«Хотел отказаться — ведь мне не 90 лет, почему я должен играть кого-то с болезнью Альцгеймера?» Хавьер Бардем снялся в фильме «Неизбранные дороги» (он вышел онлайн). Мы поговорили с актером

28 апреля на нескольких онлайн-платформах (iTunes, Okko, ivi, Wink, «Мегафон.ТВ», «Билайн.ТВ» и «КиноПоиск») вышла драма Салли Поттер «Неизбранные дороги». Это история о мужчине, живущем с лобно-височной деменцией, и о его дочери, которая пытается ему помочь. Герой теряет связь с реальностью и проигрывает в голове несколько сценариев собственной жизни, путая воспоминания и вымысел (режиссер рассказала прессе, что сценарий основан на истории ее родного брата, которому поставили тот же диагноз в 50 лет). Главную роль в картине сыграл Хавьер Бардем, а его дочь — Эль Фаннинг. Премьера фильма состоялась в феврале на Берлинском кинофестивале, тогда же кинокритик Егор Москвитин специально для «Медузы» поговорил с Хавьером Бардемом.

— Правильно ли я понимаю, что съемки «Неизбранных дорог» прошли очень быстро?

— Да, всего четыре недели. Из них две — это совместные нью-йоркские сцены Лео и Молли, моего героя и его дочери, которую играет Эль Фаннинг. Еще неделя — мексиканские эпизоды с Сальмой Хайек. И неделя одиночного плавания Лео — я имею в виду ту из историй, где он отправляется в Грецию. 

— Чем этот герой вас увлек?

— Это был вызов — сыграть мужчину, который потерял все. Мне кажется, когда тебя оставляет рассудок, вместе с ним уходит и все остальное. Больше нет никаких людей, ведь ты уже не понимаешь, кто из них кто. Больше нет воспоминаний, потому что памяти уже нельзя верить. Больше нет самого тебя — ведь вы незнакомы. Но самое поразительное — то, что такие герои продолжают бороться. Они борются, чтобы связать себя с чем-то, зацепиться за жизнь, и это восхищает. А пугает то, что лобно-височная деменция, от которой страдает мой герой, может, в отличие от болезни Альцгеймера, начаться очень рано. Это случается даже с теми, кому всего тридцать лет. 

— Как вы вводили себя в это состояние во время съемок?

— Много рефлексии, много работы с дыханием и много диалогов с самим собой. Причем это были не какие-то осознанные диалоги, а такая непрерывная внутренняя речь в быстром темпе. В нормальной жизни наши внутренние монологи связаны с нашей рутиной — мы думаем о еде, а потом идем и готовим обед. Мне хотелось представить, как выглядит внутренний монолог человека, у которого нет рутины. Вот он думает о живой свинье — а вот он представляет ее на своей тарелке. Вот он думает о том, что хочет в гости к другу, — а потом начинает сомневаться, а есть ли у него друг?

Но только не думайте, что я пребывал в этом состоянии неделями. Актерство такая же работа, как и любая другая, не сложнее и не легче. Мы просто зарабатываем так на жизнь. Между сценами я запросто могу позвонить друзьям и детям, поболтать с ними о какой-нибудь ерунде. А потом могу настроиться за двадцать минут на новую съемку. Не верю во всю эту «жизнь в образе 24/7». По крайней мере, я так не умею. 

— Режиссер и сценарист фильма Салли Поттер сказала, что ваш персонаж списан с ее брата. Вам было тяжело его играть?

— Да, из-за ответственности. Когда я прочитал сценарий, он мне понравился, но я хотел отказаться — ведь мне не 90 лет, почему я должен играть кого-то с болезнью Альцгеймера? Но Салли объяснила мне, что лобно-височная деменция иногда поражает даже тех, кому 25–30 лет, и рассказала мне про своего брата.

Это очень интимная история, но раз она уже поделилась ею с прессой, то, думаю, я могу ее повторить. Ее брату было около 50, когда все случилось. И они очень долго вместе боролись с этой болезнью. Салли понимала, что в какой-то момент в своем сознании он начал проживать несколько жизней. И она пыталась стать частью каждой из них, расспрашивая его обо всем, что он чувствует и видит. Это тяжелый, болезненный опыт. 

