Вопрос стоял так: их жизнь или его жизнь — других вариантов не было Можно ли трактовать дело сестер Хачатурян, убивших своего отца, как самооборону? Интервью адвоката Мари Давтян

В середине июня Следственный комитет России предъявил окончательное обвинение Крестине, Ангелине и Марии Хачатурян. Дело продолжается около года, сестрам вменяют убийство, совершенное группой лиц по предварительному сговору: они зарезали своего отца. Наказание по этой статье — от восьми до двадцати лет лишения свободы. Адвокаты подали жалобы руководителю Следственного комитета Александру Бастрыкину; защита настаивает, что девушки действовали в рамках необходимой обороны, чтобы защититься от продолжавшегося многие годы насилия со стороны Михаила Хачатуряна. Процесс сопровождается общественной кампанией в поддержку обвиняемых, притом международной — в частности о деле сестер Хачатурян написал музыкант Серж Танкян. Спецкор «Медузы» Саша Сулим обсудила дело с соавтором проекта федерального закона «О профилактике семейно-бытового насилия», адвокатом Мари Давтян.

— Как вы лично связаны с делом сестер Хачатурян?

— Его информационно сопровождает «Центр защиты пострадавших от домашнего насилия» при «Консорциуме женских НПО», которым я руковожу. Сама я ни одну из сестер [как адвокат] не представляю.

— Если я не ошибаюсь, вы были едва ли не первым адвокатом, которому предлагали защищать девушек?

— На меня вышла [журналист «Комсомольской правды»] Дина Карпицкая, после того, как она поговорила с [ответственным секретарем ОНК по Москве Иваном] Мельниковым и узнала, что у девочек нет адвоката. Это было в августе 2018 года. Сама я тогда не могла войти в дело, потому что была занята другим сложным делом. Я сразу же позвонила [адвокату] Алексею Паршину, он связался с Ярославом Пакулиным, а защитнику третьей сестры Алексею Липцеру, по-моему, позвонил Мельников.

— В любом уголовном деле — тем более, когда речь идет о таком серьезном обвинении — важную роль играют первые показания. При этом адвокаты у девушек появились не сразу — были ли из-за этого допущены какие-либо ошибки?

— Подробно с обстоятельствами дела я не знакома, и что-то комментировать по существу, тем более обсуждать материалы дела, я не имею права. Если говорить в общем, чаще всего в подобных делах о необходимой обороне женщина действительно сразу признает свою вину — то есть сознается в убийстве. Это происходит, потому что она просто не понимает всех юридических тонкостей, разницы между понятиями «убийство» и «причинение смерти в ситуации необходимой обороны». Следователь спрашивает у нее: «Вы его ножом пырнули?» Она отвечает: «Да, пырнула». — «Значит, вы его убили?» — «Да, убила». Ей кажется, что глупо это отрицать, и она пишет явку с повинной. 

— Что в таких случаях делать?

— Пока рядом с вами нет надежного адвоката, пока вы не обсудили с ним то, что произошло, вы должны воспользоваться 51-й статьей Конституции и молчать. Иначе позже это все аукнется, вам скажут, что вы признали вину в убийстве, и первые признательные показания будут использоваться против вас. 

По таким делам мы каждый раз сталкиваемся с ситуацией, когда следователь вносит в протокол только то, что укладывается в его картину 105-й статьи (убийство). Он записывает показания о том, что женщина взяла нож и нанесла удар ножом, но информацию о том, что вообще-то муж ее бил, опускает, говорит, что это не имеет значения для дела. 

— Дело сестер Хачатурян с первых дней широко освещается в СМИ. Как повлияла на ход следствия огласка?

— Самый явный эффект от огласки в СМИ — это то, что дело с районного уровня было передано в главное следственное управление Следственного комитета по Москве. Это обеспечило более внимательный подход к делу, более осторожную работу следствия, мы также надеемся, что это поможет избежать грубых ошибок и нарушения прав девочек. Сами пострадавшие часто не хотят огласки, не хотят, чтобы посторонние узнали о подробностях их личной жизни, но я не знаю случаев, когда эта огласка кому-то мешала или вредила.

