«Я не уважаю движение, основанное на доносах» Фанни Ардан — о #MeToo, фильме «Прекрасная эпоха» и отношениях Запада с Россией

В прокат 28 ноября выходит драма французского режиссера Николя Бедоса «Прекрасная эпоха» — ее главный герой обращается в компанию, точно воссоздающую события из его прошлого, чтобы еще раз пережить день встречи со своей женой. Одну из ролей в фильме сыграла Фанни Ардан. Специальный корреспондент «Медузы» Саша Сулим встретилась с актрисой перед премьерой фильма в Москве и обсудила ее отношение к воспоминаниям, феминизму и изменениям в современной России.

— Фильмы, главную роль в которых играет актриса старше 35–40 лет, в России выходят нечасто и почти всегда широко обсуждаются. Во Франции это тоже редкое явление? Часто ли вам предлагают играть главные роли?

— Я знаю, что эту проблему много обсуждают, но мне нечего сказать по этому поводу — этот вопрос нужно задавать режиссерам. Уверена, что в кино есть место для всех: и главному герою, которому 18 лет, и тому, которому за 70, — все зависит от истории, которую вы хотите рассказать.

Например, в фильме «Прекрасная эпоха» Николя Бедоса главную роль играет почти 70-летний Даниель Отей. У моей героини в фильме скорее функция мотора, который двигает действие вперед.

У меня всегда были интересные роли, я всегда занималась этой профессией по любви — не для того, чтобы просто сниматься. В моей жизни были моменты, когда я много снималась, потом меньше, а дальше роли вновь возвращались ко мне.

— Есть какие-то преимущества в том, чтобы быть актрисой старше 40 лет?

— Я не говорила бы здесь о преимуществах. Отвечу так: в первую очередь я театральная актриса, много играю в театре и всегда соглашаюсь только на те роли, которые мне правда нравятся. Я часто повторяю, что моя единственная роскошь — это моя свобода. В профессии я всегда делала только то, что хотела делать, и никогда не бралась за роль только потому, что мне нужно было работать.

Я играла большие роли в театре, произносила со сцены великие тексты, и одновременно я снималась в фильмах, которые никогда не были в российском прокате, — фильмах, которые не путешествовали, которые не имели успеха, но мне было все равно, потому что я была счастлива на съемках. Для меня очень важен момент, когда я занимаюсь тем, что люблю, — это съемки, остальное мне уже не принадлежит.

— Ваша героиня в фильме «Прекрасная эпоха» поначалу старается избегать своих воспоминаний. А в реальной жизни вы любите что-то вспоминать или это скорее вас пугает? Как вы храните ваши воспоминания?

— Я обожаю вспоминать. И все свои воспоминания храню на жестком диске моего персонального компьютера — в моей голове. Я знаю их наизусть и могу вызвать их на два счета. Но иногда какие-то обрывки сцен приходят мне в голову внезапно, например, когда я слышу какой-то запах — как в романе «В поисках утраченного времени».

Я очень люблю свои воспоминания, я очень люблю свою семью. В жизни я многих теряла, но до сих пор продолжаю говорить с ними. Я росла в католицизме и с детства часто повторяю такую строчку: «Я верю в живых и в мертвых». Я ставлю их на одну и ту же ступень. Все уже ушедшие так же важны для меня, как и ныне живые. Конечно, первые уже в прошлом, их больше нет рядом, но тем не менее они здесь, со мной.

Помнить прошлое очень важно для меня, ведь человек без памяти — это жертва, раб, существо без своего мнения. Жить с прошлым непросто, его нужно как-то мирить с настоящим, но именно это делает вас полноценными. Вольтер произнес однажды страшную фразу: «Политика — средство, которое используют люди без принципов, чтобы управлять людьми без памяти». Ею все сказано.

Память и воспоминания часто называют словом с негативным окрасом —ностальгия, но ностальгия не всегда про грусть — это также про очарование и колдовство. Прошлое играет очень важную роль в моей жизни, я не люблю думать о будущем и предпочитаю удивляться тому, что оно мне готовит.

— За последние несколько десятилетий в Европе сменились сразу две волны феминизма. Вас когда-нибудь интересовала та проблематика, с которой выступали феминистки?

— Я принадлежу к тому поколению, при котором феминистское движение набрало свою мощь. Но моя жизнь так сложилась, что я росла в окружении мужчин: моего отца, деда, дядей, братьев, — и я всегда была о них очень высокого мнения. Они никогда не причиняли мне вреда, я всегда их уважала, а они уважали меня, я их любила, они меня любили, они многому меня научили. С одной стороны, я никогда не воспринимала мужчину как врага, с другой — мне никогда не нужен был никакой дополнительный закон, чтобы действовать и делать то, что я хотела.

Мне часто говорят о менее сильных в этом смысле женщинах, и все равно, мне нечего дать феминистскому движению. При этом, когда у меня спрашивают, кем я восхищаюсь, я без раздумий называю имя философа Симоны Вейль, политика Голды Меир, писательницы Маргерит Дюрас, матери Терезы.

Мой выбор может показаться феминистским, но я не делю людей в зависимости от их пола, ведь прежде чем быть мужчиной или женщиной, мы — люди. Я не хочу, чтобы меня помещали в гетто [феминизма], я хочу быть свободной и хочу быть противоречивой. Я всегда считала, что богатство человека заключается в том, чтобы быть противоречивым. Именно поэтому я никогда не вступала и не вступлю ни в какую политическую партию с ее строгой генеральной линией и очень четкой позицией по всем вопросам.

— Что вы думаете о дискуссии, которая стала возможной благодаря движению #MeToo?

— Я не уважаю движение, основанное на доносах. Я предпочитаю доверять правосудию, я ненавижу, когда пресса занимается линчеванием, не имея на руках доказательств.

Отсутствие веры в правосудие — это конец демократии. Пресса не может играть роль суда — это очень опасно, здесь заканчивается свобода и начинается мракобесие, диктат гетто.

Все это порождает страх быть исключенным из общества. А вы представляете, что можно делать с людьми, охваченными страхом, — ужасные вещи. Вспомните хотя бы время маккартизма в США, тогда все жили в страхе, все обвиняли всех, сейчас мы называем этот период истории черным. Часто такие движения начинались именно в Америке.

— Вы часто приезжаете в Россию. В 2005 году вы играли в спектакле Кирилла Серебренникова, который сейчас под следствием.

— Слава богу, его выпустили.

— Выпустили, но суд по делу «Седьмой студии» продолжается. Вы почувствовали или заметили какие-то изменения в стране в последние годы?

— Я не эксперт в этом вопросе. Я люблю Россию, русских — больше даже русских, чем Россию. Я была в Москве, Санкт-Петербурге, Иркутске и Владивостоке. Мне нравятся русские, которых я там встретила, мне нравятся те, с кем я познакомилась в Париже.

Я стараюсь следить за международными новостями, международной политикой, в этом контексте позиция Россия мне очень важна. Мне нравится, что Америка перестала быть единственным хозяином мира, что у нее появился противовес. Я знаю, что эта моя позиция тоже противоречива. Когда мне ставят в упрек, что я люблю русских, я отвечаю, что не хочу быть рабом Америки, я не хочу быть и рабом России — я вообще не хочу быть рабом, я не хочу, чтобы у мира был хозяин.

Я ничего не знаю о внутренней политике России. Мне интересна история вашей страны, она такая насыщенная, трагическая, сильная, интенсивная. А если взять период после Октябрьской революции, то можно назвать его и лирическим — трагическим, но лирическим. Что происходит внутри России сейчас, я знаю недостаточно хорошо, чтобы об этом судить.