«Учительницу записали в самые опасные люди государства» Среди первых россиян, признанных «иностранными агентами», оказалась педагог и фемактивистка Дарья Апахончич. Мы с ней поговорили

28 декабря Минюст впервые включил физических лиц в список СМИ-«иноагентов» — в реестр попали сразу пять человек. Теперь они под угрозой административной ответственности должны создать юридические лица для общения с Минюстом — а также маркировать свои публикации пометкой, что автор является «иностранным агентом». В том числе в реестре оказалась петербургская учительница русского языка, художница-акционистка и активистка Дарья Апахончич. «Медуза» поговорила с Апахончич о том, почему ее могли включить в реестр «иноагентов» и как это скажется на ней.

Думаю, что власть долго думала, что со мной сделать. И включить меня в реестр «иноагентов» — это все, что им пришло в голову. Наверное, они ничего больше не придумали. 

Еще этим летом меня арестовали [задержали]. Меня выслеживали с пяти часов утра, стерегли, силой засунули в автозак. Задержали из-за двух перформансов, в которых я участвовала. Тогда я работала [учителем русского языка] в Красном Кресте. Это был первый день после карантина, меня вызвали на работу, мы должны были вернуться к урокам. По пути задержали.

Я провела весь день в полицейском участке, потом был суд и штраф. Штраф мы с [правозащитной организацией] «Апологией протеста» обжаловали, но и сам момент задержания незаконный. Они должны были выписать протокол, вызвать в суд, но не засовывать силком в полицейскую машину. Для меня очевидно, что власть демонстрирует такое агрессивное поведение, чтобы меня напугать. Другого объяснения нет: ничего из того, что я делаю, не требует таких мер.

Этот первый день после карантина стал для меня последним рабочим днем. [После задержания и суда] в Красном Кресте мне сказали «до свидания». Меня уволили, назвав [акции] «нарушением базового принципа Красного Креста» — нейтралитета. В Красном Кресте нельзя работать и иметь какую-нибудь точку зрения. Это называется нейтралитет. Когда Красный Крест меня увольнял, говорили: «Вы же были нашей сотрудницей, а проявляли себя в феминистском активизме».

Летом меня задерживали сотрудники полиции, но кто-то же приказал им [это сделать]. Это групповая творческая работа [власти]. Потом они сказали: «Давай объявим ее СМИ[-иноагентом]». Очень хорошо, давайте объявим меня СМИ. Но я не являюсь СМИ. Я не веду журналистскую деятельность, не пишу статьи. У меня есть только личные страницы в фейсбуке и инстаграме — как почти у всех взрослых людей в России и других странах. Кто из нас, заходя в инстаграм, думает: не попадает ли это под закон об «иностранных агентах»?

Я — частное лицо. У меня нет НКО, организации. Я не была ко всему этому готова. Слава богу, паранойи у меня нет, поэтому это [включение в реестр] было сюрпризом для меня.

Понятия не имею, чем мне угрожает этот закон — я первый раз о нем услышала сегодня. Сегодня первый день, когда я узнала о таком реестре и том, что туда можно попасть, не будучи СМИ. Я не знаю всех людей из списка [иноагентов], но вижу, что медиа [в которых работают некоторые из них] хорошие. В хорошей компании оказалась. Эти медиа — экстремисты и иностранные агенты? Это же смешно! Конечно нет.

Просто идет механический отбор тех, кто получил иностранное финансирование. Это пугает, потому что это очень большое поле для произвола. Кто угодно и кому угодно может отправить деньги с иностранного счета. Я активный человек, у меня есть творческие работы, перформансы. И у меня редко, но бывают творческие вознаграждения — переводы от частных лиц [в том числе из-за рубежа]. Это не зарплата, а чисто символическая поддержка и пожертвования.

Этот закон несправедливый и неадекватный. Я буду обжаловать это решение. [Уже] обратилась к своей защитнице и защитнику, они мне помогали с обжалованием штрафа летом. Это «Апология протеста» — и я знаю, что они помогут мне составить необходимые заявления. Будем делать все, что от нас зависит, в судебном порядке. 

Можно готовиться к худшему. Представьте, вы заводите страницу в фейсбуке и вам говорят: «Это может привести к тюремному заключению». Вы станете ее заводить? Но, конечно, так прямо вам никто не скажет. В этом смысл репрессий — они непредсказуемы. Смысл репрессий в том, чтобы была огромная «серая зона», которая могла бы быть истолкована как против, так и за тебя. Все, что вокруг нас, может быть использовано против нас: соцсети, банковские карты. Пример такой непредсказуемости — дело Юли Цветковой.

Чем больше такая «серая зона», тем больше государство чувствует свою власть. Все сделано только для этого. Но ни один здоровый человек не мыслит мир так. Потому я и занимаюсь активизмом — я хочу нормальной справедливой ситуации, безопасной для меня, моих детей, моих студенток. А государство говорит: «Нет, слишком много хотите». 

Считаю, что это [признание иноагентом] — акция устрашения. Феминизм становится громче, феминистские акции становятся громче. Но власть не готова слушать женщин, не хочет действовать в интересах женщин. Все, что мы слышим: «Заткнитесь». Но я не собираюсь затыкаться, зачем мне это надо? Это ведь то, с чем я как раз не согласна.

Думаю, меня включили [в реестр] именно из-за фемактивизма, из-за этого ведь меня и задержали [летом]. Наверное, это так и работает: сначала тебя задерживают, потом включают в список «иноагентов», а потом нашивают на тебя звезду или сажают в тюрьму. Если бы я лучше учила не русский язык, а язык репрессий, я бы поняла с первого слова. Но я не поняла. 

Сейчас я продолжаю свои уроки русского как иностранного для беженцев и мигрантов — у нас волонтерский проект «Русский как простой», небольшая группа, мы работаем два года, и я продолжаю этим заниматься. В настоящий момент у меня нет трудовой деятельности [по договору] с организацией, на которой бы это [включение в список иноагентов] как-то сказалось. 

Но мне неприятно. Они хотят, чтобы мы боялись. Какую-то учительницу из Петербурга записали в самые опасные люди государства. Любые другие активисты, женщины, кто угодно посмотрят и подумают: «Лучше бы я вела себя поосторожнее в соцсетях». Так и работают репрессивные законы. Они посадят одного, а тысячи людей испугаются. Но, надеюсь, все будет хорошо. Посмотрим.