«Абсолютно новая сущность, которая никому не была понятна» Чем «Роснано» хотело быть в самом начале — и что из этого получилось. Интервью первого гендиректора компании Леонида Меламеда

В конце прошлой недели было объявлено об отставке Анатолия Чубайса с поста гендиректора «Роснано» — и одновременном переводе госкомпании под управление ВЭБ.РФ. Чубайс возглавлял «Роснано» на протяжении 12 лет, став главным лицом и символом компании, но на самом деле в момент создания «Российской корпорации нанотехнологий» ей управлял другой человек — Леонид Меламед. Он рассказал в интервью спецкору «Медузы» Светлане Рейтер, чем «Роснано» было в самом начале, какие задачи перед ним поставило правительство и понимал ли кто-то в компании, что такое нанотехнологии.

Вот что нужно знать про «Роснано» — прежде чем читать интервью Меламеда

Нанотехнологии — сейчас почти забытая, но когда-то новая любимая игрушка президента России Владимира Путина. Весной 2007 года он называл их в послании Федеральному Собранию локомотивом глобального научного прогресса — таким же, как «атомные исследования в 30-е годы прошлого века». 

Государство не будет жалеть средств на развитие наноиндустрии, обещал Путин, но необходимо, чтобы работа «была организована правильным образом и средства расходовались эффективно». Весной 2007 года президент распорядился создать национальный центр по нанотехнологиям на базе Курчатовского института и подготовить программу развития наноиндустрии.

Курировать вопрос развития нанотехнологий он поручил Сергею Иванову, повышенному в начале года с должности министра обороны до первого вице-премьера. 2007 год был предвыборным в прямом смысле: после двух президентских сроков Путину предстояло выбрать своего преемника. Основными претендентами считались два первых вице-премьера: Дмитрий Медведев, которому были поручены национальные проекты, и Сергей Иванов — ему достались нанотехнологии. 

В сентябре 2007 года была создана «Российская корпорация нанотехнологий» (в 2011-м она получила более короткое название «Роснано» и статус акционерного общества). В 2007-м правительство внесло в «Роснано» 130 миллиардов рублей — более пяти миллиардов долларов по тогдашнему курсу — сумму, почти равную финансированию всей научной отрасли России в том же 2007 году (132 миллиарда рублей). 

Стать первым гендиректором «Российской корпорации нанотехнологий» Иванов предложил Леониду Меламеду — бывшему гендиректору концерна «Росэнергоатом» и бывшему первому заместителю Анатолия Чубайса в РАО «ЕЭС России». 

Недолгая карьера в «Роснано» — Меламед руководил компанией чуть больше года — в итоге принесла ему серьезные неприятности: спустя годы Следственный комитет обвинил топ-менеджера в растрате 220 миллионов рублей на посту главы «Роснано». Источники Forbes называли возбуждение дела попыткой давления на Чубайса, которого вызывали в суд в качестве свидетеля. Уголовное дело не закрыто до сих пор, сам Меламед говорить о нем категорически не хочет.

Возглавляемая им нанотехнологическая корпорация было совершенно новой и никому не понятной сущностью: никто ничего и не объяснял, все надо было придумывать с нуля, рассказывает Леонид Меламед в интервью «Медузе».

«Определенный класс технологий, не очень четко очерченный»

— Вы были первым руководителем «Роснано». Кто вам эту должность предложил?

— Есть официальная версия — мне это предложил Сергей Борисович Иванов (осенью 2007 года — первый зампред правительства России — прим. «Медузы»). 

— А есть и неофициальная версия?

— Да. Ему рекомендовал мою кандидатуру Анатолий Борисович Чубайс. 

— Почему именно вас?

— А это вы у него спросите.

— Вот вас назначили: новая отрасль, новая корпорация, ничего не понятно. С чего вы начали?

— Я попросил бывших сотрудников и друзей помочь мне. Все любезно согласились. Были какие-то обязательные бюрократические действия — надо зарегистрироваться, уставные документы, получить печать и ИНН, все в таком духе.

— Как Иванов объяснил смысл «Роснано»?

— Сергей Борисович Иванов не из тех людей, которые должны мне хоть что-то объяснять. Он довел до меня решения правительства и сделал мне предложение. А уже потом я разбирался, насколько это решение было обоснованным, какие в нем документы, записки ученых и прочих людей. 