— То, что девушек спустя два месяца отпустили из СИЗО, — это тоже следствие огласки?

— Суды нередко отпускают женщин из СИЗО, если речь идет о необходимой обороне. Вообще в идеальном мире в СИЗО отправляют только тех, кто может быть опасен для общества, может повлиять на свидетелей, на ход расследования, скрыться или уничтожить доказательства — в данной ситуации сестры Хачатурян никакой опасности для следствия не представляют, держать их в СИЗО — только мучить. Дать им другую меру пресечения было вполне гуманно. Всем кажется, что если человека обвиняют в очень страшном преступлении, то его автоматически нужно отправлять в СИЗО, но не это должно быть решающим фактором в решении судьи о мере пресечения.

— Как можно доказать факт домашнего насилия?

— Первое, на что суд обращает внимание, — это показания свидетелей: подружек, одноклассниц, соседей. В деле есть огромное количество показаний соседей, которые тоже регулярно страдали от действий Хачатуряна. В частности одна из соседок рассказывает, как он угрожал ей пистолетом, и, судя по всему, это было его нормальное поведение, стабильное. 

Судебно-медицинские, психолого-психиатрические экспертизы — тоже один из важных способов доказывания. Кроме того, в материалах дела есть информация о предыдущих обращениях в полицию по поводу Хачатуряна — их неоднократно делала мама девочек. Картину также может дополнить осмотр места происшествия: факт того, что речь идет о человеке, который регулярно пользовался оружием в собственной квартире, легко подтвердить, проведя баллистическую экспертизу.

— Почему имея все эти экспертизы, следствие сохранило прежнюю квалификацию дела — убийство группой лиц по предварительному сговору?

— Это стандартный ход следствия — оно всегда идет по наиболее тяжкой статье. Мы постоянно с этим сталкиваемся — видимо, у них такие внутренние инструкции. Даже, когда все очевидно и понятно с обороной, все равное вменяют убийство. 

— Все дело в неповоротливости следствия?

— Им так проще. Ведь за раскрытие по 105-й тебе премию дадут, а невнятная 108-я (убийство в состоянии необходимой обороны) или 113-я (причинение тяжкого вреда здоровью в состоянии необходимой обороны) никому неинтересны. Следователи обвиняют по-максимуму, они считают, что это судья должен, если что, переквалифицировать.

— На каком этапе тогда может произойти переквалификация обвинения?

— Судья может сделать это во время вынесения приговора. Или же суд, увидев несостыковки в обвинительном заключении, может вернуть дело в прокуратуру, она вновь передаст его следователю, и он уже будет вынужден переквалифицировать обвинение самостоятельно. Но чаще всего по таким делам переквалификация происходит при провозглашении приговора. 

— На каких основаниях это дело можно переквалифицировать на убийство «в рамках необходимой обороны от продолжавшегося многие годы насилия»? Скептики утверждают, что применять понятие «обороны» здесь неправильно, так как убийство произошло не в момент, когда Хачатурян на кого-то из них напал.

— Это обывательское представление о необходимой обороне: кто-то на тебя напал, ты тут же стал защищаться и в результате этого причинил смерть. Есть постановление пленума Верховного суда России, согласно которому, если в отношении человека совершается продолжаемое, длящееся преступление, например, многолетнее истязание или незаконное лишение свободы, обороняться он может в любой момент совершения этого преступления — тогда, когда у него есть возможность и силы.

Представим ситуацию с захватом заложников или похищением: человек выждал, когда злодей уснет, и смог себя защитить. Здесь тоже не будет необходимой обороны, по мнению критиков? Нет, будет — потому что это преступление длящееся, и человек использует не только физическую, но и психологическую возможность обороняться, когда они у него появляются. 

