«Чернобыль» Данилы Козловского: главный герой и тушит пожар, и водит скорую помощь, и ныряет под реактор Почему российский фильм получился более голливудским, чем сериал HBO

В прокат выходит фильм «Чернобыль», режиссер и исполнитель главной роли — Данила Козловский. Его герой Алексей Карпушин работает пожарным в Припяти, влюбляется в парикмахера Ольгу (Оксана Акиньшина) и вместе с ней планирует переехать к морю. В этот момент на Чернобыльской АЭС происходит катастрофа. После взрыва реактора Карпушин отправляется к станции тушить пожар, он же ныряет под реактор, чтобы повернуть вентиль и предотвратить еще один взрыв. Кинокритик «Медузы» Антон Долин рассказывает, почему российский фильм об аварии на ЧАЭС оказался более голливудским, чем одноименный сериал Крейга Мейзина от HBO.

Трое школьников едут по пустой ночной дороге на велосипедах, освещая путь фонариками, — ни дать ни взять «Очень странные дела». Потом слезают с великов, и десятилетний Алеша расчехляет свое сокровище — настоящую кинокамеру, прямо как в «Супер 8». На нее он снимает грозное здание, освещенное будто бы мистическим светом. И вдруг от взрыва содрогается земля, а над зданием взмывают клубы дыма и языки огня. Сказка заканчивается, не начавшись; место действия — Припять, время — ночь с пятницы на субботу 26 апреля 1986 года. Завороженный мальчик не может остановиться, он продолжает снимать. 

Одна из самых эффектных сцен «Чернобыля» Данилы Козловского дает исчерпывающий ответ на вопрос, зачем сделан этот фильм. Казалось бы, сериал Крейга Мейзина и Йохана Ренка в 2019 году фактически закрыл тему (недаром же канал НТВ вовремя снял с эфира свой телефильм, где к катастрофе оказывались причастными нехорошие иностранцы). Но бесценный взгляд со стороны, со всей возможной скрупулезностью разобравший трагедию по косточкам, никак не может быть приравнен к взгляду изнутри — неминуемо пристрастному, не претендующему на документальность и точность, но в любом случае иному. Почему бы Козловскому не почувствовать себя мальчиком, который заворожен смертельным зрелищем и не может остановить камеру? А продюсеру Александру Роднянскому, последние 35 лет одержимому этой темой, — одним из загнанных и несчастных свидетелей Чернобыля, вдруг получившим за счет кино магическую власть над реальностью и превратившим неконтролируемое безумие в историю о спасении мира?  

Не деконструкция аппарата советской бюрократии и выяснение причин случившегося. Не хроника повседневного ужаса, расширенная до эпических масштабов. Не дилеммы чиновников и ученых, попавших в воронку творящегося на глазах апокалипсиса. А просто маленькая история любви, в лучших традициях большого кино ставшая контрапунктом к концу света. Беспроигрышная модель «Титаника», в которой невозможно до конца понять, что главное, а что вспомогательное — частный выдуманный сюжет или хроника исторической катастрофы. Что-то нестерпимо элегантное есть в этом парадоксе: российский фильм получился более голливудским, чем сериал HBO (его продюсер Мейзин как раз сейчас запускает проект с другим протеже Роднянского — Кантемиром Балаговым; все связано). 

«Чернобыль» Мейзина и Ренка вслед за своим первоисточником, «Чернобыльской молитвой» Светланы Алексиевич, показывал ничтожество даже самых героических усилий перед всепроникающим ядом радиации. Соприкоснувшись с ним, мало кому удавалось протянуть дольше одной серии, и в этом был прекрасный вызов кинематографическим законам. «Чернобыль» Козловского, напротив, в лучших традициях блокбастера бросает вызов логике и физике. Такому фильму необходим главный герой — и он тут есть, сыгранный (как и в режиссерском дебюте Козловского «Тренер») самим постановщиком. Именно он, вопреки всему, обязан пройти ради зрителя через все круги ада и дотянуть как минимум до финальных титров. Спасатель, работающий на Чернобыльской АЭС, Алексей Карпушин — душа компании, свой парень, добродушный донжуан и выпивоха, красавчик и балабол, которому за эти качества прощают некоторую ненадежность. На его плечи по воле сценаристов Алексея Казакова и Елены Ивановой суждено упасть грузу всех испытаний, составляющих «джентльменский набор» фильма о Чернобыле. 

