«Безопасность — религия нового века» Фрагмент книги «Россия 2050», в котором Екатерина Шульман делает прогнозы о будущем страны
В «Новом издательстве» выходит книга «Россия-2050: Утопии и прогнозы», в которой политологи, писатели, социологи, философы, архитекторы и комиксисты попытались представить и описать будущее страны через 30 лет. Книга сделана по инициативе и при поддержке Фонда имени Фридриха Эберта к 30-летию его деятельности в России. Редактор-составитель — Михаил Ратгауз. С разрешения издательства «Медуза» публикует фрагмент главы, написанной политологом Екатериной Шульман. В нем она делает прогнозы о будущей демографии и целостности России, а также разбирает «легенду о китайском нашествии».
Пророчества — товар востребованный, но сомнительный. В любом прогнозировании есть неистребимый привкус шарлатанства. Мозг наш устроен таким образом, что сигнал опасности приоритизируется по сравнению с любой другой информацией, поэтому «угрозы и вызовы» продаются лучше, чем «возможности и перспективы». Однако обещания апокалипсиса до конца финансового года всем хороши с точки зрения продаваемости, но рискованны в смысле сбываемости. Впрочем, есть Кассандры, продающие еженедельно новую версию горящей Трои без всякого ущерба для своей пророческой репутации — но это искусство, доступное не каждому.
С точки зрения не представления, но содержания, с долгим прогнозированием есть и другая проблема. Долгосрочные социальные тенденции, в общем, достаточно очевидны, и, если не происходит радикальной катастрофы, то они носят, как следует из термина, долгосрочный характер. Взяв линейку и продлив наблюдаемую тенденцию до горизонта планирования, мы получаем картину того, каким будет социум через 30 лет. Соответственно, следующий, относительно простой шаг — посмотреть, какое политическое устройство соответствует такому социальному организму.
Сложность, однако, в том, что политические устройства часто своим социальным организмам не соответствуют, а совершенно искусственно удерживаются, в различных пропорциях, смесью насилия и пропаганды. Трудно не заметить, что нынешнее политическое устройство России не соответствует ее социальной реальности: политическая система не репрезентативна, аппарат управления архаичен, экономическая система представляет собой загадочный механизм по экспорту ресурсов с одновременным экспортом денег, полученных от продажи этих ресурсов. Условная советская схема могла быть примитивно описана следующим образом: валим лес, продаем его за валюту, на валюту покупаем станки. Постсоветская схема еще страннее: валим лес, продаем за валюту, а валюту оставляем там, где продали лес (нефть, газ и любой другой природный ресурс). Об этом мало кто говорит, а те, кто пытаются, начинают описывать происходящее в конспирологических терминах «колонии без метрополии» или с метрополией в Лондоне, Вашингтоне, подземном бункере правительства рептилоидов, что сразу снижает уровень доверия к излагаемой гипотезе.
Даже если убрать конспирологическую часть и посмотреть на нынешний российский социум, на его демографическую композицию, на пространственное распределение, на уровень образованности, рынок труда, становится понятно, что политическая система устарела, не соответствует потребностям общества: она слишком централизована, слишком вертикальна, избыточно регулятивна, изолирована от граждан, транслирует ценности уходящего поколения советских беби-бумеров.
Тем не менее, она держится вполне прочно, и, судя по всему, обладает достаточным запасом, чтобы продержаться еще некоторое время.
По этой причине, выводя те объективные тенденции, которые будут проявлять себя в течение ближайших тридцати лет, мы не подойдем ближе к пониманию того, как через этот срок будет выглядеть «политическая Россия» — система принятия решений, распределения властного ресурса, каналы обратной связи.
Тем не менее, назовем эти объективные тенденции.
Демография — царица социальных наук
Второй демографический переход в России состоялся. Развернуть его обратно способно или резкое обрушение уровня жизни, или массовая война, или сочетание этих обоих факторов (они, два верных друга, обычно не ходят один без другого).
