Министр обороны Сергей Шойгу написал книгу «Про вчера» — о советском абсурде и ностальгии по нему Андрей Перцев объясняет, почему это интересное, но странное чтение
В середине октября в издательстве АСТ вышла книга «Про вчера», написанная министром обороны России Сергеем Шойгу. Про армию в ней ничего нет: Шойгу вспоминает о создании МЧС, которым он руководил долгие годы, или о своих столкновениях с политиками эпохи 1990-х. Но большая часть книги, которая состоит из отдельных рассказов, посвящена советскому быту и отношениям партийных боссов КПСС с жителями СССР. При этом сам Шойгу, вроде бы критикуя советские времена, явно вспоминает о них с тоской. По крайней мере, так показалось специальному корреспонденту «Медузы» Андрею Перцеву, который прочитал эту книгу по заданию редакции.
От книги «Про вчера» министра обороны и бывшего главы МЧС Сергея Шойгу подсознательно ожидаешь пафосного, ультрапатриотического повествования — такого храма вооруженных сил, сложенного из букв. Однако под обложкой — сборник рассказов о курьезах советского быта, абсурдных требованиях советского Госплана, исторические анекдоты о политиках 1990-х и несколько серьезных и даже страшных историй о природных катастрофах.
Написана книга простым, рубленым и грубоватым языком (в рассказах Шойгу прослеживается что-то общее с текстами бывшего мэра Екатеринбурга Евгения Ройзмана), но достаточно складно. Сомневаться в авторстве министра почти не приходится: он либо сам написал, либо надиктовал эти тексты.
Шойгу и советский треш
Абсурдные и веселые (а иногда и не очень) приключения советских строителей — самая яркая и запоминающаяся часть книги Шойгу. Главные герои этих рассказов с переменным успехом борются с беспощадным советским бытом: дефицитом, клопами и тараканами в квартирах и общежитиях, а также придирками партийного начальства.
В моем студенчестве соседа по общаге за клопов чуть не выгнали из комсомола. Он ради забавы загонял клопов в конкретную точку и там давил их, создавая из клопов-тушек картинки и слова. Так вот, за слова «Слава КПСС» его чуть не выперли. Тогда с этим было строго.
Один из соседей уже по рабочему общежитию не смог это терпеть и принес с завода некое чудодейственное средство, которое, судя по рассказу, оказалось эффективным (правда, помимо клопов и тараканов из дома убежали кошки и собаки). Однако бегство домашних животных оказалось не единственным побочным эффектом чудесного советского средства.
Когда наши холостяки-соседи в ближайший выходной отправились в известный городской ресторан «Енисей» и познакомились с двумя тоже, видимо, холостякующими (или не очень) девушками и оба не смогли… оправдать их надежд и своих желаний субботнего вечера. Конец, как в сказке, хороший. Все промыли, все углы прочистили. Вечера стали оправданно и ожидаемо насыщенными. Но… кошки и собаки так и не вернулись. Решили не рисковать!
Рассказ «Зина и Клопы»
Министр обороны выбирает шутливые темы на грани фола. Герои рассказа «Антифриз», как и тысячи других советских работяг, пьют незамерзайку и страдают от этого.
На втором или третьем часу застолья бригадиру что-то заплохело. Он вышел из бытовки, с мучительным рыком изверг все — и жареную картошку, и сало, и кильку в томате, и вечнозеленые помидоры. Добрел до соседней бытовки, свернулся калачиком и, опустошенный, уснул.
Одна из героинь рассказа «Ирония судьбы» за новогодним столом не смущаясь объясняет будущему министру обороны, почему ни она, ни ее муж не могут пить спиртное: «Сережа, нам нельзя. У нас триппер».
Словом, советский быт в описании Шойгу предстает в меру абсурдным и фантасмагоричным; тем не менее автору, он, кажется, нравится. Советские строители пьют «Посольскую водку» и финские ликеры (а когда их не оказывается под рукой, в ход снова идет антифриз), ходят «в дефицитных дубленках, джинсах, в мохеровых индийских шарфах, норковых шапках и в унтах», слушают песни Жанны Бичевской, рок-оперу «Юнона и Авось» и записи Михаила Жванецкого. Сооружают фляжки в виде книг и блокнотов, чтобы коротать время на скучных партийных совещаниях. И все же, несмотря на явные симпатии Шойгу, советский быт в его пересказе все равно получается отталкивающим.
Шойгу и советская вертикаль власти
Ничуть не меньше в рассказах Шойгу достается и советской системе управления вместе с плановой экономикой. Разбор полетов после сдачи строительных объектов (в прошлом Шойгу — инженер-строитель) он несколько раз называет «наказанием невиновных и награждением непричастных».
