Эдуард Бояков полгода возглавляет МХАТ имени Горького. Удалось ли ему возродить театр? Если коротко — нет

Уже полгода МХАТ имени Горького — самый консервативный столичный театр — возглавляет Эдуард Бояков, который сменил на этом посту Татьяну Доронину. После своего назначения продюсер обещал, что МХАТ будет служить традиционным ценностям, родине и великой русской культуре. За эти месяцы в театре вышли четыре премьеры. 25 июня часть артистов МХАТа записала видеообращение к Владимиру Путину с просьбой вернуть Доронину — Бояков, по их мнению, «убивает» классический репертуар. Руководство МХАТа не понимает суть претензий, публики в театре стало больше, а Минкульт призывает стороны помириться. Театральный критик Антон Хитров посмотрел четыре новых спектакля и рассказывает, удалось ли продюсеру вернуть жизнь в «доронинский» МХАТ (если коротко — нет).

Продюсер Эдуард Бояков уже семь месяцев руководит «доронинским» МХАТом. Что там происходит?

16 июня во МХАТе имени Горького вышла премьера «Леди Гамильтон» — костюмная мелодрама о британской знати времен наполеоновских войн. Это заключительная премьера сезона, ставшего поворотным для этого театра. Впервые с 1987 года, когда группа актеров во главе с Татьяной Дорониной отказалась работать под началом Олега Ефремова, и МХАТов стало два, в здании на Тверском бульваре сменился худрук. Для Дорониной Минкульт придумал почетную должность президента, а ее прежнее место занял продюсер Эдуард Бояков — бывший директор фестиваля «Золотая маска», создатель театра «Практика», участник пермской «культурной революции» и самый продуктивный театральный менеджер нулевых. 

Еще несколько лет назад фамилия Боякова ассоциировалась с новым театром, и мало кто мог представить его во главе самой консервативной столичной площадки, так и застывшей в конце восьмидесятых. Сейчас мечта Боякова — создать альтернативу «либеральной» современной режиссуре, опираясь на национальную культуру и русско-советскую театральную традицию. Новый худрук назначил своим заместителем писателя Захара Прилепина, обещал вернуть модернистскому зданию первоначальный вид и открыл во МХАТе третью сцену, предназначенную для междисциплинарных проектов — вроде лекций и поэтических чтений. Бояков руководит театром с 4 декабря, под его началом вышло четыре премьеры.

«Бергман — это наш идеальный автор»

Первая премьера, вышедшая во МХАТе 14 марта, — «Сцены из супружеской жизни» по мотивам одного из самых известных фильмов Ингмара Бергмана: камерной драмы о том, как развалилась образцовая шведская семья и как менялись отношения бывших супругов после развода. Андрей Кончаловский выпустил этот спектакль в 2018 году в Неаполе в рамках Международного театрального фестиваля — и спустя полгода перенес на сцену МХАТа: итальянца Федерико Ванни сменил Александр Домогаров, а супруга режиссера Юлия Высоцкая осталась при своей роли. Оба работают в театре Моссовета (как, собственно, и сам Кончаловский), а во МХАТе выступают на правах приглашенных артистов.

«Мне кажется, мы с Андреем Сергеевичем очень точно угадали, что нужно зрителю, — говорит Бояков. — Моментально возник ажиотажный спрос. Западная драматургия, особенно классика XX века — краеугольный камень нашей работы во МХАТе. Бергман — это наш идеальный автор. Знаете, сколько во времена Станиславского было спектаклей по Ибсену? Можно долго рассуждать, почему [в раннем Художественном театре] был такой спрос на северную драматургию — Гауптмана, Ибсена, Стриндберга. Думаю, здесь очень много факторов — включая самые парадоксальные типа климатических, которые нельзя сбрасывать со счетов. Как бы то ни было, Бергман — безусловный продолжатель этих традиций».

В Неаполе Кончаловский переименовал Юхана и Марианну в Джованни и Миланку, во МХАТе они стали Иваном и Мариной. Вместо Стокгольма 70-х, как у Бергмана — перестроечная Москва, которая по ходу действия превращается в Москву постсоветскую. Развод супругов рифмуется с распадом СССР: драматические сцены перемежаются музыкальными хитами 80-х и 90-х и кадрами знаменательных событий типа путча.

Время и место действия — не единственное, что режиссер изменил в тексте. Можно критиковать сериальную манеру актеров, которые, как ни крути, сильно проигрывают шведским звездам Лив Уильман и Эрланду Юзефсону — но на самом деле проблемы спектакля растут из инсценировки: драматургия там гораздо беднее, чем в оригинале. Скажем, из истории пропали все герои второго плана, а с ними — четыре важных диалога, где Бергман аккуратно, но недвусмысленно намекал, что же все-таки привело пару к разводу. Кончаловский перечисляет поверхностные причины — Марина хочет ребенка, Иван любит другую — но не показывает более глубоких мотивов, в фильме обозначенных предельно четко.