Если этого не происходит, второй демографический переход необратим. Его признаки: одновременный рост средней ожидаемой продолжительности жизни и снижение рождаемости, увеличение возраста вступления в брак для обоих полов и рождения первого ребенка для женщины, снижение детской, младенческой, материнской смертности, изменение структуры и причинности смертности в целом.
Люди начинают позже вступать в брак, позже заводить детей, и детей у них, в принципе, становится меньше. При этом вероятность, что все рожденные дети выживут, возрастает.
Второй демографический переход привязан к определенному образу жизни: не только к повышению ее уровня, хотя это тоже один из факторов. Но второй демографический переход — это не что-то, что происходит только с богатыми. Это явление, сопутствующее урбанизации, постиндустриальной экономике, женскому образованию и женскому присутствию на рынке труда. Это городской образ жизни, для которого нехарактерны обширные ненуклеарные семьи и традиционная многодетность. Исключения из этого правила могут быть вполне распространены и легко приходить всем на ум, но, несмотря на свойственный всем нам confirmation bias, статистика оперирует большими цифрами и пресловутой средней температурой по палате — параметру, вопреки популярному представлению, небесполезному.
Итак, Россия — городская страна и страна продолжающейся урбанизации, то есть концентрации людей в больших городах и агломерациях. Основные линии массовой миграции последних двадцати лет: из сельской местности в города, из малых городов в большие, из столиц субъектов федерации — в мегаполисы.
Обратный процесс, заметный на примере крупных городов США, когда рост населения сменяется некоторым его оттоком в пригороды и малые города, а мегаполисы поддерживают население за счет иммиграции, в России пока не заметен, но в горизонте 15-20 лет может прийти и к нам. Этому могут способствовать распространение удаленной работы, дискомфорт городской среды в мегаполисах, бюджетная и налоговая децентрализация. Все это может побудить людей переезжать из сверхкрупных центров в города более человеко-сообразных размеров.
«Противоестественный фактор» децентрализации — административные барьеры на пути трудовой мобильности. Можно вообразить политический режим в России, который поставит себе целью вернуть и поддерживать советский модус прописки и ее лимитирования. Но этот сценарий не очень вероятен: для его осуществления нужен и аппарат контроля и принуждения с иным масштабом и эффективностью, и общественный запрос на меры такого рода.
Происходящий социально-демографический процесс несколько парадоксален: с одной стороны, мягкое снижение общей численности людей, живущих в стране, с другой — их концентрация на ограниченном пространстве. В перспективе ближайших тридцати лет населенная Россия — это 15-18 городов-миллионников, которые и сейчас являются центрами российской экономической жизни, их агломерации и аграрные регионы Юга: Краснодарский край, Ставрополье, Ростов-на-Дону, Волгоградская область.
Две главные агломерации — московская и петербургская — будут расти быстрее всех. Даже если остановится административно-обусловленная централизация, следствие государственной бюджетной и налоговой политики, люди все равно будут продолжать ехать в столицы. 30 миллионов московской агломерации — это, видимо, неизбежность. В Москве, и в Петербурге есть запасы для застройки, учитывая относительную плотность населения по сравнению не только с городами Индии и Китая, но и с Лондоном и Парижем. При слабости государственного контроля над строительным бизнесом, эта застройка будет производиться варварски. В ближайшее десятилетие ее целью станут прибрежные территории и оставшиеся промзоны. Большая Москва, точка притяжения для всей материковой Евразии, будет очень тяжелым городом для жизни.
Трудно сказать, как будут выглядеть Дальний Восток и Сибирь, поскольку люди будут концентрироваться в Центральной России: Москва и вокруг Москвы, Петербург и вокруг Петербурга, на промышленном Урале и в Сибири, их города будут продолжать сохранять свой столичный или околостоличный статус (Екатеринбург, Новосибирск, Челябинск), в столицах ресурсных национальных республик и опять-таки на аграрном Юге. Между этими точками агрегации и роста образуется пустота — и это пространство формально задокументированной, но ничейной территории, где de facto нет ни власти, ни собственности, будет расширяться.