Я посмотрел, что делается на Западе. Выяснилось, что это решение назрело, оно было очевидно: многие страны начали целенаправленно в эту область вкладывать. Я, в первую очередь, говорю про передовые страны, но и развивающиеся страны делали то же самое. Но по масштабности подхода это [создание «Российской корпорации нанотехнологий»] было, на тот момент, в пятерке [по размеру инвестиций в нанотехнологии]. Многие правительства вкладывали в инновации, многие потратили большие деньги и у многих не получилось ничего.

— А у нас получилось?

— Пока нет. Неправильно сказал — мне кажется, у нас этот вопрос не закрыт. У нас это получается не так быстро, как мы рассчитывали, но, может, направление, в котором мы двигаемся, даст результат.

— Это было 13 лет назад, люди не знали, что такое «нано». С чего вы начали подбор проектов?

— В бытность моего пребывания [на посту гендиректора] ни одного проекта сделано и профинансировано не было. Все, чем мы занимались — это подготовительная работа, главными в которой были три вещи: разработать и утвердить со всеми стратегию корпорации, подготовить документы по финансированию проектных компаний, набрать первичную команду и сделать структуру. Наибольшие баталии вызывала структура и проектные компании.

— Почему?

— Потому что это была абсолютно новая сущность, которая никому не была понятна. У всех был свой взгляд на то, как нужно вести дела. Стратегия была самым большим камнем преткновения — я потратил на нее огромное количество времени. Если заострить, фактически это была развилка между двумя главными направлениями. 

Первое направление нам казалось правильным — это «Роснано» как инфраструктура и фонд для большого количества частных инвесторов. Поэтому в стратегии черным по белому было написано, что «Роснано» всегда соинвестирует — и далеко не всегда в контрольном пакете. 

Второе направление — его можно назвать прогосударственным — предполагало, что «Роснано» — это фонд для крупных проектов; не частных, а имеющих государственное значение. В наблюдательный совет входило много министров, дискуссии захватывали все нижние этажи их министерств и ведомств. Было огромное количество дискуссий на сотни людей. Я был сторонником первого варианта — и на долгое время он стал преобладающим.

— Что для вас самого значило «Роснано»?

— Определенный класс технологий, не очень четко очерченный. Таким он остается и сейчас. Была какая-то серая зона по части проектов, была черная, была белая, в которой можно было работать без проблем. Уже после меня были приняты подходы, которые в этой серой зоне позволяли классифицировать проекты на те, которые входят в мандат корпорации и отвечают слову «нано», и на те, которые не отвечают. 

— В понимании любого обывателя «нано» — это что-то очень неясное и неуловимое.

— Конечно, людям сложно разобраться в непонятных технологиях. Все простые знания были получены Ньютоном и Дарвином и другими выдающимися ребятами из прошлого века. Ну да, ну сложно понять — но это же небольшая проблема, если захотеть.

— Когда Иванов предложил вам эту должность, вы сразу согласились?

— Я шел, уже согласный. То есть было так: я сначала отказался, потом ночь подумал, решил, что это крайне интересная задача. И, хотя я в то время уже давно занимался делами, далекими от государственной политики (с 2004 по 2007 год Меламед был гендиректором и совладельцем инвестиционно-финансовой компании «Алемар» — прим. «Медузы»), эта идея была увлекательной.

— Чем она вас увлекала? Вы мечтали сделать прототип Силиконовой долины? Или о том, что под вашим руководством корпорация предложит что-то такое, что перевернет весь мир? 

— Во-первых, я нанимался — и это совпадало с желанием всех сторон — только на одну конкретную задачу под названием «запуск компании». Мечты мои так далеко не простирались, в сторону Силиконовой долины. Но мне хотелось — и, кажется, это отчасти получилось — запустить машинку, которая будет ехать долго-долго и будет заметным для России зерном, которое даст рост передовым инновациям, прикладным знаниям и проектам. 

— Не обидно было через год уходить? 

— Нет, так планировалось изначально. Мне предлагали остаться, но я посчитал свою задачу — пройти период стартапа для фонда — выполненной.

«Это называется «допустимым хозяйственным риском»

— Вы за развитием «Роснано» дальше следили?

— Да, но не в деталях. Знал, что запущены какие-то заводы, но какие договоренности существуют внутри этого проекта и какие у него технические детали, мне известно не было. 

— Какие проекты «Роснано» вам самому нравятся?

— Вообще, меня всегда вдохновляло то, что делал Юрий Удальцов (сейчас — зампред правления «Роснано» — прим. «Медузы») и его проект, связанный с гибкими экранами. Время от времени прекрасные управляющие рассказывали о прекрасных проектах, звучало это увлекательно, но деталей я не знал, так что сказать, чтобы что-то меня захватывало, я не могу. 