— Если доверять рассказчику в фильме, то ваш герой — писатель. Но при этом в единственной сцене, где его спрашивают, что он сочинил, он описывает «Одиссею» — историю про мужчину, которого двадцать лет не было дома. Вам важно было решить для себя, какой Лео писатель — талантливый, веселый, успешный? Легко ли его читать? 

— Да, мы много об этом говорили и придумали вот такую историю — а вы уже сами решайте, верить ей или нет. Когда-то у Лео получилось написать один успешный роман. Он почувствовал, что это его призвание. И когда у него родилась дочь Молли, он бросил ее и уехал в Грецию — писать следующий том. Девушки, которых он там встретил, — гомеровские сирены. Одновременно и манящие, и напоминающие о Молли. Это противоречие заставило его понять, что он принес искусству слишком большую жертву — свою семью.

— У вас такое ощущение бывает?

— Мне хочется отвоевать назад свою частную жизнь. Знаю, многие коллеги скажут вам: «Это цена, которую мы платим». Но где тот контракт, в котором написано, что ты платишь частной жизнью за то, чтобы снимать кино? Мне платят за то, что я делаю на площадке или на сцене, — и здесь я готов быть максимально ответственным. Но после конца съемок или занавеса в театре я не хочу принадлежать никому. Поэтому я серьезно отношусь к вторжениям в свою жизнь. 

— Удивительно, что Эль Фаннинг в фильме действительно похожа на вашу дочь. Дело в ее глазах, спрятанных за линзами?

— Дело в Лоре Линни [которая играет бывшую жену Лео и мать Молли]! Когда вы видите ее, вы сразу прокручиваете в голове это уравнение: «Лора плюс Хавьер равно Эль». (Смеется.) Обожаю Лору и до сих пор не могу простить себе, что не был на площадке, когда снимались ее сцены. Она мой кумир, надеюсь, мы еще поработаем вместе — и мой герой в этот раз будет понимать, что с ним происходит и как ему повезло. (Смеется.) 

— А Сальма Хайек — друг вашей семьи, верно? С кем плодотворнее работать — с близкими или чужими?

— Кажется, мы с Сальмой познакомились 15 лет назад, когда оба были в жюри Каннского кинофестиваля. Но она дружит с Пенелопой (актриса Пенелопа Крус — жена Хавьера Бардема, — прим. «Медузы»), так что с тех пор мы стали видеться чаще. Работать с Сальмой очень легко: она проносится по съемочной площадке смерчем. Это вихрь энергии, который подхватывает тебя, — правда, потом ты думаешь, как бы его остановить. (Смеется.) Она бесстрашна, и любая боль, любовь и радость, которые она переживает в кадре, — результат экстремально глубоких эмоций. А еще я научился оценивать свою работу по ее смеху. Мне нужно было изображать мексиканский акцент, и я заметил, что когда у меня получается, то она улыбается. Потому что Сальма никогда не смеется, если что-то идет не так. Она очень серьезная актриса. 

— А что насчет Эль?

— Я бы не справился со своей ролью, если бы меня не прикрывала такая суперпрофессиональная актриса, как Эль. Потому что в таких фильмах сценарий определяет твою игру очень опосредованно — и гораздо важнее ориентироваться на партнера. И у Эль всегда были потрясающие реакции. Например, в одной из сцен мы не сговариваясь решили добавить к заранее прописанным репликам новые действия. И вот мой герой падает на землю, встает и вдруг начинает раздеваться. А ее героиня начинает, наоборот, натягивать на него одежду. И при этом Эль не забывает свои реплики — и профессионально произносит их, но уже в новой ситуации! Многое из того, что мы делали, в фильм в итоге не попало — но помогло нам наладить контакт. 

— По сути, вы за очень короткий период времени сыграли трех разных персонажей — разного возраста, разного состояния здоровья, живущих в разных странах. Но всех — неизменно отчаявшихся. Как была организована эта работа?

