В ночь на 10 августа в центре Минска, где люди вышли на протесты после президентских выборов, был избит и задержан спецкор «Медузы» Максим Солопов. Он попал в Центр изоляции правонарушителей (ЦИП) — изолятор, расположенный на улице Окрестина. Это учреждение стало символом полицейской жестокости в Беларуси. Сотни бывших заключенных рассказывали, как их там унижали, били и пытали силовики; при этом им не давали еду и воду и не позволяли связаться с внешним миром. Солопов провел в ЦИП двое суток в разгар операции по усмирению протестов. Освободить его удалось при посредничестве российского посольства в Беларуси. Вернувшись домой, Максим Солопов записал историю своего задержания и заключения.

Перед задержанием 

Последние кадры из Минска, которые сохранились в моем телефоне — это участок на проспекте Независимости в центре города, зажатый кордонами силовиков с двух сторон. На Т-образном перекрестке с улицей Городской вал толпа из нескольких тысяч человек пыталась развернуться в обратную сторону, потому что не могла преодолеть укрепленные позиции ОМОН. Это были люди, сбившиеся в стихийное шествие уже после того, как протестующие столкнулись с силовиками в двух основных точках — возле стелы «Минск — город-герой» и станции метро «Немига». 

В основном на ночных улицах оставались молодые люди до 35 лет; впрочем, были тут также несовершеннолетние и люди постарше. Кажется, преобладали мужчины. Многие шли парами. Толпа скандировала «Жыве Беларусь!» и «Верым! Можам! Пераможам!» Никакого оружия, камней или палок в руках у граждан не было — даже у небольших групп футбольных фанатов или анархистов, которых можно было опознать по одежде. 

Когда хвост колонны вернулся назад, к скверу Адама Мицкевича, толпа, судя по всему, оказалась разрезанной силовиками как минимум на две части. Одна из них в итоге была заблокирована в районе улицы Володарского. Бойцы спецназа в камуфлированной экипировке начали зачистку сквера с помощью слезоточивого газа и светошумовых гранат; люди побежали в сторону Гознака и театра имени Горького. «Мы не можем дышать!» — скандировали они. Около театра стало понятно, что силовики, приготовившись к зачистке, сосредоточились и на улице Володарского, и на всех прилегающих переулках. Людей охватила паника. Толпа распалась на группы, которые бегали в поисках выхода, — но по периметру были сплошные административные здания с высокими заборами.

Задержание 

Я на ходу познакомился с двумя молодыми людьми в светоотражающих жилетах с надписью Press — это были корреспонденты российского издания Daily Storm Антон Старков и Дмитрий Ласенко. Мы решили бежать вместе и завернули в заросший кустарником тупик. Как позже выяснилось, это был участок между оградой вокруг турецкого посольства — и старейшей, но действующей тюрьмы «Володарка» (известной среди прочего тем, что в ней убивают людей, приговоренных к смертной казни). Двухметровый забор посольства казался относительно преодолимым, а главное — за ним просматривался шлагбаум и проход в переулок. Вероятно, уже за спинами зачищавших улицу Володарского силовиков. 

Корреспондент DS подсадил меня, чтобы я первым перелез через забор. Как только я спрыгнул, из-за угла — со стороны того самого шлагбаума — раздались крики: «Стоять, твари! Стоять, *****!» Оттуда выбежала группа бойцов в шлемах и латах, размахивающих резиновыми палками. «Макс, беги! Тебя будут убивать!» — крикнул Артем. 

Бежать уже было некуда. Если я попытаюсь сдвинуться с места, и без того агрессивные бойцы придут в полное бешенство, думал я. Я встал на колени, поднял руки и крикнул: «Я журналист, россиянин!» «Тварь ты! Сука! ****** [конец] тебе!» — кричали в ответ бойцы. За пару секунд меня прибили дубинками к асфальту. Я изо всех сил старался уберечь голову. Затем меня взяли под руки и потащили. 

Бегущие мимо сотрудники спецподразделения попытались еще приложиться ко мне дубинками со словами: «Вот тварь!» Я опять крикнул: «Я журналист, россиянин!» Кажется, кто-то из офицеров остановил бойцов: «Хорош, хорош!» По затылку у меня уже текла кровь, потому что голова была рассечена. Меня завели в милицейский автобус под крики: «Лицом в пол! Руки за спину, животное!» Кто-то подтолкнул меня берцем в спину и наотмашь ударил по ноге дубинкой. «Ползи в конец автобуса, тварь! Лежать, не двигаться! Руки за спину держи!» Я остался лежать неподвижным с окровавленной головой, позади меня тянулся размазанный по полу кровавый след с отпечатками милицейских ботинок. 

