«Я почти не смотрю сериалы. И в театры особо не хожу» Константин Богомолов снял новый сериал «Безопасные связи», герои которого сидят на карантине. Мы поговорили с режиссером

С 26 апреля по 20 мая на видеосервисе Start выходит новый сериал Константина Богомолова «Безопасные связи», задуманный и снятый во время карантина. Сюжет разворачивается в реальном времени, герои заперты в своих квартирах, а все, что видят зрители, — их разговоры по видеочату. Богомолов рассказал Антону Хитрову, почему человеку с театральным опытом проще переделать киноиндустрию под себя, как снимать сериалы, не интересуясь сериалами, и что не так с онлайн-трансляциями спектаклей.

— Расскажите о «Безопасных связях». Что интересного в выбранной вами форме?

— Для меня важно, что мы снимаем этот сериал не в силу обстоятельств. Да, форма продиктована карантином, но сюжет к нему не привязан, это просто дополнительный контекст, необязательный. Спасибо карантину, что заставил меня придумать эти три истории, но я бы взялся снимать их, даже если бы никакой пандемии не случилось.

В чем кайф таких съемок? Нужно пройти сквозь игольное ушко. Из ничего сделать что-то. Сейчас невозможно найти много денег и собрать большую команду: работают только твои мозги, твои способности. Если в сложнейших условиях ты можешь сделать оригинальный продукт, это что-то говорит о тебе, а не о твоих финансовых возможностях.

— Актеры снимаются у себя дома, в собственной одежде. Это важно? Или тоже в силу обстоятельств?

— Это и в силу обстоятельств, и важно, оказывается. Я всегда стремлюсь к максимальной естественности в интерьерах и костюмах, когда снимаю сериал или кино.

— В одной из сюжетных линий герой Игоря Миркурбанова знакомится с девушкой в интернете и платит ей, чтобы та притворялась его мамой. Его инструкции — «Не думай о том, какая ты и какая должна быть мама. Просто будь мамой» — звучат так, как будто этот персонаж сидел у вас на репетициях и слышал, как вы работаете с актерами. Эта история — об актерстве?

— Так как текст пишу я, естественно, там много вещей, исторгаемых из меня. Скажем так, эта история не об актерстве, но да, я мог бы говорить актерам такие слова.

— «Безопасные связи» — первый сериал, где вы в одиночку работали над сценарием. Раньше вы писали пьесы для театра — разница есть?

— Никакой. 

— А с чего вообще вы начинаете писать?

— Я не создаю сюжета заранее. Я начинаю писать историю, стараясь, чтобы она была достоверной и интересной. История сама выталкивает меня на следующий ход. В театре то же самое: я не знаю, каким будет спектакль, он сам вырастает на репетициях. Даже если я что-то планирую, со временем замысел радикально меняется. Когда я начал, например, сюжетную линию пожилых [героев в «Безопасных связях»], я подразумевал одну предысторию. Когда продолжил ее в третьей серии, придумал уже другую. А финал я буквально сейчас заканчиваю.

— Впервые слышу, чтобы сериал из одного сезона дописывали во время показа. Может, тогда голосование сделать, чтобы зрители решали судьбу героев?

— Мне глубоко пофиг, как это голосование закончилось бы. Есть внутренняя [драматургическая] необходимость. Здесь по-другому нельзя было, очень сжатые сроки — но вообще для меня это нормальный, естественный процесс. Осенью я снимал «Хорошего человека» по мотивам истории ангарского маньяка. В процессе съемок я стал переписывать сценарий, многие вещи пришлось переделать достаточно радикально. В итоге вместо восьми серий мы сняли девять. 

Когда я пришел в Музыкальный театр [имени] Станиславского и Немировича-Данченко делать «Триумф времени и бесчувствия», я репетировал не по плану — чем шокировал прекрасных оперных артистов и всю команду. Я долго и мучительно перебирал варианты, а в музыкальном театре это категорически не принято, там огромное производство. Это в драматическом театре репетиция — творческий процесс, а в опере режиссер на репетициях воплощает то, что придумал заранее. 

