Перед «Брекзитом» в Лондоне выйдет сборник «Любовное письмо к Европе». Джоан Роулинг написала для книги ностальгический рассказ — а «Медуза» его перевела

31 октября — в день, когда должен был состояться в очередной раз перенесенный «Брекзит» — лондонское издательство Coronet Books выпустит сборник коротких рассказов известных писателей (и не только — в списке есть художница Трейси Эмин и лидер The Who Пит Тауншенд) под общим названием «Любовное письмо к Европе». Среди них — Мишель Фейбер, Нил Гейман и другие громкие имена. В газете Guardian вышла подборка этих писем. «Медуза» публикует перевод ностальгической зарисовки Джоан Роулинг «Письмо домой» о подростковых приключениях писательницы в континентальной Европе, которых потомки могут лишиться из-за «Брекзита».

Письмо было написано на тонкой бледно-голубой бумаге, аккуратным округлым почерком. Моя новая подруга по переписке Ханна представилась на отличном английском. Наши школы решили, что я и Ханна составим друг другу отличную компанию, потому что мы обе были, выражаясь без лишней деликатности, зубрилами. Через несколько месяцев я поеду на неделю в гости к ее семье в Штутгарт, а вскоре после этого — она ко мне на границу с Уэльсом. Мне было 13 лет. Все это было ужасно волнительно. 

Ее дом был теплым, безупречно чистым и приятно отличался от моего. Я помню декоративные свечи, ковры на кафельном полу, изящную дизайнерскую мебель и сияющее пианино в углу, на котором Ханна, разумеется, отлично умела играть. Когда я приехала, мать Ханны спросила меня, что я хочу на завтрак. Когда я замешкалась с ответом, она начала перечислять все съестные припасы у них дома. Где-то на шестом или седьмом пункте я вспомнила, как будет по-немецки «пирожное», и сказала: «Пирожное, пожалуйста».

Мама Ханны отлично готовила. Мне особенно запомнились прозрачный суп с клецками и сарделька с чечевицей. А каждое утро моего пребывания в гостях она угощала меня пирожными — видимо, потому что решила, что мне так привычнее. Это было блаженство.

Я еще долгие годы переписывалась с Ханной, и когда мне было 15, ее семья в своей невероятной щедрости позвала меня составить им компанию во время путешествия в Италию длиной в целый месяц. Так я вместе с Ханной и ее семьей впервые увидела Средиземное море и впервые попробовала моллюсков.

Из Италии я вернулась, решительно настроенная на новые приключения в Европе. Я обзавелась еще одной подругой по переписке, француженкой по имени Адель, у которой я позднее гостила дома в Бретани. Я смотрела, как ее мать готовит блинчики, деликатес этого региона, на билиге — большой круглой сковородке без бортиков. Вкуснее я ничего в жизни не ела, даже итальянский омар не сравнится. Когда рядом не было взрослых, я воспользовалась дешевизной французских сигарет и оттачивала свой свежеприобретенный навык курения, изо всех сил заставляя себя полюбить дым «Житан». У меня почти получилось.

Когда мне исполнилось 16 лет, мы с лучшей подругой загорелись идеей поехать в Австрию с рюкзаками на пару недель. Сейчас я не вполне понимаю, о чем думали наши родители, когда отпустили нас в эту поездку — двух школьниц с зачаточным знанием немецкого, которые сели на автобус без какого-либо плана поездки и без забронированных гостиниц. Вернулись мы без всякого ущерба: мы безошибочно справились с расписаниями на чужом языке, без проблем находили ночлег, купались в ледяных горных озерах под ярким солнцем и ездили из города в город, куда глаза глядят. 

Потом я повзрослела, и моя тяга к пересечению Ла-Манша, даже в одиночку и без денег, только росла. В то время, если у вас был билет системы Interrail, без сомнений одно из величайших изобретений человечества, вы могли просто сесть на следующий поезд, если вам не удалось найти места, или просто подремать на станции, пока не придет еще один. Я отправилась в одиночное путешествие по Франции, которое неожиданно пришло к концу, когда у меня украли кошелек. 

Но я скоро вернулась, когда поехала в Париж получать диплом по французскому. Моя мать, тихий франкофил с отцом-наполовину французом, с радостью приехала ко мне в гости. Мой отец тоже приезжал, хотя, подозреваю, и с меньшим удовольствием, потому что мои мольбы к официантам сделать ему стейк bien cuit, совсем без розового мяса в середине, обычно оставались без ответа. 

Когда умерла моя мать, мне было 25 и я окончательно перестала притворяться, будто хочу работать в офисе. Я поступила так, как мне казалось наиболее естественным: взяла потрепанную рукопись детской книжки, которую я писала уже несколько месяцев, и снова пересекла Ла-Манш. Оглушенная горем, я взялась за одну из трех вакансий преподавателя английского, предложенных мне почти случайно. Дело было в Португалии — в неизвестной мне стране с языком, на котором я не знала ни слова.

Преподавание английского за границей — совершенно респектабельная профессия, хотя вряд ли кто-то будет отрицать, что она привлекает немало бродяг и отщепенцев. Я была и тем, и другим. Тем не менее, я влюбилась в Порту и до сих пор люблю этот город. Меня очаровала фаду, меланхоличная народная музыка, отражающая дух самих португальцев. Мне показалось, что среди всех романских народов они отличаются особой тихой нежностью. Роскошные мосты Порту, его головокружительные набережные, над которыми нависают древние здания, старые портовые склады, широкие площади: все это завладело моим разумом. 

Мы все храним яркие воспоминания о юности, которые становятся еще живее, отягощенные знанием о том, что дальше станет с нашими товарищами и что ждет впереди нас самих. В то время мы могли свободно ездить по Европе, и эти путешествия формировали наш характер и обогащали нас, пока мы наслаждались плодами самого долгого непрерывного мира в истории континента. Без этого не смогли бы завязаться дружбы на всю жизнь, не случились бы любовные романы и свадьбы. Дети многих моих знакомых, да и моя собственная старшая дочь, не родились бы, если бы не свобода передвижения, подаренная нам Евросоюзом. 

В момент выхода этого письма в свет я сомневаюсь, что следующее поколение сможет пользоваться теми же свободами, что и мы. Те из нас, кто понимает, какая это тяжелая утрата, скорбят по тем, кого она постигнет — и к этой скорби примешивается тревога за возможный разрыв старых связей. 

В поисках подходящей цитаты из Вольтера я снова думаю о подруге по переписке из моего отрочества Ханне. Она ни в чем мне не давала спуску, так что сейчас она бы наверняка обвинила меня в том, что я выбираю цитату именно французского философа чисто ради провокации.

Но хотя Ханна обычно была во многом права, тут она бы ошиблась. Я вспоминаю ее именно потому, что она была моей первой подругой из континентальной Европы, и потому что слова Вольтера, которые для меня теперь так много значат, гласят: Lʼamitié est la patrie. Дружба — это родина. И Ханна, я так не хочу терять свою родину.