В автобус завели 15-летнего парня, который, увидев это, закричал: «Не убивайте меня!» Но сидевший в автобусе боец его успокоил: «Заткнись, *****, не дергайся, будешь жить! Но сядешь лет на восемь. Все сядете! Слышал, омоновца убили? Вам ****** [конец] в камере!» (На самом деле, никто в Минске во время протестов не убивал омоновца — прим. «Медузы».)

Потом у меня из карманов брюк вытащили вещи и документы, сорвали со спины рюкзак и сложили все туда. В автобус зашел мужчина в штатском. Мне приказали встать на колени, лицом к задней стенке автобуса. 

— Максим Викторович? 

— Да. 

— Журналист?

— Да. 

— Когда к нам приехал?

— Несколько дней назад. 

Мужчина в штатском ушел. В автобус завели задержанную девушку. Ее не били, но обращались с ней жестко. На ее просьбы позвонить молодому человеку или попить грубо отказывали. 

— Ты знала куда шла!

— Я шла к своему молодому человеку. 

— В РОВД, ***** [блин], будешь объяснять. 

В машину пустили то ли фельдшера, то ли врача «скорой помощи». Молодой парень — он сделал мне перевязку. Сказал, чтобы я не переживал и что тяжелых травм у меня нет. Было видно, что ему не по себе от происходящего. Медик поинтересовался, как я себя чувствую. Ответил, что у меня головокружение при резких переменах положения в пространстве. «Это нормально. У тебя черепно-мозговая, сотрясение. В повязке бить не должны», — сказал он с сочувствием. 

Вскоре меня вместе с подростком и девушкой вывели из автобуса под крики «Голову вниз! Ниже!» (такие же крики, иногда подкрепляемые ударами дубинок, я наблюдал еще несколько часов; так обращались со всеми задержанными). Мужчин, в том числе меня, завели в конвойный минивэн: лавка для задержанных в задней его части была отгорожена решеткой; по бокам располагались тесные металлические боксы. В боксы засунули девушек, мы оказались за решеткой. 

«Будете говорить, выбью зубы на ***! Мозги ***** [трахать] будете там в РОВД или где… Мне — не надо. Понятно?» — объяснил правила поведения конвоир в маске. Перед этим дрожащий подросток шепотом говорил нам, что ему нельзя в изолятор: «Мне ****** [конец]. Я же несовершеннолетний». Я пытался его успокоить, объяснить, что именно из-за возраста его, скорее всего, скоро отпустят и трогать не будут — надо только связаться с родителями. Мы ехали, а навстречу нам проезжали бронированные автомобили, водометы; где-то в стороне гремели взрывы светошумовых гранат, выли сирены «скорой помощи».

Тюрьма 

Мы остановились в каком-то месте, освещенном мощными уличными фонарями — будто это военный объект или тюрьма. Открылась дверь. Послышались вопли людей, которых бьют, и истошные крики: «Бежать! Стоять! Лежать! На колени!» 

«Откуда? Не знаю. Первомайские брали. 12-34 МЛ», — сказал наш конвоир и приказал готовиться к выходу. 

«Бегом, суки! Я сказал: бегом, *****, голову вниз, животные! Хотели перемен, суки?!» — встретили нас голоса. Пригнув голову вниз, я побежал в том направлении, куда указал конвой. Мы оказались в коридоре с зелеными стенами и кафельным полом, измазанным кровью. Вдоль стены, на расстоянии примерно тридцати сантиметров от нее, была сделана разметка в виде сплошной красной линии. 

«На колени, твари! На колени к стене, головой в пол». Я встал на колени и уткнулся лбом в кафельный пол за красной чертой, затылок при этом упирался в стену. «А-а-а! Не надо», — застонал от ударов дубинкой кто-то менее расторопный. Ко мне наклонилась женщина-медик — насколько я смог разглядеть ее форму. Она спросила мою фамилию и записала ее. Видимо, ее задача заключалась в том, чтобы составить список людей, получивших травмы. Я охотно называл любые свои данные всем, кому это было надо, и добавлял, что я россиянин и журналист. Это внушало надежду, что меня рано или поздно смогут найти (как и тот факт, что сотрудники издания Daily Storm видели, как меня задерживают). 