Средний возраст гражданина РФ сейчас превысил 40 лет (на селе чуть выше), при этом продолжает сохраняться диспропорция между средней ожидаемой продолжительностью жизни мужчин и женщин. Женщины живут дольше — более, чем на 10 лет. Поэтому стареющий социум — это в возрастающей степени социум преимущественно женский. В России ближайших трех десятилетий власть будет постепенно переходить в руки женщин старше сорока.
Снижение рождаемости делает детей сверхценностью и стимулирует рост индустрии их обслуживания — от образовательных услуг до здравоохранения. Параллельно растущая индустрия — это так называемая «серебряная экономика», все, что связано с отдыхом, путешествиями, лечением и обслуживанием пожилых.
Итак, через тридцать лет мы увидим эту стареющую, но ни в коем случае не вымирающую Россию с населением, концентрирующимся в определенных точках, соединенных между собой более совершенными, чем сейчас, дорогами и иной транспортной инфраструктурой.
При этом аграрный Юг, особенно если мы прибавим к нему республики Северного Кавказа, по своей демографической динамике несколько отличается от России в целом. На Северном Кавказе, вопреки популярному предрассудку, тоже случился второй демографический переход — рождаемость там выше, чем в среднем по России, но она тоже не растет, а мягко снижается: в Дагестане коэффициент рождаемости составляет уже 1,8 детей на женщину. Однако доля молодежи в демографической пирамиде в наших южных регионах выше, чем в среднем по России.
Имеется и еще одно отличие: все, что мы знаем из социологических данных о России в целом, говорит нам, что, чем моложе демографическая страта, тем менее она религиозна. В этом смысле, несмотря на все государственные усилия, православие выглядит религией преимущественно поколения 55+. Поэтому естественно, что 18-24 — это наименее религиозная страта (хотя молодые люди могут быть равнодушны к религии, но поменять это отношение, когда им придет пора крестить своих детей).
А вот в исламских регионах все наоборот: чем люди моложе, тем с большим вниманием относятся к религии, тем больше она является частью их самоидентификации. А более взрослые — это советские люди, равнодушные к религии или видящие только ее внешнюю обрядовую сторону.
Интересно предположить, не столкнутся ли эти два социально-демографических тренда: условный среднероссийский и южный. Кассандра традиционной модели на этом месте предсказала бы кровопролитную войну между равнодушными к религии пожилыми женщинами средней России и религиозно воодушевленными молодыми людьми Северного Кавказа, но этой драматической версии противоречит тот факт, что одни и те же социальные тенденции — урбанизация и второй демографический переход — приходит ко всем, хотя и разными темпами. Никакого демографического навеса на российском Юге нет: там то же преимущественно городское и постепенно стареющее общество, хотя и с более высоким процентом молодежи и сельского населения.
Таким образом, куда более, чем образование воображаемых халифатов по южным границам России, вероятно растворение исламской религиозности в великой цивилизации потребления, которая приемлет всех.
Легенда о распаде России
Многие задаются вопросом о возможности сохранении России в ее нынешних границах. Думаю, его разумнее переформулировать иначе: какие факторы могут побудить российские регионы к отделению? Территориальный распад начинается, когда элементы целого полагают, что поодиночке им будет лучше, чем вместе. Кто может так о себе думать? Ни в коем случае не получатели бюджетных дотаций. Поэтому вечные сепаратисты массового воображения — республики Северного Кавказа — последние, кто практически станет это осуществлять.
Это, скорее, может прийти в голову ресурсным нефтегазовым республикам Севера или богатым Татарстану и Башкортостану — но они малосостоятельны в отделении от центра, им будет трудно отыскать собственную идентичность. Единое языковое, образовательное и культурное пространство — могучий объединяющий фактор.
Пока трудно определить причины, которые в обозримой исторической перспективе могли бы побудить российские регионы искать самостоятельности.
