«Нет больше такого понятия — „хорошие русские“» До войны Украинский католический университет был одним из самых престижных вузов страны. Теперь это убежище для педагогов и студентов. Интервью ректора Богдана Праха
За полторы недели боевых действий Львов стал главным городом, в который украинцы бегут от войны: многие отправляются дальше в Польшу, другие остаются. Часть из них смог приютить Украинский католический университет — частный вуз для теологов, историков и госуправленцев, считающийся одним из самых престижных в стране. В 2013 году его возглавил доктор философии и пресвитер Богдан Прах, которого студенты называют «отец-ректор». Прах рассказал «Медузе», как разрабатывал планы эвакуации профессуры и обустраивал бомбоубежище на парковке для велосипедов — а также объяснил, почему его студенты записываются в армию и винят в развязывании войны даже российские вузы.
— Часть украинцев, с которыми мы говорили еще до начала войны, отказывались принимать угрозу конфликта всерьез.
— Уверены мы не были, но мы этого ожидали. Было достаточно свидетельств, что Россия собирается вторгнуться, что ее угроза реальна. Например, [сообщения СБУ], что российская армия закупила 45 тысяч целлофановых пакетов для перевозки трупов. В мирное время таким не запасаются.
Так что еще до начала войны у нас уже был здесь, на территории университета, операционный штаб. И мы буквально по шагам продумывали разные сценарии. За 10 дней до начала событий мы уже понимали, как будем эвакуировать студентов и обеспечивать безопасность в кампусе.
— А вы сами верили в неминуемость вооруженного противостояния?
— Я долго живу, я немолод уже, к тому же я историк. Я жил в Польше в те годы, когда страна боролась за свою независимость [от советского господства] — в 1980-е, и я помню, как это было для нас трудно. И весь опыт подсказывает мне, что Россия никогда не «отпустит» Украину. Без Украины Россия не видит себя империей.
— Есть ли у вас план на случай, если война доберется до Львова, до университета?
— Еще до обострения — говорю «обострения», потому что на самом деле эта война идет уже восемь лет — мы обустроили бомбоубежища. Точнее те места, которые мы сейчас используем как бомбоубежища. Расклеили по кампусу указатели, куда бежать в случае атаки с воздуха. Запаслись водой. Повели себя очень практично, в общем.
— А где у вас бомбоубежище?
— Под храмом на кампусе и в подземной парковке для велосипедов. Пока хватает.
Еще мы разработали планы эвакуации профессуры и студентов — в случае, если Львов начнут бомбить. Нашли убежища в 20-30 километрах от Львова.
Наконец, выплатили сотрудникам одну дополнительную зарплату. И добились стабильности собственных денежных переводов: чтобы мы могли использовать наши деньги в любой момент — даже если отключат электричество или на украинские банки начнутся кибератаки.
— Ваши студенты рассказывают, что университет стал чем-то вроде убежища для беженцев?
— Многие наши студенты родом с востока Украины и попросили помочь им перевезти во Львов родителей — сейчас все эти семьи живут у нас в кампусе.
Местные власти также просят нас размещать людей — иногда беременных женщин, иногда иностранных журналистов. Сегодня у нас остановились 30 человек из UNICEF.
Пять дней назад прямо сюда, в кампус, пришла совершенно потерянная женщина из Донецкой области. Она искала детское питание: во Львов она прибыла одна с четырьмя детьми. На следующий день я ей перезвонил — и оказалось, что она уже прикрепилась к университету как волонтер, чтобы плести камуфляжные сетки для нужд украинской армии.
— А что еще вы собираете, кроме камуфляжных сеток?
— Студенты помогли организовать небольшой логистический центр. Мы выясняем, в чем нуждаются конкретные госпитали или подразделения территориальной обороны, собираем нужное через волонтеров, упаковываем и отправляем. У нас заключены соглашения с транспортными компаниями.
В основном мы собираем все необходимое для травматологии и хирургии — та же перевязка. Или просто закупаем лекарства за рубежом и привозим их сюда.
— Какие настроения в кампусе?
— Это не какая-то девятидневная война — она началась еще в 2014 году. Было хуже, было лучше — но мы всегда понимали, что воюем с Россией. Студенты это понимали тоже.
Мы подошли к войне рационалистами, прагматиками. Еще во время пандемии мозги пришлось перенастроить полностью. В безопасности ли твои студенты? Здоровы ли твои преподаватели? Так что утром 24 февраля нам даже не пришлось ничего обсуждать: все знали, что нужно делать. Я знал, что сказать своим деканам. Те понимали, как подготовить глав кафедр. А те уже сумели поговорить со студентами.