«Встали, развернулись налево, побежали вперед! Голову вниз, суки! Стоять! Лицом к стене, голову вниз! По одному налево заходим». Так мы попали в квадратное помещение с бетонным полом, которое напоминало прогулочный дворик в СИЗО — только тут была еще и крыша над головой. Нас заставили встать в привычную позу российских заключенных — лицом к стене, расставив ноги широко в стороны, руками упираясь в стену. В этой позе пришлось простоять около получаса, что физически достаточно тяжело. 

Однако со временем выяснилось, что оставшийся наблюдать за нами милиционер настроен не агрессивно. Он закрывал глаза на то, что некоторые начали убирать руки за спину или сдвигать ноги — и даже осторожно отвечал на такие же осторожные вопросы задержанных, предупреждая, что лучше молчать, пока всех не отправят по камерам. Я старался послаблениями не злоупотреблять — из коридора были слышны стоны людей, которых избивали коллеги нашего надсмотрщика. 

Как раз в этот момент я услышал глухой удар чем-то об стену, затем о металлическую дверь, человеческий стон и хлесткий удар дубинкой: «Пресса, *****?! Я тебе покажу прессу, тварь!» Я решил не спешить с очередными заявлениями о том, что я журналист. 

Позже я обратил внимание, что спокойно настроенные милиционеры не носили маски, зато те, кто издевались над людьми, прятали свои лица и тщательно следили, чтобы никто из задержанных не смотрел никуда, кроме пола и стен перед собой. 

Вдруг где-то посреди стонов я услышал обрывки итальянской речи и даже слова «Daily Storm, Meduza, Maksim Solopov». Я понял, что это журналисты, которые обсуждают новости. Несмотря на стоны белорусов, итальянцы в некоем соседнем помещении явно чувствовали себя в безопасности. Поскольку наш надзиратель был спокоен и не агрессивен, я крикнул (но не очень громко, чтобы не привлечь внимание людей в коридоре): «Журналист Максим Солопов здесь!» «Все поняли, поняли. Лучше стой молча», — тихо посоветовал милиционер. Никакой реакции на мой выкрик не последовало; не отреагировали ни болтавшие где-то итальянцы, ни силовики. 

Снова поступила команда выходить по одному и строиться лицом к стене. Затем — бежать, опустив голову вниз, в противоположный конец коридора и вставать на колени, лицом к стене, головой в пол. Людей вокруг продолжали бить и оскорблять за малейшие отклонения от указаний. 

Я услышал голос женщины, которая на повышенных тонах начала препираться с кем-то из милиционеров: «Я такой же белорус, как вы! Вы нарушаете закон!» — «Заткнись! Вы, *****, знали куда шли! Сейчас получишь, если не заткнешься! Все получат!» Эта женщина была единственным человеком, который попытался заявить о своих правах посреди происходящего. Мне было страшно за нее; надеюсь, в отношении нее ограничились угрозами и бранью. Я не дослушал перепалку, кто-то из силовиков заорал у меня над ухом.

Стоявших на коленях мужчин, в том числе меня, заставили раздеваться, не поднимаясь с пола. Когда мы оказались полностью голыми, нас попросили вынуть шнурки из обуви и сложить их — и все личные вещи — в небольшие черные пластиковые пакеты. Я начал вытаскивать из карманов брюк зажигалку и мелочь — и обнаружил пресс-карту, которую у меня еще не забрали. Аккуратно положив документ с крупной надписью Press и моей фотографией поверх остальных личных вещей в пакет, я оставил его приоткрытым — чтобы лишний раз привлечь внимание к тому, что здесь журналист. 

Как только я сделал это, последовала команда убрать руки за голову. «Снимаем! Снимаем!» — говорил кто-то из сотрудников. Когда он добрался до меня, он ударил меня по ладони, прижатой к затылку — этот удар больно отозвался в голове: «Кольцо снимаем!» Я быстро убрал обручальное кольцо в тот же пакет, почти демонстративно — прямо на пресс-карту, — и вернулся в исходное положение: на коленях, руки за голову. В этот момент оравший на всех мужчина в маске схватил меня за цепочку на шее и потянул к себе: «Снимаем! Быстрее, *****!» 

