем масскульта и кинозвездой. Заканчивается его подпольная ленинградская жизнь и начинается московская, официальная.
— Почему произошел этот перелом?
— Думаю, благодаря Сергею Соловьеву, Наталии Разлоговой и Рашиду Нугманову. Его талант нуждался в правильных людях, вместе с которыми Виктор вышел на новый уровень. Но отмечу: сам Цой не искал никого, все нашли его сами.
— В текстах, которые сопровождают выставку, почти нет культурологического анализа — ничего конкретного не сказано о роли Цоя в мировой музыке 80-х или о его влиянии на рок-сцену, например. Вы специально избегали этого?
— Такие акценты можно было бы расставить и в зале живописи, и в зале с его фонотекой, но очень хотелось разговаривать простым языком, близким к текстам Цоя, и ничем посетителей на загружать. Думаю, дополнительное искусствоведческое исследование возможно в книгах и документальном кино, а здесь душа требовала настоящего «Цойленда» — погрузить зрителя в мир Виктора. Он был далек от высоколобой терминологии. Ему не было важно, каким явлением в культуре его назовут критики.
— Сколько времени нужно провести на выставке, чтобы от начала и до конца прочитать все тексты, прослушать все песни в аудиогиде и посмотреть все видеоматериалы?
— Мы не считали точно, но, думаю, придется заночевать в Манеже как в гостинице. Я верю, что любой хороший музейный проект вызывает такое желание. Вспоминаю выставку Дэмиена Херста в Венеции «Сокровища затонувшего „Невероятного“» [в 2017 году], где я трое суток подряд дневал и ночевал. Я даже искал спрятанные скульптуры, которые можно было разглядеть только с воды.
Мы много говорили с Рашидом Нугмановым о том, что такое успех для фильма. Наверное, это многократный просмотр, когда люди снова и снова приходят в кинотеатр. Неслучайно выставка называется байопиком — мы действительно задумали сделать «фильм» в музейном пространстве, который будут смотреть от начала и до конца, а потом приведут в кино друзей. И когда я узнал, что люди в среднем проводят в Манеже по три часа, как за просмотром хорошего фильма, а потом возвращаются еще, я как куратор — а по сути режиссер этого кино — был очень доволен.
Беседовала Анна Рыжкова