Взять хотя бы первую сцену, где журналистка берет у супругов интервью для материала о крепкой семье. В ответ на просьбу рассказать о себе разговорчивый Юхан полушутя, полусерьезно хвастает успехами, а Марианна теряется и переводит разговор на мужа и детей. Правда, как только женщину спрашивают о работе, она моментально меняется в лице, оживает, без труда находит нужные слова — но собеседница ее прерывает: она требует, чтобы фотограф запечатлел это новое выражение, и тут же возвращается к Юхану. 

Мы видим героиню, которая мало знает и мало ценит себя, потому что другим тоже по большому счету нет дела, что она собой представляет за пределами семейной жизни. Это уже очень много — а с начальных титров прошло всего несколько минут.

Вот такие детали, которые рассказывают нам о героях больше, чем они знают сами, по идее, составляют суть психологического театра. А МХАТ имени Горького не просто претендует на причастность к этой традиции — они считают себя прямыми наследниками Станиславского и Немировича-Данченко, которые когда-то задали планку психологической режиссуры. Тогда почему Кончаловский не пользуется находками Бергмана — или не предлагает собственных, хотя бы вполовину таких же точных?

Кстати о наследии Художественного театра: Бояков совершенно прав, когда сравнивает «Сцены из супружеской жизни» со скандинавской классикой — пьесами Генрика Ибсена и Августа Стринберга. В картине Бергмана женщина из буржуазной среды, казалось бы, счастливая жена и мать, вдруг осознает, что никогда не знала себя настоящую, а была той, какой ее хотели видеть другие. Что-то знакомое, правда? Такую же историю рассказывает Ибсен в «Кукольном доме» — самой знаменитой скандинавской пьесе всех времен. Разумеется, различий немало, но в конечном счете оба драматурга пишут о женщинах, которые научились отличать свои желания от чужих, пусть и ценой неудачного брака.

В инсценировке МХАТа ничего подобного нет. Естественно, режиссер волен обращаться с первисточником так, как ему необходимо — но, вымарав из Бергмана самое важное, Кончаловский не придумал ничего взамен. Как итог, неясно, о чем, собственно, эта история и чего ради нам ее рассказывают: рифма с распадом СССР — это забавно, но ее маловато для полноценного прочтения. В общем, если вам нужна свежая версия «Сцен из супружеской жизни», лучше посмотрите сериал «Удивительная миссис Мейзел».

Могла получиться отечественная версия «Бесславных ублюдков»

Даже при консервативной Татьяне Дорониной МХАТ не ограничивался классикой. Свежие названия в репертуаре появлялись регулярно, другой вопрос — какого они были качества (спойлер: неважного). Что до Боякова, он плотно занимается современной пьесой еще с девяностых. Та же «Практика» задумывалась как площадка для новой драматургии. 

Правда, иногда продюсерские решения удивляли, и в афише «Практики» рядом с Иваном Вырыпаевым или Павлом Пряжко появлялись тексты, мягко говоря, сомнительные — не намного лучше пьесы «Последний герой», которую Бояков решил поставить во МХАТе (премьера — 19 апреля). Это рыхлое, многословное сочинение белорусского режиссера Тимофея Ильевского, пишущего под псевдонимом Иван Крепостной. Постановщик Руслан Маликов много работал с «Театром.doc» и той же «Практикой» (отличная хипстерская драма «Кеды» по пьесе Любови Стрижак вот уже шесть лет не сходит с репертуара).

«МХАТ всегда работал с национальный современной драматургией, — рассуждает худрук. — Мы поставили пьесу про военных-отставников, участников локальных конфликтов [времен холодной войны]. Это яркая, больная историческая деталь — все как бы знают об этом, но никто не говорит. Этим людям в каком-то смысле тяжелее, нежели героям Великой отечественной войны. Там-то все было открыто, понятно, ради чего. А здесь ты служишь, совершаешь подвиги, воюешь за страну, за народ — но тебя не помнят, ты как бы не существуешь, теряешь смысл в социальном поле. Это очень опасно для общества — забывать про таких стариков».

Создатели «Последнего героя», похоже, попросту ошиблись с жанром. Крепостному кажется, что он пишет драму, но в действительности он пишет черную комедию в духе Тарантино. Если бы режиссер это разглядел, подредактировал текст и создал на сцене нужную атмосферу, у него получился бы необычно свежий спектакль. Посудите сами: отставной советский ракетчик, ветеран Вьетнама, ютится на заброшенной военной базе и питается крысами. И вот в один прекрасный день в его жилище раздается грохот. Старик оглядывается: в стене дыра, а из дыры торчит танк Т-34. 

Экипаж танка представляется бойцами подпольной ячейки, намеренной возродить СССР, — красноармейская форма времен Второй мировой придает им убедительности. Растроганный ветеран уже готов записаться в повстанцы, но гостей выдает их внезапно появившийся товарищ, переодетый солдатом Вермахта. Под дулом наградного оружия визитеры рассказывают правду: нет, они не красноармейцы и тем более не нацисты, они всего лишь реконструкторы. Ехали на постановочное сражение, отбились от группы.