Тут я запереживал, что сейчас запутаюсь в поисках застежки; окровавленный бинт с головы у меня уже слетел. Я был последним в шеренге; очень не хотелось получать по голове, на которой рана только затянулась кровавой коркой, или по голой спине из-за того, что задерживаешь всю группу. К счастью, с цепочкой справиться удалось довольно быстро. 

Затем всем голым мужчинам приказали снова уткнуться головой в пол. В этот момент я прислушался к происходящему за окном и сквозь крики в коридоре, где-то во дворе различил хлопки, по всей видимости, все тех же светошумовых гранат. Я слушал крики, сливавшиеся в какой-то лай, смотрел на окровавленный кафель с отпечатками ступней, скрюченное голое тело моего соседа — а в голову лезли рассказы о внесудебных расправах с протестующими в кризисные моменты, в духе событий 1993 года в Москве. 

Что там на улицах? Все примерно так же или уже окончательное военное положение? Комендантский час? Интервенция России? Столкновения силовиков между собой? Стал думать о шансах выжить в подобной ситуации, потом — о том, как стоит вести себя в случае самого плохого сценария: «Если уже и правда конец, надо хотя бы думать о хорошем и вести себя достойно». 

Тут я привел свои мысли в порядок и вспомнил про изъятые шнурки и слова нормального милиционера про камеры; зачем нужно заставлять тех, кого уже приговорили, снимать шнурки? Значит, мы в статусе задержанных, впереди административный арест или уголовное дело. 

Я думал о формальной стороне происходящего: что это за учреждение — ИВС, СИЗО, РОВД или какой-то специальный объект? Кто эти люди в масках — ОМОН или штатный персонал? 

Нам приказали ползти на коленях в сторону лестницы, нас передали в распоряжение более вменяемых сотрудников. Они спокойным тоном приказали надеть трусы, взять одежду и быстро идти вверх по лестнице на третий этаж. По пути милиционеры даже немного успокаивали людей, предлагая им выпрямиться и идти нормально. 

Арестанты

Нас закрыли в камере на третьем этаже. Почти квадратное помещение — пять на шесть метров — с желтыми стенами; похоже на стандартную камеру российского СИЗО. В углу отгороженная стенкой дырка в полу (туалет), рядом раковина, вдоль стен двухъярусные нары — четыре штуки, в центре длинный стол с лавками по бокам. Окна — высоко и за решетками внутри и снаружи. Металлическая дверь с «кормушкой» по центру и стеклянной щелью на уровне глаз, прикрытой снаружи куском резины. Возле двери висел лист с правилами внутреннего распорядка в изоляторе и набранной крупным шрифтом фразой, что с каждого арестованного будут взыскивать 14,5 белорусского рубля (около 500 российских) за каждый день пребывания в учреждении. 

— Где мы? — спросил один из сокамерников.

— Похоже на [изолятор на улице] Окрестина, — ответил другой.

— Точно на Окрестина. Я здесь служил. Рядом ВЧ [военная часть], — добавил третий. 

Раздался металлический лязг двери. Еще десять человек. Едва успеваем обменяться приветствиями и разглядеть друг друга, вводят еще десятерых. В конце концов в восьмиместной камере собрались около 45 человек. Многие избиты, один очень сильно: лицо отекло, передвигается с трудом. Судя по татуировкам, местный националист. Его сразу уложили на нары на первом ярусе. Остальные занимали свои места в зависимости от усталости. Никаких конфликтов по этому поводу не возникало. 

Единственный человек с криминальным прошлым — очень худой, пьяный и избитый мужчина с тюремными наколками — сразу улегся спать на пол. Отказавшись от предложения прилечь на нары из-за разбитой головы, но и решив не спать на полу, я занял место за столом и положил под голову толстовку вместо подушки. Под столом оказался еще и достаточно удобный для такого положения упор для рук. Так мне удалось немного поспать на левой стороне, где не было гематом. На нарах спали по двое — валетом, кто-то спал под нарами или просто на полу. Некоторые люди оказались в камере в одних трусах: от страха они сложили по команде в пакеты для личных вещей и всю свою одежду. 

