22 июня 1941 мало кто понял, что Красную армию действительно постигла катастрофа Рассказываем, чем закончился первый день войны — и что к ней привело
80 лет назад Германия начала вторжение на территорию СССР. Большая часть советских граждан узнала о начале войны в 12:15 по Москве, когда по радио выступил нарком иностранных дел Вячеслав Молотов. Он объявил о нападении фашистской Германии с «беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством» и начале «отечественной войны», подобной 1812 году. В приграничных районах (которые вошли в состав Союза только в 1939–1940-х годах) о войне узнали рано утром, когда немецкая артиллерия открыла огонь по местам базирования советских войск, а самолеты люфтваффе нанесли удары по штабам, инфраструктуре и аэродромам. К вечеру руководство ВВС Западного особого и Прибалтийского округов осознало, что советская авиация фактически разгромлена — однако больше почти никто не понимал масштабов надвигающейся катастрофы. «Медуза» вспоминает события 22 июня 1941 года и судьбы людей, оказавшихся недалеко от западной границы СССР в этот роковой день. Тяжелейшие поражения первых месяцев войны были предопределены сделанным (а точнее, не сделанным) раньше.
Почему 22 июня оказалось таким ужасным
С осени 1940 года в Кремле полагали, что СССР ведет с Германией переговоры об изменении сфер влияния. Еще весной 1941-го в Москве сомневались, что Германия рискнет напасть на Советский Союз, продолжая войну с Великобританией.
Между тем той весной ситуация осложнилась: после кампании на Балканах новые немецкие части начали перемещаться к границе СССР (не все эти приготовления, впрочем, оказались вскрыты советской разведкой) — тогда как политические переговоры с Германией фактически прекратились из-за явного нежелания Берлина обсуждать хоть что-то. Руководство Союза скомандовало крайне осторожно — чтобы не спровоцировать немцев — начать частичную скрытую мобилизацию под видом призыва запасников на сборы.
Только 14 июня 1941 года, когда Берлин в очередной раз не ответил на «миролюбивое сообщение ТАСС», призывавшее нацистов к переговорам, Кремль частично ввел в действие планы прикрытия границы, которые предполагали выдвижение к ней «глубинных» армий из внутренних районов запада страны. Процесс не был (и не мог быть) завершен к 22 июня. В результате на большей части западной границы Красная армия 22 июня и в последующие дни смогла противопоставить главным силам немцев только слабый заслон из дивизий, пограничных застав и гарнизонов укрепленных районов, располагавшихся там до войны.
Лишь поздним вечером 21 июня Кремль дал указание ввести в действие (опять же — частично, осторожно и не провоцируя немцев) план на случай угрозы войны, предполагавший приведение войск в полную боевую готовность и выход войск из казарм и лагерей в места сосредоточения у границы. Приказ, который прямо запрещал войскам занимать позиции у границы, но требовал от них готовности к внезапному нападению, поступил в округа в половине первого 22 июня. До штабов многих армий, корпусов и дивизий он уже не добрался, потому что немецкие диверсанты прервали проводную связь между штабами.
Предвоенные планы подразумевали, что только через несколько недель после начала мобилизации большая часть соединений будет доукомплектована техникой, лошадьми и личным составом. А уже после завершения мобилизации начнутся первые масштабные операции. В результате многие из соединений даже возле границы были укомплектованы по штатам мирного времени.
Наконец, советские планы предполагали, что войска, назначенные по плану прикрытия, остановят первую волну вторжения (считалось, что немцы не смогут задействовать в первом ударе главные силы, поскольку, как и Красная армия, будут заняты развертыванием к границе). После чего советские силы с территории Украины начнут наступление на юге генерал-губернаторства (то есть на оккупированной немцами части Польши), прочно удерживая Белоруссию и Прибалтику.
Однако германское командование запланировало главный удар через Литву — там действовали две немецкие танковые группы — и Брестский район Белоруссии (одна танковая группа). На северном участке границы на Украине была задействована только одна танковая группа, а войскам, сосредоточенным в Румынии (немецким и румынским), на первом этапе войны вообще была отведена отвлекающая роль.
В итоге соотношение сил в Прибалтике и в Белоруссии оказалось крайне невыгодным для Красной армии. На украинском направлении (с 22 июня — Юго-Западный фронт) соотношение сил было намного лучше. Но из-за того, что и там часть войск не была отмобилизованна, а соединения, назначенные планом прикрытия, не успели прибыть к границе (и часть из них впоследствии перенаправили в Прибалтику и Белоруссию), на юге катастрофы тоже избежать не удалось — просто случилась она на несколько недель позже.