— Основная тактика у нас была такая: давайте действовать, а не думать! (Смеется.) Потому что если позволить себе рефлексировать, то задача тут же начинает казаться невыполнимой. Так что мы просто снимали фильм сцена за сценой, реплика за репликой. Герой существует в трех измерениях, поэтому, когда мы переезжали из страны в страну, у меня было время переключиться. Сейчас мы собираемся в Мексику, чтобы снять четырехсерийный фильм о [Эрнане] Кортесе для Amazon — поэтому у меня, кстати, такая пышная борода (интервью состоялось до пандемии коронавируса, когда самолеты еще летали, — прим. «Медузы»). И я снова открываю сценарий и думаю ровно о том же: «Безумие! Мы ничего не успеем! Столько работы!» Но в то же время я знаю, что мы будем снимать сцену за сценой, реплику за репликой — как обычно — и все получится. Когда у вас на проекте много времени — это так же страшно, как когда его мало. Промедление подобно смерти.

— Я читал, что одной из причин успеха Кортеса в Мексике были лошади. Их в Америке раньше не видели — поэтому они приводили аборигенов в ужас. Вы в сериале часто верхом?

— Да! Меня только сейчас научили ездить верхом. Сначала было страшно, понадобилось два месяца тренировок, чтобы я начал получать удовольствие. Лошади красивы, но непредсказуемы! А испанские лошади просто огромны. Их мощь пугает. У нас в сериале их шестнадцать — ровно столько, сколько было у Кортеса.

— На каких проектах вам комфортнее — независимых, как у Салли Поттер, или крупнобюджетных, как у Amazon?

— На тех, где все происходит быстро. Камера — мотор — снято. Мне нравится броситься в игру с головой — и надеяться, что оператор не забыл нажать на кнопку. Вам нравится последняя сцена в «Неизбранных дорогах»? Эль творит в ней что-то фантастическое: ее героиня перерождается в слезах и криках. К концу сцены я не мог узнать этого человека. Невероятная работа. И вот она заканчивает сцену, а на площадке стоит гробовая тишина. Оказывается, камера не работала. Так что в фильм вошел уже другой дубль. А это охренеть как трудно — знать, что ты уже сделал то, что нужно, и пытаться сымитировать это заново. Лучше уже не станет. 

— Это ваш второй подряд фильм о давних трагедиях и мучительной рефлексии — после «Лабиринтов прошлого». Это случайность?

— Слушайте, никогда не думал об этом. Наверное, это просто условие существования любого зрелого героя — бежать от своего прошлого. До этого у меня был «Эскобар», и в нем героя тоже преследовали воспоминания, помните же? Он становится могущественным, упивается успехом — и вдруг на его порог падает газета: «Извините, вы помните тех двух полицейских, которых вы убили 10 лет назад? Вот они! Вы — убийца!» И после этого Эскобар объявляет своим врагам войну. Так что нас всегда преследует наше прошлое. Поэтому нужно пытаться с ним примириться. Но черт, как же это сложно! Оно всегда вот тут (прислоняет пальцы к голове, как пистолет), дышит нам в затылок!

— «Эскобар» — один из немногих ваших продюсерских проектов. Другой — документальный фильм об экологии «Святилище» (Sanctuary). Как складывается его судьба?

— На Берлинском кинофестивале нам дали премию на мероприятии «Кино за мир», но при этом у нас до сих пор нет ни стриминговой платформы, ни кинотеатрального дистрибьютора — и это безумие. Надеюсь, теперь все изменится. Мы объехали очень много фестивалей, но я не собираюсь быть активистом лишь в кино. Мы с вами можем менять что-то каждый день. К примеру, я не пользуюсь самолетами, если рейс длится меньше трех часов. Да, когда мне надо лететь 11 часов в Мексику на съемки сериала про Кортеса, а потом на пару дней вернуться в Берлин, я сажусь на самолет — иначе мне не сделать свою работу. Но в остальных случаях я еду поездом или машиной. 

Уверен, чем чаще мы будем воздерживаться от полетов и чем настойчивее мы будем давить на политиков, тем выше вероятность, что кто-то возьмет и решит проблему углеродного следа от самолетов. 

Мы снимали нашу документалку летом в Антарктике, и я стоял посреди гринписовской лодки в майке с короткими рукавами. Не нужно быть ученым, чтобы понять, что это ненормально! А потом мы увидели и сняли, как тает и раскалывается на куски айсберг. И когда мы подплыли к нему, вокруг лодки плавал сплошной пластик. Это ужас. Поэтому настало время действовать, каждому из нас.