На политолога и журналиста Федора Крашенинникова завели дело об оскорблении власти — из-за поста в телеграме. Мы с ним поговорили

21 октября екатеринбургский журналист и политолог Федор Крашенинников узнал, что на него завели административное дело за оскорбление власти. Причиной стал пост в телеграм-канале: в нем Крашенинников эмоционально прокомментировал продление ареста Леониду Волкову — оппозиционеру и бывшему главе штаба Алексея Навального. Заявление на Крашенинникова написал «аполитичный владелец шиномонтажек». Журналист настаивает, что власти давно были им недовольны, угрожали ему — а теперь привели угрозу в действие.

— Как вы узнали о том, что вас обвиняют в оскорблении власти?

— Мне позвонили в прошлый понедельник и сказали, что должны вручить повестку. Я подумал, что это связано с предыдущим обыском, который у меня был по делу ФБК. Пришел домой, в подъезде меня ждали двое полицейских — очень вежливо вручили мне повестку в МВД. Мы с адвокатом туда пришли. Там нам предъявили дело — его возбудили по заявлению некоего Хазиева Салавата Флюровича (судя по соцсетям, он аполитичный владелец шиномонтажек).

Там уже есть и заявление прокурора, который требует провести проверку, и потрясающе смешная экспертиза, в которой специалист [из управления ФСБ по Свердловской области] ответил на все вопросы — и про соцсети, и про лингвистику. Я сказал, что отказываюсь давать какие-либо объяснения до суда. Мы с адвокатом сфотографировали все дело и ушли. Я жду, когда они назначат дату [судебного заседания] (адвокат Крашенинникова, Алексей Бушлаков уточнил, что ему пока неизвестно, будет ли дело передано в суд, — прим. «Медузы»).

Что касается происхождения этого дела, для меня все это загадка. Что это за человек [Салават Хазиев], я не знаю. Но я списываю происхождение этого доноса и развитие дела на то, что по поводу меня есть нездоровая озабоченность у наших местных региональных органов власти и их идеологического окружения. Меня постоянно обзывают, ругают во всяких провластных анонимных блогах. Мне так или иначе угрожали какими-то неприятностями. Я рассматриваю этот донос как реализацию этих угроз.

— Обвинения связаны с вашим постом в телеграм-канале. Вы написали: «Какие же ***** [проститутки] эти путинские судьи» и прикрепили ссылку на новость о повторном аресте [соратника оппозиционера Алексея Навального] Леонида Волкова. Вы ожидали, что из-за этого поста может быть заведено административное дело?

— Когда я писал этот комментарий, я меньше всего думал о таких вещах. Потому что, во-первых, телеграм, насколько я знаю, в России не очень разрешен. Во-вторых, это комментарий к новости. Если учесть, что Волкова я знаю лично и знаю, что он молодой отец (у него маленький ребенок), то новость о том, что его фактически целый месяц собираются держать в изоляторе временного содержания, который совершенно не пригоден для длительного пребывания, и тем более, за обстоятельства этого липового дела, я абсолютно спокойно прокомментировал. Не вижу и сейчас в этом комментарии ничего оскорбительного для власти.

— Расскажите о ваших отношениях с Леонидом Волковым. Насколько близко вы общаетесь?

— Мы с ним писали книгу [«Облачная демократия»]. Когда он жил в Екатеринбурге, мы с ним очень тесно общались, дружили. Дружили семьями. Я знаю его детей. И прошлую его семью, и нынешнюю. Ребенка я знаю его, который сейчас маленький совсем. Новость о том, что хорошо знакомого мне человека, молодого отца и хорошего мужа держат в изоляторе временного содержания — только заканчивается один срок, начинается следующий — меня, конечно, по-человечески возмутила и заставила ее эмоционально комментировать.

— При этом вы напрямую не связаны с Фондом борьбы с коррупцией. Почему у вас проходил обыск по их делу?

— Это очень странная история. Она для меня довольно загадочная, потому что я никогда в жизни не работал в Фонде борьбы с коррупцией и не получал ни копейки денег от них. Но в ФБК работала моя бывшая жена, причем работала уже после официального развода со мной. Очевидно, таким образом я и попал в список обыскиваемых.

Ко мне пришли, сказали, что я свидетель по делу, обыскали, изъяли компьютер, вызвали на допрос. Это было 15 или 16 октября, когда была последняя волна обысков. То есть формальный повод, что когда-то моя жена после развода работала там. Мне кажется, что это весьма странный повод и, скорее всего, это просто был повод наведаться ко мне домой. 

— В заключении эксперта по делу об оскорблении власти говорится, что вы использовали слово «*****», чтобы передать свое мнение о том, что судьи продажные. А «путинскими» их назвали, чтобы показать, что речь идет обо всех российских судьях. Вы согласны с этой трактовкой? Какой вы вкладывали смысл в эту фразу?