Впрочем, в первый день войны все эти ошибки предвоенного планирования еще не были очевидны. Только там, где войска располагались непосредственно у границы — в основном в Прибалтике и в районе Бреста, — немцы буквально «распылили» или окружили несколько соединений Красной армии. То, что это привело к глубоким прорывам в советской обороне, которые нечем парировать, выяснилось через несколько дней.
А вот битва за воздух стала не предвестием катастрофы, а самой катастрофой. Немцам удалось уничтожить значительную часть советской авиации (кроме авиации Юго-Западного фронта и Одесского военного округа) именно первым ударом — а затем методично добить ее остатки 22 июня и в последующие дни.
Прибалтика
Командующий Прибалтийским военным округом (с 22 июня — Северо-Западный фронт) Федор Кузнецов единственным из командующих отдал приказ о приведении в боевую готовность своих войск еще 18 июня 1941 года. В том числе был отдан (и исполнен к 20 июня) приказ о переброске моторизованных частей ближе к границе. Проблема в том, что округ был самым слабым из всех приграничных на западе страны, а против него с 22 июня наступала самая сильная группировка немцев, включавшая в себя две танковые группы. Одна совершила прорыв на севере Литвы, другая — на юге, в направлении на Вильнюс, в обход главных сил Западного особого военного округа (с 22 июня — фронта), защищавшего Белоруссию.
3-й танковой группе немцев, прорвавшейся на Вильнюс, противостояла советская 11-я армия со всеми проблемами, свойственными войскам Красной армии первых дней войны: недостаточная плотность войск (до 40 километров на дивизию при нормативах в несколько километров), недостаток личного состава и техники и т. д.
Уже к концу 22 июня стоявшие у границы части 11-й армии были «распылены» или окружены. Немецкие танки и мотопехота 3-й танковой группы за день прорвались на 50 километров — до переправ через реку Неман у города Алитус. Там их встретил единственный подвижный резерв 11-й армии — 5-я танковая дивизия полковника Федора Федорова. Расположение дивизии бомбили еще рано утром; с этого момента Федоров начал готовиться к обороне мостов через Неман в Алитусе. Организации обороны мешала полная неопределенность в планах противника и собственного командования. На западный берег Немана перебросили только небольшой передовой отряд из мотострелков и танков. Мосты были приготовлены к взрыву саперами Прибалтийского военного округа (но по какой-то причине их так и не взорвали).
Передовой отряд Федорова был быстро сбит с позиций боевой группой немецкой 7-й танковой дивизии, танки фашистов переправились на восточный берег Немана. Рядом переправлялась 20-я танковая дивизия немцев. На восточном берегу Немана уже вечером 22 июня началось первое танковое сражение Великой Отечественной войны, которое продолжалось до 24 июня. Детали не вполне ясны: советские танкисты заявили об уничтожении 170 танков и бронемашин противника, немцы признали потерю 11 танков. Потери советских танкистов были тяжелыми: из 24 участвовавших в бою танков Т-28 потеряны 16, из 44 Т-34 — 27, из 45 БТ-7 — 30. Уже 23 июня стало понятно, что удержание позиций на Немане невозможно: немцы прорвались южнее — на границу с Белоруссией.
Из воспоминаний одного из бойцов 5-й танковой дивизии Красной армии
«В 4:20 мы услышали гул моторов и началась бомбежка военного городка, где остались некоторые хозяйственные подразделения, а потом бросили две легкие бомбы на мост, но не попали… В это же время начальник штаба майор Беликов приказал мне выехать в западную часть города и узнать, что там горит… Навстречу нам с города шла целая колонна гражданских лиц… Толпа раздвинулась в обе стороны, и мы проехали на полном ходу. Но когда мы проехали, то из толпы стали стрелять в нас с автоматов и уже против наших казарм подбили наш мотоцикл.
Примерно в 11:30 привели к штабу мокрую женщину, переплывшую Неман, которая сказала, что за городом она видела немецкие танки, но тут же прокурор крикнул: провокация, шпионка — и сразу застрелил ее. А 30 минут спустя возле моста бойцы задержали мужчину, который был литовцем и на ломаном русском нам сказал, что немецкие танки уже в городе, но и этого оперуполномоченный застрелил, обозвал его провокатором. В это время наши зенитчики открыли огонь по самолетам, и все активнее стали стрелять наши артиллеристы, а через час все батареи открыли дружный огонь, но, по-моему, было уже поздно.