— «Роснано» довольно быстро начали критиковать — за слишком дорогие планшеты Plastic Logic, за кагоцел, за проекты, которые многим казались бесполезными. Было, как минимум, два отчета Счетной палаты, в которых «Роснано» выглядело, мягко говоря, не очень хорошо. Это вас не задевало?

— Обижало — нет, расстраивало — да. Но мы же понимаем, что за каждой такой критикой — и на государственном, и на публичном уровне — стоит затруднение в деятельности. Это всегда плохо. К тому же масса этой критики была очень поверхностной — есть же критика, которая, может, неприятная, но заставляет тебя развиваться. А поверхностная критика затрудняет деятельность.

— Отчеты Счетной палаты вы тоже считаете поверхностной критикой?

— Я, например, в каких-то отчетах видел отдельные вещи, которые мне казались не очень убедительными.

— Можете привести пример?

— Нет, за давностью лет не помню, осталось только общее впечатление. Но как толковому парню из Счетной палаты, который, может, понимает в экономике и много кого проверял, так вот сходу разобраться в венчурной экономике? В индустрии, у которой есть свои законы? 

— В последнее время в «Роснано» жаловались на отсутствие господдержки, и что вся она свелась к возможности взять кредит под госгарантии.

— Я не могу согласиться с тем, что государство мало помогало «Роснано» — поддерживало и продолжает поддерживать, а если б не поддерживало, то участь его была бы чрезвычайно печальна: не удалось бы построить ни одного завода. Поддерживало, и деньги давало. 

Всегда хочется большего, но у государства, видимо, много других задач и оно не смогло уделить столько внимания «Роснано», сколько бы хотелось его руководителям. Финансовая часть — только верхушка айсберга. Внутри было много вещей, для которых «Роснано» выступало локомотивом.

— Что было внутри? В подводной части айсберга?

— Например, наше законодательство не было нацелено на поощрение инноваций в принципе. «Роснано», насколько мне известно, пролоббировало много вещей — начиная от видов товариществ и других организационно-правовых форм и заканчивая льготами. 

Насколько я понимаю, был еще один важный вопрос: как относятся контролирующие органы к провалам в отдельных проектах? Насколько сбалансированы требования контроля с самой сутью этой деятельностью, в которой риск является одной из ее неотъемлемых составляющих?

Это, конечно, был предмет дискуссий — мне тяжело сказать, в какие подзаконные и нормативные акты и в каких ведомствах это вылилось, но граница как-то была прочерчена и она, вроде, позволяет людям инвестировать в рисковые проекты и государственные деньги, и квази-государственные, и нести за это дополнительную ответственность. 

Это то, что в какой-нибудь западной юриспруденции называется «допустимым хозяйственным риском». Как мне кажется, может, я ошибаюсь, но это не было написано в российской законодательной базе.

— Чем вы занимались после ухода из «Роснано»?

— Инновационным бизнесом. Им я занимаюсь и сейчас — меня увлекает область искусственного интеллекта, та часть, которая называется machine learning В ней сейчас я и пытаюсь что-то придумать.

«Людям сложно построить картину, в которой Чубайс сделал много хорошего»

— После вас «Роснано» возглавил Анатолий Чубайс. Что, на ваш взгляд, ему удалось сделать?

— Везде, где я его видел, он чрезвычайно добросовестно и глубоко относился к любому делу, которое ему поручалось. Это же не просто так — ты пошел руководить большим венчурным фондом. Ты можешь это делать, не погружаясь в конкретные проекты и научно-техническую область, а руководя этими проектами с финансовой точки зрения. 

Так вот, Чубайс — не такой. Чем бы он ни занимался, он пытается погрузиться до того дна, на котором он может эту проблему понять. Он всегда много учится, собирает вокруг себя кучу знающих людей. «Роснано» — это же, скорее, метод, а не область. Поэтому человек, который занимается таким обширным проектом, должен — или не должен, тут уж как он сам решит — разбираться во многих отраслях, начиная от медицины и заканчивая металлургией. 

Вы можете найти массу венчурных фондов, где люди в это не погружаются — они считают, что им это не надо: они нанимают эксперта на каждую техническую проблему, к которой относится проект. И это, в принципе, нормально работает — но просто Чубайс не такой. Он считает, что ему не стоит делать проект, если он сам не разобрался в деталях. Такой подход забирает невероятное количество времени, поэтому везде, где я его видел, работал он по 14 часов в день без выходных и отпусков.

— При этом его, если старые новости почитать, вся страна не любила.