— Я с такой трактовкой не согласен. Потому что речь шла о конкретном приговоре конкретному человеку. Если бы я хотел написать про всю систему, я бы, уверяю вас, так и написал.

Что я имел в виду? Это нехорошее слово, которое я стараюсь не употреблять в речи, имеет очень широкую коннотацию. В частности — определение нехороших людей, которые неправильно себя ведут. Кстати, это изначальное значение этого слова. Под «путинскими» я имел в виду тех людей, которые выносят решения не по закону и совести, а так, чтобы угодить начальству — как это было в случае с Леонидом Волковым. Вот конкретно таких судей я считаю «путинскими», и ведут они себя неправильно. В этом был смысл моего комментария. Это не про продажу за деньги, а про желание угодить начальству, которое для некоторых судей, к сожалению, затмило собой их призвание служить закону и служить законности в Российской Федерации.

Мое главное изъявление по поводу проведенной экспертизы заключается в том, что они вообще не рассматривают контекст. Они берут конкретный комментарий к конкретной новости, к которой у меня есть конкретное личное отношение — и делают вид, что я вышел и ни с того, ни с сего прокричал матерное оскорбление всей судебной системе. Я с этим совершенно не согласен, потому что считаю, что это конкретный комментарий к конкретной новости. Мне за него не стыдно.

— Как вы считаете, сможете ли вы защитить свою позицию в суде и добиться признания невиновности?

— По этому поводу у меня нет никаких особых надежд или иллюзий. Так как статья не очень страшная — она грозит только штрафом, — я собираюсь предоставить судье полные объяснения. Я надеюсь на своего адвоката. А там будь что будет. Мы живем в России, прекрасно понимаем, что тут все зависит от того, как поведет себя конкретно наш уральский судья и какое решение он примет. Примет ли он во внимание [наши аргументы], или он не захочет принимать никакие аргументы во внимание.

— Вы упомянули, что была травля в отношении вас и даже угрозы. С чем это связано, как вы считаете?

— Травля продолжается. Начнем с того, что я на Урале фактически единственный федеральный публицист — мои публикации выходят в федеральных СМИ. Я занимаю очень критичную позицию и [по отношению] к губернатору Свердловской области, и [по отношению] к мэру Екатеринбурга. Когда было протестное движение по поводу строительства храма в сквере, я, естественно, очень много высказывался.

Очевидно, у каких-то людей возникло мнение, что я тут главный оппозиционер, и меня надо как можно сильнее призвать к порядку. Издавались какие-то анонимные газетенки, где про меня печатали глупости. Существуют целые анонимные телеграм-каналы, которые постоянно пишут про меня всякую дрянь, здесь в Екатеринбурге. Я просто вижу, что идет постоянная, хорошо оплачиваемая кампания по травле меня. В общем-то, эти приключения с «оскорблением» были отчасти анонсированы — завуалировано, не прямым текстом, но тем не менее. Поэтому я, конечно, связываю это в историю — за этим всем стоят интересы нашей власти. 

— Вы занимаетесь журналистикой и открыто высказываете свою позицию далеко не первый год. Раньше вы сталкивались с чем-то подобным?

— Травля никогда не прекращалась. Я в местной журналистике с конца 1990-х, травля шла перманентно в зависимости от обострения какой-то ситуации с властями. Когда я выступал на митингах, она усиливалась, потом затухала. Переход к написанию доносов и [возбуждению] дела — это, конечно, новый этап. В принципе он по всей России происходит. Мне кажется, это вообще первое дело по поводу телеграм-канала. 

— Почему вы решили рассказать об этой истории?

— Я отложил публикацию [об этой ситуации в своем блоге], потому что у мамы юбилей, я не хотел расстраивать ее. Сейчас гости уедут, я опубликую это все в блоге. Я считаю, что это давление на меня как на журналиста, общественного деятеля. Желание создать мне на ровном месте проблемы. 

Сегодня как раз вышла моя статья в журнале The New Times, где я пишу, что после разгрома всех официальных правозащитных инстанций единственный способ любого человека в России защищать свои права — максимально широко оглашать любые попытки власти или близких к власти структур атаковать его по поводу свободы мнений и высказываний. Я считаю, что других способов защитить свои права, кроме как предавать огласке и мобилизовать общественность каждый раз, когда происходит что-то такое, просто нет. Это моя принципиальная позиция.

Честно сказать, было бы просто глупо, если бы я сидел тихо в углу и не собирался ничего делать. Я считаю себя абсолютно невиновным. Я считаю, что все это дело высосано из пальца. Это попытка — придравшись к одному комментарию, написанному летом в телеграм-канале — создать проблемы мне. Человеку, который, в общем-то, не писанием в телеграм-каналы занимается. Я очень много пишу статей, очень много выступаю. То, что из всего моего творчества они выбрали только один пост, заставляет задуматься, что очень долго искали повод.