Мы подошли к своему танку, постучали, открылся люк. Мы говорим, что немецкие танки на дороге — рядом с нами, а танкист отвечает, что у него нет бронебойных снарядов. Мы подошли к другому танку, там оказался комвзвода, который быстро скомандовал: „За мной!“ — и сразу вывернулись из кустов два или три танка, которые пошли прямо на немецкие танки, стреляя на ходу в бок немецких, а потом прямо вплотную подошли — таранили их и скинули их в кювет (уничтожили полдесятка немецких танков и ни одного не потеряли). А сами кинулись через мост на западный берег. Но только перешли мост, встретили группу немецких танков, из которых один сразу загорелся, а потом и наш загорелся. Дальше я видел только огонь, дым, слышал грохот взрывов и лязг металла».
Дивизия Федорова отошла к Каунасу. К этому моменту она практически перестала существовать. Часть мотострелкового полка попала в окружение и затем присоединилась к партизанам в Белоруссии; часть бойцов отошла к Минску, где попала в окружение вместе с войсками Западного фронта — кольцо окружения замкнули обогнавшие их танки 3-й танковой группы немцев.
Полковник Федор Федоров не сделал большой карьеры, но хотя бы не подвергся репрессиям за неудачу первого дня войны. Его дивизию расформировали в конце июня, в июле он был ранен осколком бомбы. Затем командовал сводными отрядами танков под Москвой и Сталинградом. В конце войны отправлен на административную должность. В январе 1945 года умер от тифа.
Белоруссия
Самый известный эпизод первого дня войны в Белоруссии — начало битвы за Брестскую крепость. Этой осады не должно было случиться: оборона крупными силами не планировалась, подразделения двух советских стрелковых дивизий, расквартированные в крепости, должны были покинуть ее еще до начала масштабных боевых действий. Однако приказ на вывод из казарм в крепости через узкие проходы в укреплениях войска выполнить не успели: все выходы с первых минут простреливались артиллерией. Части двух дивизий приняли бой внутри; немцы, прорвавшиеся в крепость, были уничтожены; сражение продолжалось еще несколько дней. Последние защитники крепости погибли в 20-х числах июля.
Однако основной удар немцев пришелся не по крепости, а южнее и севернее. Частям, защищавшим границу с генерал-губернаторством (Польшей) на стыке с Литвой, противостояли не танки немецких танковых групп, а пехота 9-й армии. От этого задача сдержать наступление фашистов выглядела не менее безнадежной. На растянутые позиции 56-й стрелковой дивизии генерал-майора Семена Сахнова обрушился удар четырех немецких пехотных дивизий — и каждая из них значительно превосходила по численности личного состава и артиллерии советскую стрелковую дивизию.
Дивизия Сахнова еще днем 22 июня была рассечена на несколько частей, один ее полк попал в окружение.
Позднее Дмитрий Павлов, командующий Западным фронтом, рассказывал, что во второй половине дня 22 июня ему позвонил командующий соседнего Северо-Западного фронта Федор Кузнецов и «с дрожью в голосе заявил, что, по его мнению, от 56-й стрелковой дивизии остался номер». Далеко на востоке пути отхода остатков дивизии перекрыли танковые и моторизованные дивизии 3-й танковой группы немцев, наступавших через Литву.
Сахнов собрал несколько сотен бойцов и попытался выйти из окружения. Несколько раз он со своим отрядом, по собственным словам, прорывался или просачивался через заслоны немцев, но затем снова оказывалось, что это еще далеко не передний край немецкого наступления.
Примерно так же выходил из окружения и командующий фронтом Дмитрий Павлов. К его отряду несколько раз присоединялись окруженцы из других соединений, но всем вместе им прорваться не удалось. Сахнов с небольшой группой бойцов вышел из окружения 9 сентября в Тверской области. Он был в гражданской одежде, без оружия и документов (по его словам, он закопал их далеко в немецком тылу). Сахнова исключили из партии; три месяца он провел в тюрьме НКВД. Затем его отпустили, сохранив звание, — но отправили не на фронт, а в тыловую часть в Сибирском военном округе. Умер в 1950 году.
Командующий фронтом Павлов рассказывал о своем телефонном разговоре с Кузнецовым во время допроса в НКВД, где он оказался после выхода из окружения. Павлова расстреляли в 1941 году.