— Как справляются ваши студенты?
— У студентов совершенно особенный стресс сейчас. Они многое учат с чистого листа. Первая воздушная тревога. Первый раз, когда ты понимаешь, что можешь попасть под бомбежку.
Та скорость, с которой они осваивают мир и происходящее сейчас, невероятна. На такое обычно уходит лет 20, а у наших студентов на это есть двое суток. Они организуют гуманитарную помощь, пытаются выстроить процессы вместо хаоса — и не могут даже нормально спать, потому что запуск таких проектов требует постоянного внимания. Конечно, они допускают ошибки, но мы им эти маленькие ошибки позволяем совершать.
Многие наши студенты приютили беженцев. Другие помогают разрабатывать рации. Кто-то поступил в отряды территориальной обороны. Некоторые призвались в армию и отправились на передовую. Просто поняли, что им это нужно. Мы всегда им говорили: делайте то, что умеете лучше всего. И теперь наши 20-летние историки и социологи решили, что лучше всего они сейчас могут пригодиться именно на фронте.
— На седьмой день войны священники Украинской православной церкви Московского патриархата (УПЦ) — формально автономной, но зависимой от Москвы — потребовали выхода из состава РПЦ. Такого не было даже в 2014 году.
— Межконфессиональное напряжение [между Православной церковью Украины и занимающей часть украинских приходов УПЦ Московского патриархата], конечно, существовало, но долгое не мешало им выстраивать хорошие отношения.
Трудным моментом стало признание Вселенским патриархом Варфоломеем независимости украинской церкви. Последовал период напряжения. Но драмы не произошло и тогда.
Сейчас ситуация диаметрально противоположная: все украинские верующие сейчас проходят одно и то же испытание войной — вне зависимости от того, принадлежат ли они к независимой украинской церкви или к подконтрольной Москве УПЦ. И несколько приходов последней уже объявили, что обрывают все литургические связи между собой и РПЦ. И присоединяются — если не официально, но литургически и по факту — к Православной церкви Украины.
Баланс нарушен. Запускается процесс объединения УПЦ Московского патриархата с по-настоящему независимой Православной церковью Украины. Это пока небольшое движение, но это несомненно движение в сторону слияния всех украинских приходов в одну единую украинскую церковь.
— Церкви могут налаживать диалог между нациями. Возможно ли это сейчас для украинцев и русских?
— Священники несомненно наведут эти мосты. Вспомните, что до 1990-х годов в Украине вообще не было никакой другой церкви, кроме УПЦ Московского патриархата. И большинство прихожан Православной церкви Украины связаны с УПЦ Московского патриархата нерушимыми семейными связями.
— В соцсетях в России и Украине мы видим множество призывов к расчеловечиванию противника. Обратимо ли это?
— Нам просто нужно уважение. В отношениях российской и украинской культур должно настать полное взаимоуважение — без него невозможно ничего построить. Это сейчас мы свободно говорим о правах человека и достоинстве каждого — а ведь большую часть человеческой истории этих идеалов просто не существовало. И только теперь мы доходим до понимания, что человеческое достоинство должно сохраняться при любых обстоятельствах. То же самое работает и в отношениях между нациями: я родился и вырос внутри польской культуры, и в коммунистические времена украинцы в Польше тоже были маргинализированы — а сейчас поляки помогают украинцам. И эта трансформация произошла просто потому, что был поднят вопрос о персональном достоинстве и уважении к личности.
— Что ваши студенты думают о россиянах?
— Кажется, совершенно ясно, что прямо сейчас русские — это враги. Они пришли на нашу землю — и мы ее защищаем. Во время войны очень просто иметь решительное и окончательное мнение, черно-белое представление о мире. Серая зона исчезла. Нет больше такого понятия как «хорошие русские».
Конечно, умом студенты понимают, что в России есть люди, не поддерживающие решение Кремля развязать войну, но в душе считают, что виноваты все россияне. Все. Даже университеты, которые должны были образовать людей так, чтобы прекратить тиранию и не допустить войны — и не сумели этого сделать.
— Но возможности университетов воспитывать «хороших русских» все-таки ограничены полным контролем российских властей над самими университетами.
— Да, но во время войны в эту серую зону вступить невозможно — даже для моих студентов. Все это будет осмыслено ими позже.
— То есть каждый профессор, скажем, МГУ персонально ответственен?
— В общем представлении — да. Потому что они все это не остановили.