Мы знаем, что девочки очень долго жили в психотравмирующей ситуации, длящиеся действия их отца причиняли им постоянный серьезный вред, привели к личностным расстройствам — это подтверждено экспертизами. Доведение до психического расстройства считается у нас в Уголовном кодексе причинением тяжкого вреда здоровью. Они защитились тогда, когда у них возникла такая психологическая возможность. 

— Те же скептики скажут, что сравнение с захватом заложников некорректно, так как наручниками к кровати отец девушек не пристегивал, и, когда он уснул, они могли убежать.

— И что дальше? Убежать куда? Когда человек находится в длительной травмирующей ситуации, вырваться из нее становится крайне сложно. Тем более они знали, что их отца боялись сотрудники полиции, что все заявления, которые были на него написаны, возвращались ему же. Он многократно угрожал им убийством, и они прекрасно понимали, что, если убегут, то он их найдет, и на этом их жизнь закончится. Вопрос стоял так: их жизнь или его жизнь — других вариантов не было. Он не раз угрожал им убийством. Могли ли они ожидать, что он их убьет? Вполне! 

Куда им было идти? Обратиться в школу, которая и так все видела? Он ведь фактически не исполнял свои родительские обязанности по получению детьми образования, но школа ничего по этому поводу не предпринимала — только делала вид. Они знали, что заявления в полицию, которые писала их мама, тут же оказывались у него. Он ведь однажды избил ее в отделении полиции в присутствии сотрудников полиции. Могли они в этой ситуации обратиться в полицию? Получили ли они хоть какую-то защиту? Нет! 

Если бы они куда-то пошли, мы бы получили три трупа, которые, скорее всего, никогда бы не нашли. Это легко могло произойти — никому до них никакого дела не было. Он вполне мог бы их троих убить и закопать в лесу, никто бы даже не начал их искать. Какой-нибудь учительнице, которая поинтересовалась бы, почему девочки не ходят в школу, он бы сказал, что выдал их замуж в Армению.

— Какая переквалификация этого дела по-вашему наиболее адекватна?

— Я солидарна со своими коллегами, защитниками девушек, и тоже считаю, что здесь речь идет о необходимой обороне. Она крайне сложная, потому что это длящееся преступление, но он причинил тяжкий вред их здоровью, их жизнь постоянно находилась под угрозой.

— Что делать с обвинением в том, что их действия были спланированы?

— Следствие должно доказать, что они были спланированы. Но в ситуации необходимой обороны юридического значения эти обстоятельства не имеют — необходимая оборона может быть спланирована. Никакого исключения для нее в законе нет, особенно по длящимся событиям. Например, возьмем, ситуацию захвата заложников, человек, чтобы спасти свою жизнь, дожидается, когда злодей уснет, и совершает необходимые действия. 

— Значит, то, что он в момент нападения спал, тоже не является отягчающим обстоятельством?

— Это ведь очень логично — если бы он бодрствовал, они просто не смогли бы с ним справиться. Он их просто перестрелял бы и все. Все же надо смотреть в комплексе еще. В тот день он прыскал им в лицо перцовым баллончиком, от чего старшая девочка потеряла сознание — они понимали, когда он проснется, все это мучение продолжится. 

— Но и говорить о том, что девушки находились в состоянии аффекта в данном случае нельзя?

— Состояние аффекта обычно подтверждается психолого-психиатрическими экспертизами. В данном случае они не подтвердили состояние аффекта. Но они подтвердили наличие у всех троих девочек личностных расстройств: ПТСР, синдром жестокого обращения, а младшая девочка находилась в состоянии невменяемости.

— Это станет смягчающими обстоятельствами в деле?

— Младшую девочку суд вообще не имеет права лишить свободы — ей может грозить только лечение психического расстройства. Но и старшим девочкам требуется реабилитация. 

— Наличие этих расстройств может прямо повлиять на переквалификацию дела?

— Сложно сказать, но в любом случае суду придется это учитывать, что две девушки находились в состоянии ограниченной вменяемости и одна была невменяема. Кроме того, экспертизы подтверждают, что сестры длительный период времени находились в психотравмирующей ситуации, вызванной преступными действиями отца. 