Пожарный, первым прибывший на место аварии и вытаскивавший на себе облученных умирающих товарищей? Водитель скорой помощи, везущей в уже переполненную больницу задыхающихся пострадавших? Доброволец-водолаз, готовый нырнуть под реактор и вручную открыть проклятый вентиль, чтобы спустить воду и спасти весь мир от нового убийственного взрыва? В любых реалистических книге или фильме это были бы три разных персонажа, ведь больше одной миссии не вытянул бы никто. У Козловского это один и тот же Карпушин, то есть снова Козловский, которого таинственным образом не берет никакая зараза. Известная всем по книге Алексиевич и сериалу Мейзина жена пожарного — важная героиня «чернобыльского мифа» — тоже возникнет в фильме. Это мать мальчика Алеши (тезки главного героя), парикмахерша Оля (Оксана Акиньшина). Но ее личный сюжет по очевидным причинам уступает линии мужского героизма. Фокус в итоге сдвинут с самоотверженной девушки на бесшабашного героя.

Любопытно взглянуть на «Чернобыль» Козловского под углом гендерного баланса. Такой взгляд — обязательный атрибут современного блокбастера. Как и в сериале, здесь есть искусственно введенный женский персонаж, мудрый и всегда спокойный, брошенный в самый центр событий: врача-радиолога Дину играет Равшана Куркова. Но в главной интриге основной вес все-таки приходится на мужчин, и даже одного конкретного мужчину. Зато лирическая линия позволяет сделать его менее однозначным: если отрешиться от эмоций, несложно увидеть в «Чернобыле» горькую и правдоподобную притчу о типичном русском мужике, готовом лезть в пекло без страховки и жертвовать жизнью, лишь бы не брать на себя ответственность за женщину и ребенка. 

Акиньшина и Куркова сыграли свои роли достойно, но сильнейшей женщиной «Чернобыля» оказывается снимавшая картину 26-летняя Ксения Середа («Кислота», «Звоните Дикаприо!», «Дылда»). Веская причина смотреть этот фильм, причем именно в кино, — выдающаяся операторская работа, которая должна бы задать тон визуальному оформлению отечественных блокбастеров на годы вперед. Подкрашенный голосом Пугачевой или Цоя тревожный флер Припяти в канун аварии с будто бы искаженными ностальгией цветами (то усиленными, то ослабленными) сменяется импульсивностью романтической истории. И вдруг ухает в хаос огня и пепла, среди которых человек может потеряться, пропасть навеки, но его все равно находит объектив будто на минуту растерявшейся камеры. Тут же кадр охлаждается мертвенными сине-зелеными красками под водой, из которой героям вряд ли удастся выбраться живыми. Скачками из пространства частной жизни в бурлящую толпу, где царит растерянность, переходящая в панику, Середа дезориентирует зрителя и вместе с тем не дает ему оторваться от экрана. 

Этот взгляд — то интимный, то берущий дистанцию, но никогда не хирургически отстраненный и математически точный, как в выдающемся сериале Мейзина и Ренка, — и дает индульгенцию несовершенным героям «Чернобыля», их объяснимым слабостям и страхам, их неспособности отличить смерть от надежды, а добро от зла, их склонности к ошибкам, в конце концов. Ведь что есть катастрофа Чернобыля, как не самый масштабный в новейшей истории памятник человеческим ошибкам.