Украина
Немцы начали наступление на Украине в отрыве от основных сил в Белоруссии и Прибалтике: от главного театра боевых действий украинский отделял район труднопроходимых Припятских болот. Но и этот участок фронта не был для германского командования чисто вспомогательным — просто темпы наступления здесь оказались ниже. Впрочем, немецкий генштаб не смог верно оценить противостоящие советские силы: именно с Украины Красная армия планировала начать наступление с целью сокрушения германской армии.
Сражение с первого дня приняло характер встречных боев на севере этого участка фронта — и характер вялого позиционного противостояния на юге Украины и в Молдавии. В нескольких местах советские войска, которые тут смогли без спешки и паники ввести в действие планы прикрытия, в первый день войны перешли границу и ненадолго продвинулись вглубь территории генерал-губернаторства (Польши). Однако остановить главный удар немцев не удалось и тут.
Вечером 21 июня на участке границы у Владимира-Волынского был задержан немецкий перебежчик Альфред Лисков. Он сообщил, что наступление германской армии начнется через несколько часов. Сообщение Лискова через несколько часов было доложено Сталину; считается, что именно оно стало основанием для объявления боевой тревоги в войсках (хотя и неполного и запоздавшего).
В означенное Лисковым время пехотные дивизии 6-й армии немцев перешли границу и к девяти утра были в 15 километрах от нее — на окраине Владимира-Волынского. Тут их встретили подошедшие по тревоге части 87-й стрелковой дивизии генерала Филиппа Алябушева. Войскам дивизии удалось потеснить передовые группы немцев и выйти почти к самой границе.
Однако днем в район боевых действий вышли немецкие танки из единственной задействованной на Украине 1-й танковой группы. Вскоре выяснилось, что наступление дивизии Алябушева происходит в вакууме: фланги дивизии были открыты и их начали обходить немцы. На помощь стрелкам пришли танкисты из 41-й танковой дивизии, переброшенной из резерва. Встречное сражение за район Владимира-Волынского продолжалось весь день и закончилось поражением советских войск — соединения 6-й армии и 1-й танковой группы обошли к концу дня фланги обороняющихся, и тем пришлось отступать.
25 июня во время отступления группа офицеров во главе с генералом Алябушевым наткнулась на немцев на дороге в Луцк. Все сопровождавшие генерала и он сам были убиты.
Из воспоминаний начальника штаба 41-й танковой дивизии Константина Малыгина
«В воскресенье, 22 июня, мы с Д. А. Васильевым [заместитель по технической части] решили поехать на рыбалку. <…> Поехали в сторону границы, где находился полигон — почти на берегу реки Луга, впадающей в Буг.
— Хороший будет клев! — улыбнулся Васильев и спросил шофера: — Как считаешь, Коля?
Тот неопределенно хмыкнул и, заглушив мотор, в свою очередь спросил:
— Что это?
Со стороны границы взлетело несколько красных и зеленых ракет. Не успели они погаснуть, как послышался отдаленный гром. Отражаясь от голубеющего небосвода, замигали вспышки орудийных выстрелов. Где-то впереди, рикошетируя, высоко вверх летели трассирующие пули. В укрепленном районе вздыбилась земля, перемешиваясь с дымом. Донеслась трескотня пулеметов, хлопки винтовочных выстрелов, уханье разрывов снарядов и мин.
— Разворачивай! — скомандовал я шоферу, в душе все же надеясь, что это идут учения 5-й армии, о которых мы, танкисты, могли и не знать, поскольку, находясь в стадии формирования, не имели возможности принять в них участие. Когда воздух над нами рассек пронзительный свист, за ним другой, третий, а артиллерия стала бить по нашему городку, сомнения исчезли окончательно — война! Выбросив ненужные нам теперь удочки и банки с червями, мы помчались в гарнизон.
Над нами гудели плотные стаи немецких самолетов. <…> На окраине города, видимо, диверсант или предатель методически посылал красные ракеты в сторону наших складов, указывая фашистам цели. В городке уже объявили тревогу. Экипажи бежали в лес, к танкам. Автомашины выкатили из парков, загружались на складах и неслись в район сбора. Двухбашенные пулеметные танки тянули за собой гаубицы артполка. Появились первые убитые и раненые.
В штабе я вскрыл сейф, распечатал пакет, в котором лежала карта с обозначенными районами сосредоточения дивизии и маршрутами выхода из них. Связь со штабами корпуса и 5-й армии была прервана. Мои попытки связаться с ними ни к чему не привели.