Министр описывает злоключения своего приятеля — руководителя предприятия, который во время партийной проверки неловко объявил, что у него есть штатный помощник. Директора вызвали в Москву на парткомиссию: такие вызовы обычно ничем хорошим не кончались — людей порой заставляли сдать партийный билет КПСС, а то и арестовывали. Шойгу утверждает, что посоветовал директору обратиться к главе красноярского краевого комитета партии, чтобы тот написал своему начальству письмо. Совет подействовал: вместо того, чтобы лишить знакомого Шойгу партийного билета, дело спустили вниз по вертикали, где его и замяли, — но эта история все равно сломала карьеру успешному директору.
«Понимаешь, я сначала пытался узнать, за что? Что я нарушил, за что меня нужно из партии исключать и дело в прокуратуру передавать? А сейчас даже это меня не интересует. Я просто хочу быть там, где «их» не будет никогда!» И он, передовик и умница, пошел работать туда, где их и не будет никогда. Просто спрятался на том уровне, вмешиваться в который они считали ниже своего достоинства, до которого они не опускались.
Дела в плановой советской экономике обстояли не лучше.
В 1985 году мы должны были сдать первую очередь Саянского алюминиевого завода. Сдать к концу года, в декабре, как и сегодня это делается. К этому все постепенно и двигалось. Но в конце 1984 года совершенно неожиданно пришла директива, которая нынешнему поколению будет не совсем понятна, как и вообще любому нормальному человеку: «Год предстоит юбилейный. Страна будет отмечать 115 лет со дня рождения Владимира Ильича Ленина. И было бы неплохо ввести завод в строй не в декабре, а в апреле».
Ничем хорошим гонка не закончилась.
Естественно, запустить-то запустили, начали первую прокрутку транспортеров. И подул ветер. Вся площадка Саянского алюминиевого завода вокруг корпусов электролиза, строящихся и пускаемых, вокруг литейного производства, сделалась припудренной, белоснежной.
Автор поясняет, что это глинозем, из которого производят алюминий, засыпал все вокруг. Такие ситуации не были редкостью.
При пуске цементного производства в Ачинске, например, когда в пусковой комплекс не вставили газоочистку и половина города Ачинска была припудрена тоже. Только не белым глиноземом, а серым цементом. Все согласно расчетам, по розе ветров. Серые тополиные листья, серые тротуары.
Однако Шойгу описывает положение дел при советской власти, никак его не оценивая. Он сдержанно сочувствует герою рассказа «Мандарины», старику — торговцу цветами, попавшему в заключение за спекуляцию.
Наверное, все просто видели, что старик не преступник. Он выращивал цветы, этим жил, хорошо жил долгие годы. Однако советской власти подобное не понравилось. И власть его наказала. Старик мог озлобиться, замкнуться, но он, наоборот, смиренно принял то, что произошло. И все время повторял: «Сам виноват».
Похожей точки зрения, судя по скупым авторским оговоркам, придерживается и сам Шойгу. Он осуждает не советскую систему, а новых собственников построенных заводов и фабрик — и досадует, называя 1990-е годы временем «нищеты и хаоса».
Да, мы для вас построили ГЭС, алюминиевый комбинат, в Красноярске еще один, в Братске третий, сейчас в Богучанах четвертый. Построили для вас, но сегодня управляют этим какие-то новые люди, компании, которые думают только о прибыли. Хотя получили все это, не вложив ничего: ни души, ни сил, ни времени. Они не имеют своих побед, которые были у каждого плотника, бетонщика, инженера, энергетика. Они отказались от тех обязательств, которые мы брали на себя, строя все это.
Шойгу и Сталин
В рассказе «После вождя», посвященном сталинским временам, проглядывает позиция министра обороны. Он прекрасно осознает, что в СССР при Сталине происходило что-то нехорошее — хотя позволяет себе прямо осудить только разрушение храмов.
Я и не собираюсь критиковать то поколение. Потому что к тому поколению относятся в том числе мои дедушка и бабушка — активные ревсомольцы, которые занимались разного рода делами. Но некоторые вещи, которые я делаю в республике [Тува] и для республики, — это я отдаю долг, можно сказать. И долг этот — от ощущения того, что мои бабушка и дедушка, может быть, имеют отношение к тому, что тогда происходило. Настаиваю: они ни в чем не виноваты.
Министр обороны вспоминает историю брата своего деда Серена Кужугета.
В 1925 году Серена Кужугета направили на учебу в военное училище в Тверь. В 1929 году он вернулся на родину и был назначен командиром Народной революционной армии Тувы. Создавал армию. В 1938 году его и других военных арестовали по сфабрикованным делам. Как и многих тогда. Приговорили к высшей мере, но в какой-то момент заменили смертный приговор длительным тюремным заключением. После вхождения в состав Советского Союза — после того, как умер Сталин и развенчали культ личности, — их выпустили. Кого-то даже реабилитировали.