— Мне кажется, несколько вызывающе выглядит высказывание за всю страну. Я тоже был и остаюсь частью этой страны. Многие люди его не любили за участие в шоковом переходе к рыночной экономике. Многие люди пострадали во время перехода, надо было найти причину. Сложную причину искать тяжело, в голову она мало кому придет. А найти конкретных виновных, да еще тех, кто на виду — это естественный шаг.

— Мне кажется, что даже Егор Гайдар не вызывал у людей такого раздражения, как Анатолий Чубайс. Может, потому что рыжий? Заметный?

— Я социальных опросов не проводил — кого из них больше не любил народ. Допускаю, что так оно и было — но не из-за личных качеств, а из-за того, что Чубайс стоял на самых острых участках реформы. Что-то, конечно, привело к тому, что он стал символом многих неприятностей, которые случилось со многими нашими согражданами. 

— Когда Анатолий Чубайс ушел из «Роснано», многие написали: ну, наконец-то. Немногие вспомнили, что он всегда поддерживал Первый московский хоспис, а «Роснано» открыло сеть ПЭТ-КТ-центров для диагностики онкологических заболеваний. Почему так произошло?

— Мне кажется, это все лежит в области психологии. Если у вас есть твердые убеждения в том, что Анатолий Борисович плохой, то все, что не укладывается в эту картину, человеческой головой отсеивается. Так мы устроены. Если какой-то персонаж в вашей голове носит негативную коннотацию, то голова не пропустит ничего, что эту картину нарушает — отсеет, не примет, не пустит в базу данных. Потому что это вызывает когнитивный диссонанс. Людям сложно построить картину, в которой существует сложная личность — Чубайс, который сделал много хорошего.

— За что вы сами любите Чубайса?

— Мало я видел таких энергичных и трудоспособных людей. Потом, жажда новой деятельности. Мы по факту знаем, что он менеджер высокого уровня — не всем могут нравиться результаты его деятельности, но организована она великолепно. Он горой всегда стоит за своих, например. И это дорогого стоит. 

— Почему даже те люди, которые хорошо относятся к Чубайсу, считают «Роснано» неповоротливой машиной, от которой мало толка?

— Мы о каком-то конкретном проекте сейчас говорим?

— Нет, об общем отношении.

— То, что у «Роснано» были неудачные проекты, это хорошо. Слава богу, теперь они знают, что в эту область инвестировать не надо. 

Во многих нормальных и даже классных компаниях неудачные проекты не являются причиной для разбирательств, а наоборот, приветствуются. Мне кажется, в этом случае надо смотреть на «Роснано» как на фонд: он должен больше зарабатывать, чем терять, и его портфель должен быть дороже первоначальных вложений. А вопрос, сколько проектов выстрелит — он, скажем так, второстепенный. 

Есть вторая линия, она про Россию — сколько создано зерен роста. Потому что каждый такой проект — вокруг него обязательно сложится какой-нибудь коллектив инноваторов, инженеров. К нему подтянется региональная и федеральная наука. Вот это оценить гораздо сложнее, и я не знаю, как.

— По финансовым показателям «Роснано» получается, что прибыльных проектов было не очень много.

— Это же динамическая область. Надо смотреть не на то, из каких проектов «Роснано» вышло, а на оценочную стоимость проектов, которые есть на сегодняшний день. 

* * *

Несмотря на то, что нанотехнологии в последние годы больше не называют приоритетным национальным проектом и локомотивом научного прогресса, Владимир Путин, похоже, не разочаровался в них окончательно.

«Без развития таких технологий, как нанотехнологии, будущего у нашей экономики нет, это совершенно очевидно», — заявил Путин в декабре 2020 года, поручая возглавить «Роснано» первому зампреду коллегии Военно-промышленной комиссии Сергею Куликову. «Роснано», отметил Путин, — одна из крупнейших структур страны, от которой зависит не только российская экономика, но и мировая. 

По подсчетам «Коммерсанта», в целом в 2007–2019 годах «Роснано» инвестировало в различные проекты 202,5 миллиарда рублей, в том числе 180,5 миллиарда рублей в рамках проектов прямых инвестиций и 22,0 миллиарда рублей — в рамках фондов.

В марте 2019 года Анатолий Чубайс отчитался, что «Роснано» вернуло государству первоначальные инвестиции в 130 миллиардов рублей, выплатив к этому моменту 132,4 миллиарда рублей налогов — и таким образом окупив все затраты государство на создание компании. Но чистый убыток самой «Роснано» за 2019-й превысил 16,5 миллиарда рублей.