<…> [Была поставлена задача] — выбить немцев с [окраин] Владимир-Волынска и взорвать склады, если возникнет угроза их захвата.
Я вел колонну в район сбора. Авиация врага ходила над нами и частями, готовившимися к контратаке, поливая их свинцом и засыпая бомбами. Одна бомба попала в танк КВ-2. Он загорелся. Второй застрял в болоте. Когда фашисты стали окружать его, экипаж взорвал машину.
Прибыл лейтенант А. В. Талашь, оставленный в штабе для уничтожения документов, доложил, что задание выполнил, однако связи со штабами 5-й армии и 22-го мехкорпуса все еще не было. Командиры связи, посланные мной, еще не вернулись. Наконец протянули телефонный кабель из штаба 15-го стрелкового корпуса.
К вечеру стало известно, что из Владимир-Волынска немцев выбили, но дорогой ценой. Из 50 танков Т-26 батальона 82-го танкового полка сгорело около 30. Они горели от огня крупнокалиберных пулеметов, противотанковых ружей, артиллерии. <…>
На командном пункте собрались жены комсостава с детьми. Наступила ночь. Измученные и перепуганные детишки хотели спать, но их нечем было даже укрыть.
Комдив приказал освободить от грузов двадцать машин и отправить семьи в Ковель».
Уничтожение авиации и аэродромов
На совещании командного состава в декабре 1940 года под председательством Сталина была подробно обсуждена роль и тактика авиации в будущей войне. Между руководителями ВВС Красной армии состоялась дискуссия о том, возможно ли решительное уничтожение авиации противника на аэродромах, способное повлиять на исход войны.
Начальник Генштаба Георгий Жуков настаивал, что «удары авиации должны развернуться на таком пространстве, чтобы подавить в районах аэродромного базирования основную массу авиации противника». Руководство ВВС спорило, что уничтожение авиации на аэродромах — дело сложное; основным видом боя должен быть бой в воздухе.
Командующий ВВС Прибалтийского военного округа Георгий Кравченко вообще говорил, что уничтожение авиации на земле — это миф. «Я не верю тем данным, которые мы имеем в печати и которые говорят о большом количестве потерь самолетов на аэродромах. Это, безусловно, неправильно. Неправильно, когда пишут, что французы на своих аэродромах теряли по 500–1000 самолетов. Я основываюсь на своем опыте. Во время действий на Халхин-Голе для разгрома одного только аэродрома мне пришлось вылетать несколько раз в составе полка. Я вылетал, имея 50–60 самолетов в то время, как на этом аэродроме имелось всего 17–18 самолетов. Поэтому я считаю, что цифры, приводимые в печати, о потере самолетов на аэродромах, неправильные». Среди тех, кто слушал дискуссию, был коллега Кравченко из Западного особого округа, начальник ВВС Западного особого военного округа Иван Копец.
22 июня атаки на аэродромы начались в 2–2:50 часа утра. В ПрибВО были разбомблены аэродромы в Лиепае и Каунасе, где погибли почти все стоявшие там самолеты. Немногие советские самолеты, которые смогли взлететь, были поражены до того, как набрали высоту. «Русские взлетали и вступали в бой, но в их действиях не угадывался какой-либо строй, не было даже пар или звеньев. Каждый атаковал в одиночку, стрелял примерно с 500 метров и, оканчивая стрельбу, переходил в пикирование», — писал летчик фон Коссарт из бомбардировочной эскадры KG-1 «Гинденбург».
В Западном особом военном округе был разбомблен самый крупный аэродром в белорусском Тарново, где базировались до 20% имевшихся в стране современных истребителей. Попытка спасти оставшиеся самолеты, перебросив их на аэродромы в глубине, не увенчалась успехом: таких аэродромов было мало, а немцы наносили удары и по «спасенным» самолетам, скученным на «глубинных» аэродромах (например, в белорусской Лиде).
В итоге авиация в Прибалтике и на Украине понесла тяжелые потери, а в Белоруссии катастрофа была полной: Западный особый военный округ потерял более половины самолетов в первые же дни войны. Отчасти это было вызвано тем, что советские ВВС в это время оказались заняты перевооружением на новые типы самолетов и строительством новых аэродромов в приграничной полосе. Советским авиадивизиям 22 июня не хватало оперативных аэродромов, на которые можно было бы перебазировать самолеты с основных авиабаз, подвергшихся массированным ударом.