С учетом того, что он знал русский язык, был хорошо образован по тем временам и для тех мест, ему много раз предлагали возглавить сельсовет, стать районным депутатом, занять разные большие по местным меркам должности. Но он всегда отвечал на все предложения: «Достаточно».
Всю жизнь, после того как вышел, он работал чабаном [пастухом], никуда не стремился и ничего не хотел. И никогда ни о чем не рассказывал, никогда никого не критиковал, был абсолютно всем всегда доволен.
Примерно так же к советскому (и сталинскому) прошлому относится и сам Сергей Шойгу:
Не знаю, как сейчас оценивать все то, что происходило тогда. Наверное, это все можно называть и становлением республики, и становлением страны, государства, нового строя, нового режима. Это сегодня все учат жить, а тогда научить было некому. Не так много было людей, которых можно назвать голосом народа, совестью нации. Очень мало было тех, кто мог говорить от имени людей. И вообще не было тех, кто, как сегодня, смотрел бы на ситуацию со стороны и мог судить, что происходит и как должно происходить, куда мы идем. Я таких не видел. Но сложно представить, чтобы тогда у нас появился человек, который дал бы себе абсолютное право без всяких оснований о ком-то судить, кого-то судить, осуждать, клеймить позором и уж тем более быть нравственным эталоном.
Шойгу и Черномырдин
Из коллег Сергея Шойгу по российскому правительству в книге чаще всего упоминается премьер Виктор Черномырдин. Как правило, рассказ о нем идет в жанре исторического анекдота. То Черномырдин обещает послать «на ***» губернатора-либерала, который жалуется на Шойгу, якобы желающего занять его место. То, уже будучи послом на Украине, бывший премьер крепко напивается с тогда еще министром МЧС, а на следующее утро как ни в чем ни бывало сидит в зале, где проходит первый съезд «Единой России» (сам Шойгу при этом находится в президиуме съезда и страдает от недосыпа и похмелья).
Рассказ «Громовержец» целиком посвящен громкому храпу Черномырдина. В одной из правительственных поездок Шойгу разбудили странные звуки.
Ночью мне показалось, что гремит гром. Причем гремит ритмично. Прогремел — пауза, прогремел — пауза. Потом я подумал, что это не гром, а лист кровельного железа дребезжит и отрывается. Вышел в холл, у двери охрана дежурит возле телефона спецсвязи, при моем появлении сотрудник поднимает голову и говорит: «Спите». Я понял, что это не гром, а Виктор Степанович.
Шойгу и судьба
Самые серьезные рассказы Сергея Шойгу посвящены его работе в МЧС. По большей части это рассказы не о подвигах спасателей, как это можно было предположить, а о бытовых и страшных сторонах их работы.
Мать обезумела от горя и не понимала, почему ее девочку, с которой она говорит и которую она слышит, не могут достать: «Не можете поднять какие-то две панели. Вот же она — рука, плечи, еще чуть-чуть — и увидите лицо… Объяснить невозможно, что, как только поднимем эти самые две плиты, ей, ее девочке, жить останется пятнадцать, может быть, двадцать минут и мы ничего сделать не можем, ну почти ничего. Можем подержать ее еще на этом свете два-три часа, не трогать завал, не поднимать, не разбирать. Оставил их втроем. Третьим был спасатель-парамедик, державший капельницу, поставленную в вену под ключицей девочки, в единственное место, очищенное от завала. Жестко, даже грубо парамедик сказал матери: «Садись, поговори, наговорись с дочкой. Мы ее не спасем, и никто не спасет. Полтела передавлено, если б только нога. Ноги, руки можно ампутировать, а полтела — нельзя». Все ушли, они остались попробовать наговориться. Мама и двенадцатилетняя дочь… И так по всему бывшему городу — десятки, сотни таких мам, отцов, бабушек, судеб.
Рассказ «Нефтегорск»
Без эмоций в том же рассказе он упоминает, как спасателям пришлось принимать решение о забое сотен коров, хозяева которых погибли. А в рассказе «Волочанка» Шойгу невозмутимо вспоминает такой случай:
Стирали портянки, спецуху, купались, отбиваясь от мошки и комаров. Вдруг видим: на реке перевернулась лодка, а в ней плыл старик-нганасан (коренной народ в Сибири, — прим. «Медузы»). Старик тонет. Кинулись, достали, откачали. И вот тут самое интересное. Его жена бегает, кидает в нас камни и кричит: «Он решил его забрать! Вы помешали!» И хотела, судя по всему, чтобы мы бросили его назад в реку.
Судя по книге, примерно так же (как к советским временам и своей работе в МЧС) Сергей Шойгу относится и к жизни в целом. Он подмечает недостатки системы — и рад поделиться своими наблюдениями, грустными и смешными. Но бороться с абсурдом — или хотя бы признавать его таковым — Шойгу совсем не хочет.
Андрей Перцев