В кино на съемках то же самое. Я считаю, что на съемках тоже должно быть место сочинительству, а для людей из индустрии это шок. Но я работаю с замечательными продюсерами — Эдуардом Илояном и Ириной Сосновой из компании Start. Они изначально позволили мне работать по моим технологиям — и в общем, видимо, пока не разочаровались.

— А как уложиться в дедлайн с таким свободным режимом работы?

— Я почти ни у одного спектакля не сорвал срок. У меня был перенос «Бориса Годунова» [в театре «Ленком»]: художница сломала ногу, я просил, чтобы без нее не выпускали. Пару раз отменяли или переносили премьеры из-за болезни артистов или неготовых декораций. А так у меня всегда спокойные выпуски. Артисты всегда удивляются. Им кажется, что ничего особенного не происходит: репетируем, репетируем — и вот уже выходить на сцену.

Спектакль «Слава» [в БДТ им. Товстоногова] мы сделали буквально за месяц, «Преступление и наказание» [в театре «Приют комедианта»] — за месяц и пять дней. Причем я не репетирую по десять часов — максимум пять часов в день. Ни тот, ни другой спектакль не был заранее придуман. И там и там я работал с незнакомой командой артистов. Просто я интуитивно понимаю, сколько мне нужно времени, — и мое спокойствие передается актерам.

— Давайте поговорим о «Хорошем человеке». Почему вы взялись за сериал об ангарском маньяке? Что самое важное в этой истории?

— Посмотрим, что важно. Я не мыслю темами. Эта история была сложной, потому что она как бы немножко детектив. Не прямо детектив-детектив, но немножко детектив. Она не легко-ироничная, не вудиалленовскообразный треп, как я люблю. В ней есть ирония, но горькая. Мне было любопытно, хватит ли моих профессиональных возможностей, чтобы реализовать такой сюжет. В кино я новичок и использую любые возможности, чтобы учиться. 

Естественно, это не значит, что я буду браться за что попало. Я готов работать только с людьми, с которыми мне хорошо, интересно, комфортно, с которыми есть общее ощущение — эстетическое, профессиональное. 

Эта цель, учиться — залог моего честного отношения, как мне кажется. Я не самовыражаюсь, я не зарабатываю деньги, я учусь. Если я учусь, я в первую очередь заинтересован обучиться хорошо. А значит, может случиться хороший продукт.

— Это чисто жанровая история?

— Нет, это моя история. В большей степени моя история, чем предыдущая работа [«Содержанки»]. Я вообще не умею определять жанр. Не могу сказать, что она чисто психологическая. Не знаю, посмотрим.

— У вас есть подписка на Netflix?

— Да.

— Что вам там нравится?

— Я почти не смотрю сериалы.

— Тогда зачем подписались на Netflix?

— Не помню. У меня много чего есть: «Амедиатека», Okko (подносит к веб-камере смартфон с приложениями разных видеосервисов).

— Я вижу, у вас все есть. Но вы ничего не смотрите! Почему? Нет времени, не интересно?

— Я не понимаю, как люди смотрят одну историю часами.

— Вы же снимаете сериалы!

— Ну и что? Я и в театры особо не хожу.

— Но ведь если не знать контекст, можно заниматься изобретением велосипеда.

— Ну, в театре я делаю что-то более-менее приличное. Иногда даже какие-то прорывы случаются. Не могу сказать, что я любитель ходить в театры, смотреть записи и прочее.

— Вы лукавите. Я миллион раз видел вас в театре.

— Не-не-не, это не миллион раз! Я иногда хожу, но вообще не любитель. Правда. У меня есть какой-то набор впечатлений, детских, университетских, которые меня питают. Это как с литературой, понимаете? Есть радиоактивные произведения, которые в тебя когда-то попали — и продолжают излучать радиацию. Соединяясь с твоим организмом, они производят все новые и новые вещества, открытия и смыслы — до тех пор, пока не будут выработаны. Вот тогда и возникнет потребность в новых впечатлениях. Пока я такой потребности не чувствую.