С восходом солнца дышать в переполненной камере с единственной небольшой щелью для свежего воздуха становилось все сложнее. В воздухе висела легкая дымка, пахло потом; на стенах и металлической двери образовался конденсат, стекающий ручейками. Люди по очереди подходили подышать к окну. В течение двух суток в камере не было ни еды, ни средств гигиены, ни какой-либо связи с внешним миром. На следующий день после задержания отдельные смены сотрудников изолятора начали приоткрывать «кормушку» в двери, чтобы дать проникнуть внутрь свежему воздуху. В ответ все хором кричали: «Спасибо!» В камере обнаружились две пластиковые бутылки, в которые можно было набирать воду из-под крана — и пить, передавая по кругу. 

Люди постепенно знакомились и рассказывали свои истории. 

Большинство задержанных — молодые парни. Водитель электробуса, бывший конвоир, студент музыкального училища, оператор станка белорусского Гознака, студент журфака, слесарь Минского тракторного завода, фанат минского «Динамо», руководитель строительной бригады. Самые взрослые мужчины — бухгалтер лет 45 с аккуратной бородкой; электрик в майке с надписью Libertarians и слоганом «Береги свою спальню от республиканцев, а кошелек — от демократов»; коротко стриженный предприниматель, работающий в ресторанной сфере. 

Ресторатор все время сокрушался, что он пошел искать среди задержанных свою жену, чтобы ее отпустили — но был сам задержан спецназом в камуфляже. В итоге его дети — 15 и 18 лет — остались вообще без информации о том, где родители. 

Почти всех задержали поодиночке или в паре с кем-то из знакомых. Родилась шутка: «Здесь все просто шли мимо, но все знали, куда шли». Всех задерживали с разной степенью жестокости. 

— Ко мне вежливо подошел из темноты с табельным оружием боец и сказал: пошли с нами, — рассказывал ресторатор.

— Спецназ? Спецназовцы [еще] нормальные, в отличие от ОМОНа. Мне один выбил зубы [рукой в специальной перчатке], конечно, сходу — но потом все нормально было, нормально ехали, разговаривали, — говорит молодой парень.

Люди рассказывали, как их били дубинками, задерживая даже по одиночке. Один мужчина — он был свидетелем событий возле стелы «Минск — город-герой» — говорил, как на его глазах медики оказывали помощь молодому человеку с оторванной из-за взрыва светошумовой гранаты стопой. Другой говорил про девушку с раной от резиновой пули во лбу. 

Все осуждали полицейское насилие и Александра Лукашенко. При этом политических активистов в камере оказалось не больше двух человек. Многие рассуждали о перспективах изменений в Беларуси: кто-то верил в эффективность протестов, кто-то рассчитывал, что Россия «перекроет Лукашенко трубу», кто-то считал важным давление Запада. Наконец, кто-то в шутку предположил: «Может, этот Шейман его застрелит?» Речь шла о силовике с самой мрачной в Беларуси репутацией: ему приписывают нелегальные операции по устранению криминальных лидеров и политических противников президента. Последний раз об этом публично напомнил сам Лукашенко, в своей официальной речи накануне выборов.

Почти весь первый день в камере прошел в позитивном ключе. Несмотря на духоту, отсутствие еды и какой-либо связи с родными, а также перечеркнутые задержанием планы и в целом туманные перспективы на будущее, арестанты старались много шутить и делиться приятными воспоминаниями. Придумали хэштэг для инстаграма, чтобы найти друг друга после освобождения (позднее это получилось сделать). Нас в очередной раз переписали, уточняя в том числе место работы. Я сообщил, что я журналист и россиянин. «Ну как приключения, получили адреналин?» — поинтересовалась через окошко женщина с бумагами.

Вторая ночь протестов в изоляторе на Окрестина была самой напряженной. Вопли людей под окнами вообще не прекращались. Рев двигателей автозаков; лязг стальных дверей и ворот; хриплый ор силовиков, состоящий из матерных оскорблений, приказов и угроз; мольбы и стоны задержанных; взрывы светошумовых гранат — все сливалось в идеальную звуковую дорожку для фильма-драмы о военных преступлениях. 

Многие не спали и снова вернулись к обсуждению самых разных сценариев развития событий — от военного вторжения России в Беларусь до штурма нашего изолятора восставшими гражданами. 