Командующий ВВС округа Иван Копец застрелился вечером 22 июня. Командующий ВВС Прибалтийского военного округа Кравченко в июне 1941 года был понижен в должности до командира авиадивизии. Погиб во время боевого вылета в 1943-м.
Из воспоминаний командира отделения телефонистов роты связи штаба 9-й смешанной авиационной дивизии Олимпиева
«21 июня 1941 г. с увольнительной в кармане на воскресенье я уже задремал, когда сквозь сон услышал громкую команду дневального „в ружье“. Взглянул на часы — около двух ночи. Рота быстро построилась во дворе штаба. Боевая тревога нас не удивила, так как ожидались очередные войсковые учения. Неординарные команды — выставить на башенке штабного здания наблюдение за воздухом, получить боевые патроны и гранаты, погрузить на машину неприкосновенный запас кабеля — воспринимались нами как часть входивших тогда в моду учений в обстановке, максимально приближенной к реальным боевым условиям. Мысли о самом худшем по молодости отбрасывались. Оставив конец кабеля в штабе, мое отделение начало в темноте безлунной ночи привычную работу — прокладку полевой телефонной линии на запасной командный пункт, расположенный на хуторе в нескольких километрах за городом. Почти рассвело, когда наш спецгрузовик, предназначенный для размотки и намотки кабеля, достиг военного аэродрома на окраине города. Все было тихо. Бросились в глаза замаскированные в капонирах вдоль летного поля 37-миллиметровые орудия, вооруженные карабинами, расчеты которых были в касках. Такие зенитные полуавтоматы были тогда новинкой и только начали поступать в подразделения противовоздушной обороны. Наша машина отъехала от аэродрома не более километра, когда послышались взрывы и пушечно-пулеметные очереди. Обернувшись, мы увидели пикирующие на аэродром самолеты, светящиеся трассы снарядов и пуль, разрывы бомб. Однако страшная действительность дошла до нас лишь тогда, когда на выходящем над нами из пике бомбардировщике ясно обозначились черные кресты.
Первую половину дня 22 июня я дежурил у телефона на ЗКП (запасной командный пункт) командира 9-й сад (смешанной авиадивизии) Героя Советского Союза генерала-майора Черных. Телефонная связь с авиаполками, расположенными в различных населенных пунктах Белостокской области и на полевых аэродромах вдоль границы, была прервана. Она непродуманно осуществлялась через городскую почту, в которой на рассвете еще до начала бомбардировок прогремел взрыв, разрушивший коммутатор. С некоторыми полками наладили связь по радио. Судя по мрачному лицу генерала, известия были плохими. Постепенно вырисовывалась неожиданная и ужасающая реальность: большинство наших самолетов погибало на земле от бомбежек или обстрела с воздуха и даже от артогня. Но и в таких условиях над Белостоком весь день шли воздушные бои, дрались дежурные звенья и все те, кто сумел подняться в воздух.
Вторую половину этого трагического дня я просидел в кювете шоссе на окраине города у телефонного аппарата промежуточно-контрольной точки. Мимо на запад прошла крупная бронетанковая часть, порвавшая кабель в нескольких местах. С большим трудом удалось восстановить связь со штабом дивизии, что, возможно, спасло мою жизнь. В конце дня я получил по телефону приказ бросить все и как можно быстрее вернуться в штаб. Здесь меня ожидали два драматических известия. Все авиационные части получили приказ немедленно покинуть город и уходить на Восток. Такое решение было, без сомнения, оправдано не только огромными потерями самолетов, но и уже обозначившимся быстрым продвижением немецких танковых колон, стремившихся охватить Белосток с севера и юга. Вторая новость была не менее ошеломляющей: в конце дня застрелился командующий авиацией ОБВО генерал Копец. Я встречал его в штабе дивизии. В памяти остался высокий молодой генерал в кожаном пальто. По-видимому, он являлся одним из тех, кто понимал свою ответственность за разгром авиации округа, последствия которого роковым образом сказались на наших военных неудачах лета и осени 1941 г.
Поздним вечером 22 июня длинная колонна покинула Белосток и уже ранним утром понедельника была далеко за городом. В машинах находились только военные с голубыми петлицами — оставшиеся без самолетов летчики, авиационные техники, связисты, интенданты. Так для меня начались долгие дороги войны».
При написании статьи использованы материалы из книги Алексея Исаева и Артема Драбкина «22 июня. Черный день календаря».
Дмитрий Кузнец