— Вы сейчас в принципе никакого искусства не потребляете? Книги, музыка?

— Ну а что мне [это даст]? Насчет сериалов — я довольно много смотрел кино. Кино меня питает. Зачем мне смотреть сериалы, когда есть хорошее кино? Десятичасовой сериал — это, условно говоря, четыре фильма. Я лучше посмотрю четыре хороших фильма. Чем эти сериалы замечательны? Сюжетами, концепциями — может быть. Но я не думаю, что их кадр, их эстетика круче, чем в кино. Наверное, бывают и такие сериалы — но в целом… Есть люди, которые тратят на это всю ночь. Я этого не понимаю. Сны, по-моему, гораздо интереснее смотреть.

— Давайте про театр тогда. В Театре на Малой Бронной, который вы возглавляете, скоро выйдет ваш спектакль «Месяц в деревне. Самоизоляция». Я читал о нем в фейсбуке театра. Видели этот пост?

— Я его сам писал.

— Вот как? «Создатели спектакля верят, что в новой интерпретации великого текста им удастся сохранить верность традициям русского психологического театра, всегда чутко реагировавшего на вызовы современности». Константин, это что? 

— Антон, у вас чувство юмора есть? 

— А… Я просто подумал, у вас странный SMM-щик.

— Нет, у нас не SMM-щики странные. У нас проблема с Монти Пайтоном в стране. Тонкий юмор бесполезен, его не видят.

— Трудно понять иронию, когда многие всерьез пишут таким языком.

— Это вопрос вашего чтения. Вы знаете, что театр возглавляю я и спектакль делаю я. Дальше, по идее, вы должны соотнести.

— Ладно, я не въехал.

— Вы бы въехали, если бы представили, как мы с [актером Сергеем] Епишевым читаем этот анонс на «Гвозде сезона».

— У вас уже два проекта о карантине: «Безопасные связи» и «Месяц в деревне». Зачем? Неужели в публичном поле мало коронавируса?

— Мало. Я думаю, что с этой реальностью надо будет расставаться, смеясь и немножко плача. В первую очередь смеясь. «Месяц в деревне. Самоизоляция» — это что-то вроде «Идеального мужа»: актуализация классики с кретинскими деталями, наглая, хулиганская, циничная. Это сможет вернуть людей в театр, потому что [после карантина] они захотят высмеять наше нынешнее время.

— Во время карантина театры со всего мира показывают записи спектаклей в сети. Театр на Малой Бронной не присоединился к этому флешмобу. Вы писали в фейсбуке, что театр на видео кажется невыносимо скучным зрелищем — настолько, что зрители могут потерять к нему интерес. 

— Проблема в том, что эту форму [театра на видео] никто не выбирает из художественной необходимости. Это делается, чтобы хоть как-то обозначить свое присутствие во время карантина. Я не считаю, что театр может перейти в онлайн. Меня печалит, что мы не можем взять паузу. 

Разумеется, людям, оказавшимся в изоляции, надо помогать — если им интересны трансляции спектаклей, прекрасно. Но я наблюдаю еще один мотив, довольно странный, у артистов, у режиссеров, у театров. Мы есть, мы есть! Только на нас смотрите, только на нас! Обратите на нас внимание, вот, мы здесь! Обычно это незаметно, но во время карантина бросается в глаза. Это говорит о нашей закомплексованности, неуверенности, провинциальности. Мы все очень боимся, что нас забудут. Слушайте, забудут — значит, скатертью дорога, туда, в забвение. Ну и что, что три месяца, четыре, да даже полгода мы не будем в центре всеобщего внимания?

— Константин, вы мастер хейт-спича, это лучшая часть любого вашего интервью. Давайте вы просто скажете, что вас в последнее время больше всего раздражает и почему. Будет реплика для заголовка.

— А меня вообще ничего не раздражает. У меня мир, покой. Я работаю. Мне приятно, когда мною раздражаются, это да. Я вообще думаю, людям приятно, когда ими раздражаются, поэтому я не даю другим такого удовольствия — чтобы я ими раздражался.