Самые страшные вопли начали раздаваться после того, как силовики внизу закричали друг другу: «Фашистов привезли! Фашистов сейчас будем принимать!» Судя по всему, речь шла о группе молодежи с ультраправыми и нацистскими татуировками. В этой же группе оказались координаторы «Открытой России» Игорь Рогов и Артем Важенков. Доставленные в тот момент задержанные действительно вопили о помощи и кричали от боли больше других. Происходящее в изоляторе и вокруг него своей жестокостью напоминало подавление бунта в колонии. 

Самым отвратительным был эпизод, когда в четырехместную камеру напротив нашей затолкали 35 задержанных женщин. Почти сразу они сказали, что буквально задыхаются. В ответ сотрудник изолятора вылил в «кормушку» ведро какой-то жидкости: «Вас сюда никто не звал, *****! Будете орать, в следующий раз вылью говно!» По словам нашего сокамерника, который смотрел за тем, что происходит, через щель в двери, жидкость, вылитая женщинам в «кормушку», была похожа на грязную воду после мытья полов. Кто-то принялся рассказывать, что силовики в таких случаях используют воду с хлором. При этом в нашей и соседних камерах все мужчины оказались настолько скованы страхом, что никто даже через дверь не решился высказать надзирателю свое возмущение, опасаясь коллективного наказания.

На второй день ситуация стала смягчаться. «Кормушки» держали открытыми почти все время — и в нашей камере, и в женской камере напротив. Благодаря этому предприниматель, искавший свою жену и все время рассуждавший о том, что она может быть в соседней камере, и правда ее там обнаружил, причем она была более-менее в порядке. Но общаться им удавалось только жестами и очень осторожно — был риск, что если разговор заметят, окошки закроют сразу в обеих камерах, значительно ухудшив положение арестантов. Мужчина просто светился радостью и рассчитывал уговорить суд отпустить кого-то одного из родителей к детям. 

Суды, проходившие непосредственно в изоляторе, начались почти с самого утра и продолжались до конца рабочего дня. Конвой вызывал по одному задержанному и возвращал через 10-15 минут. Большинство получили наказание в виде 15 суток административного ареста, несколько человек чуть меньше (позже выяснилось, что некоторых из них вывезли из ЦИП). Вечером назвали, наконец, мою фамилию (я был последним, кого еще не водили на суд). Но меня повели не на выездной суд, который располагался в помещении на том же этаже, что и наша камера — а вниз, на первый этаж. 

Освобождение 

Там меня ждал офицер МВД, который потребовал, чтобы сотрудники изолятора нашли мои вещи и подготовили бумаги, ссылаясь на поручение от первого заместителя министра. «Расслабьтесь, скоро поедете в Россию», — сказал мужчина. Бумаги о моем выдворении были готовы в течение 20 минут. 

Я попросил переписать формулировку административного нарушения с «участия в несанкционированном митинге» на «работу без аккредитации». «Тогда назад в камеру. Два раза предлагать не буду», — сказал мужчина в штатском. Но быстро вернул меня из коридора назад и все же переделал документы. 

На первом этаже продолжали ходить люди в масках. Один из них сопровождал меня в поисках изъятых у меня вещей. Мне показалось, что я опознаю в нем по голосу одного из тех, кто предыдущие двое суток особенно жестоко обращался с задержанными. Несмотря на то, что рюкзак у меня забрали еще в автобусе возле турецкого посольства, найти его удалось довольно быстро — как и личные вещи. Все вплоть до мелочи было на месте. Пропал разве что диктофон, но не исключено, что он случайно выпал во время задержания. Никаких следов взлома на электронных устройствах и других признаков интереса к собранной мной информации я не обнаружил. (Объясняя коллеге, что изъятого очень много, милиционер в маске показал на коробки со смартфонами — и сказал, что планирует рассортировать отдельно айфоны и самсунги, чтобы их хозяева могли быстрее их найти.)

В интересной ситуации оказался освобожденный одновременно со мной координатор «Открытой России» Игорь Рогов. Его привели вниз в одних носках. «Мне что — его в посольство в носках отдавать?» — спросил офицер из МВД. Несмотря на все усилия людей в масках, обнаружить вещи Рогова, включая потерянную пару обуви, не удалось. Сотрудник МВД предложил подобрать для Рогова какие-нибудь кроссовки — просто из общей кучи. В ответ на это здоровяк в маске — скорее всего, еще прошлой ночью унижавший и бивший людей — заявил: «Как же я отдам их? Потом задержанный придет за ними, а обувь пропала». В итоге Рогова так и передали секретарю посольства в одних носках.