Легенда о китайском нашествии
Точно так же не стоило бы предсказывать чаемого заселения китайцами Сибири — а это популярный страх. На самом деле, в Китае второй демографический переход тоже случился: как это бывает в авторитарных системах, силой сделали то, что произошло бы естественным путем. Принудительное снижение рождаемости свершилось, затем запрет на второго ребенка был отменен решением КПК, но граждане уже перешли к современной городской цивилизации. Уже нет того крестьянского моря, которое бесконечно производило новых людей. В России его нет с 1960-х, в Китае оно сохранялось дольше, но сейчас его нет и там. В Китае есть другая проблема — «поколение мальчиков», которое родилось в период запрета на второго ребенка: для него не хватает фертильных женщин.
Но никто из них не стремится селиться на просторах Восточной Сибири: они хотят жить в городах, прежде всего, в своих собственных. Межнациональных браков между русскими и китайцами мало даже в приграничных регионах — видимо, несмотря на глобализацию и территориальную близость, цивилизационная разница все же достаточно велика.
Так что представлять себе некое море, которое обрушится на наши незащищенные рубежи, я бы не стала. Скупка природных ресурсов или воздействие на легко продающиеся местные администрации куда вероятней, чем массовые переселения китайцев в Россию.
Миграция и псевдозанятость
Распространено мнение, что естественная убыль населения в России не возмещаема ничем, кроме миграции. Поэтому придется привлекать еще большее количество мигрантов, а это политическая проблема, потому что гражданам это обычно не нравится: большая миграция разрушает их образ жизни, она рассматривается как угроза, люди вообще чужих и новоприбывших хронически не любят.
Впрочем, возможно, что переход от индустриальной к постиндустриальной экономике сумеет трансформировать и потребность в рабочих руках. Нынешние расчеты нужд экономики в рабочей силе способны поменяться, потому что изменятся сами эти нужды.
Правда, персонала всякого рода, обслуживающего жизнь растущих мегагородов, будет необходимо много, и, возможно, эти рабочие места не смогут быть замещены местным населением. Однако трудно определить, где здесь естественная неспособность или нежелание выполнять определенные работы за предлагаемые деньги, а где искусственно созданный административный рынок, коррупциогенная экономика, предпочитающая бесправных и дешевых рабочих собственным гражданам, которые требуют не только зарплаты, но и прав. Стремление заселять новые городские и пригородные кварталы многоэтажного дешевого жилья преимущественно приезжими станет тенденцией, сочетающей в себе естественные процессы (местные будут предпочитать старые районы или комфортные города поменьше, свободные места замещаться мигрантами) и коррупционные потребности системы, построенной на неразрывной смычке «власть-собственность».
Пока у основной части населения есть возможность пользоваться дешевыми услугами приезжих, она не будет рассматривать их как конкурентов. В отличие от Европы, в России нет ощущения, что мигранты занимают наши рабочие места.
Но такое положение вещей будет зависеть от того, продлится ли существующий негласный социальный договор, который сохраняет нам очень низкую безработицу. Государство по договоренности с работодателями пресекает массовые увольнения при любой экономической ситуации, оно создает и поддерживает псевдозанятость: рабочие места, не связанные с производством добавленной стоимости, в госаппарате, госкорпорациях, госбанках и многочисленных контролирующих, лицензирующих, проверяющих и охраняющих органах. Несть им числа, поскольку каждая из институций немедленно образует вертикаль, проникающую в регионы.
В целом, постиндустриальная экономика, когда люди оказывают услуги друг другу, видимо, будет продолжать замещать рабочие места в промышленности и сельском хозяйстве. Если российская политическая система останется этатистской, государство будет по-прежнему поддерживать многочисленные сферы псевдозанятости: планировщиков непланируемого и управляющих неуправляемым, охранников и их вариации, жрецов безопасности всех видов.
Приходится признать, что экономика услуг бывает и такой, это необязательно изготовление самодельного варенья. Это еще и гигантская и постоянно растущая индустрия безопасности, которая обслуживает дорожающую человеческую жизнь. Безопасность — религия нового века, она будет ей и в ближайшие десятилетия. Это дает нам некоторую гарантию от массовых войн, к каким мы привыкли в восемнадцатом, девятнадцатом, двадцатом веках, но это приводит и к всевластию жрецов этого культа, тех самых рыцарей безопасности, которые будут ограничивать наши свободы под предлогом сохранения нас от угроз и вызовов.