— Те, кто критикует защитников сестер Хачатурян, указывают, что если девушек оправдают, то появится возможность для злоупотребления в будущем — многие начнут говорить о необходимой обороне. Такое вообще возможно?

— Основную скрипку всегда играет следствие, которое квалифицировало и будет квалифицировать такие случаи по 105-й статье. Какое злоупотребление здесь возможно: люди начнут убивать и говорить, что их пытали и мучали? Но ведь это нужно будет еще доказать! В данной ситуации были созданы такие условия, при которых другого выхода у девочек не было, это подтверждают и психолого-психиатрические экспертизы: они чувствовали себя в ловушке.

— Почему адвокаты хотят, чтобы против Михаила Хачатуряна возбудили уголовное дело?

— Каждое насильственное преступление, совершенное в отношении человека, должно быть расследовано. В соответствии с CEDAW и Европейской конвенцией женщины имеют право на расследование обстоятельств совершения в отношении них насильственных действий. Сестры сообщили в своих показаниях, что Хачатурян применял к ним насилие, материалы по этим обстоятельствам должны быть выделены для проведения проверки. К сожалению, следствие у нас часто считает, что раз подозреваемый человек уже умер, то проверку можно и не проводить, но это не так. 

— Это нужно, чтобы подкрепить позицию защиты? Зачем возбуждать дело против человека, который не сможет ответить перед судом?

— Да, в том числе это нужно, чтобы подкрепить позицию защиты. Следствие должно окончательно повернуть голову в том направлении и провести объективную и всестороннюю проверку доводов сестер. А потерпевшие в любом случае имеют право на расследование обстоятельств насилия, в отношении их совершенного. Это право установлено как российским, так и международным законодательством. 

— Какое количество женщин, прошедших через домашнее насилие, оказываются в итоге в тюрьме из-за того, что им пришлось причинить смерть своему обидчику?

— Вообще такую статистику государство не ведет. Но у нас за годы работы сложилось впечатление, что 80 процентов женщин, которые попадают в СИЗО по обвинению в убийстве или превышению необходимой обороны, прошли через домашнее насилие, страдали от рук близких родственников и в итоге причинили им смерть. Женщины погибают от рук близких мужчин, а мужчины — от рук посторонних, других мужчин.

Самих домашних насильников наказывают у нас очень мягко: это за кражу двух бутылок водки можно оказаться в тюрьме, за то, что ты жене сломал руку, ты получишь год ограничения свободы.

— По моим ощущениям с момента декриминализации домашнего насилия, об этой проблеме стали больше говорить в СМИ. Хоть что-то меняется к лучшему?

— К лучшему меняется сознание общества — в том числе, благодаря журналистам. Сейчас есть два разнонаправленных движения: с одной стороны, общество, которое стало эту проблему понимать значительно лучше, чем это было 10-12 лет назад, с другой — если десять лет назад мы верили в принятие закона о домашнем насилии, и государство даже шло в этом направлении, то сегодня, если мы еще продолжаем верить, то государство больше туда не идет. 

История про «сама виновата» [как аргумент в случаях с насилиями над женщинами] будет и дальше работать в суде и во время следствия, пока не начнется нормальная работа на государственном уровне. Почему нужен был закон? Нужно было дать определение явлению и сформулировать механизмы защиты от него, но кроме них есть же еще понятие межведомственного взаимодействия: то, как государственные службы и органы должны работать в ситуации домашнего насилия для того, чтобы его профилактировать. Чтобы это работало эффективно, нужно готовить сотрудников, которые понимают, почему не сама виновата, почему она не ушла и так далее. Декриминализировав домашнее насилие, государство подчеркнуло, что это не насилие, а личное дело каждой семьи, и сотрудники полиции относятся к этому соответствующе.

— Почему государство так противится этому закону?

— Россия стала сегодня последним оплотом патриархального мира в Европе, она свято и крепко за этот патриархат держится. Патриархат — это идеология строгой иерархия власти, которая всегда держится на иерархии власти в семье. Это абсолютно идеологическая история.