Очередной сюрприз не заставляет себя долго ждать. Базу захватывают вооруженные люди в масках — это «легионеры», на сей раз уже всамоделишние молодые экстремисты, которые мечтают «очистить» мир от наркоманов, алкоголиков и бездомных. Начинается натуральная бойня, где решающую роль, разумеется, сыграет отставной ракетчик.

Т-34, таранящий стену, ряженые красноармейцы, ряженый фашист, вооруженный клуб фанатов «Заводного апельсина», наконец, главный герой, опытный воин-отшельник, который ловит крыс на завтрак, — ну чем не трэш? У Маликова были все шансы сделать отечественную версию «Бесславных ублюдков» — с харизматичными злодеями, бессмысленным насилием и карнавалом, обесценивающим любую идеологию. 

Но режиссер предпочитает сделать вид, будто перед ним действительно глубокий текст о крахе советских ценностей и пустоте, которую они после себя оставили. Подход предсказуемо не работает — к «Последнему герою» во МХАТе трудно относиться всерьез: упертый протагонист совершенно не располагает к себе, актеры по привычке разговаривают патетичными театральными интонациями, а танк напоминает картонную модельку, увеличенную раз в пятьдесят.

Неотрефлексированная ностальгия горожанина

«Последний срок» (премьера — 8 мая) по тексту писателя-деревенщика Валентина Распутина — в каком-то смысле самая важная премьера театра: это мхатовский дебют постановщика Сергея Пускепалиса, которого Бояков назначил своим заместителем по творческой работе — в сущности, главным режиссером. Ставка не оправдалась: к Пускепалису вопросов не меньше, чем к Кончаловскому и Маликову.

Повесть 1970 года рассказывает о последних днях старухи Анны. Единственный сын, оставшийся с матерью, дает телеграммы сестрам и брату, и те съезжаются в деревню, чтобы с ней проститься, — кто из соседнего села, а кто из города. Услышав знакомые голоса, безнадежно больная женщина приходит в себя — и очень скоро понимает, как мало общего осталось у нее со взрослыми детьми. 

Спектакль о сибирской старухе — закономерный кураторский ход Боякова: восемь лет назад, когда продюсер еще руководил театром «Практика», режиссер Светлана Землякова выпустила в подвале на «Маяковской» документальный проект «Бабушки». Реальных деревенских женщин изображали вчерашние выпускницы — безо всякого грима, зато с диктофонной точностью. Эстетика была другой, совсем не как во МХАТе — но перекличка все равно налицо. 

«Практика» в те годы как раз пыталась найти современного протагониста. Незадолго до премьеры Земляковой стартовал театральный проект «Человек.doc» о разнообразных публичных интеллектуалах — философах, писателях, музыкантах и так далее (два лучших спектакля идут до сих пор — «Игра на барабанах» о художнике Олеге Кулике и «Топливо» о бизнесмене Давиде Яне). «Бабушки», например, делили афишу с композитором Владимиром Мартыновым и рэпером Смоки Мо, и создателю «Практики» такое соседство казалось принципиальным. 

Для Боякова деревенская тема всегда была связана с поиском героя, кого-то, на кого стоит равняться. «В политологии есть такое понятие deep state, „глубинное государство“, а в разговоре о России можно оперировать понятием „глубинная Россия“, „глубинный народ“, — говорит продюсер. — Герой Распутина — невероятная женщина, мудрец, она знает ответы на все главные вопросы, которые мы даже не готовы ставить, живя в поверхностном, бессодержательном мире из медийных поводов, фейков и раздражителей. Она цельный, глубокий, счастливый большой человек. Нам надо учиться у них жить».

Если «Сценам из супружеской жизни» недоставало психологической точности Бергмана, то «Последнему сроку» не хватает социальности Распутина, непосредственно знакомого с предметом. Ведь, по сути, его повесть — это краткая история русского села за XX век. 

Автор не просто фиксирует разрыв поколений, гибель традиционного уклада и захлестнувшее деревню пьянство, подозрительно похожее на коллективную депрессию, — он ненавязчиво подводит читателя к экономическим причинам этих событий. Если коротко, случилось вот что: колхоз проиграл конкуренцию за кадры с лесным предприятием, и крестьяне окончательно перестали быть крестьянами. Персонажи «Последнего срока» со всеми их фрустрациями и комплексами — прежде всего заложники большой истории. 

Но Пускепалис к этой теме почему-то совершенно равнодушен. Режиссер потратил минут пятнадцать на неполиткорректный пьяный монолог второстепенного героя о разнице понятий «женщина» и «баба», но выбросил из инсценировки почти всю предысторию деревни. Аналитичнось Распутина исчезла — ее заменила неотрефлексированная ностальгия горожанина: узорчатые платки, кружевные скатерти, полосатые коврики, неловкие попытки подражать деревенскому говору, интеллигентские восторги перед «народной мудростью» — и никакого разговора по сути.

Мечта о большом стиле или просто китч

Среди свежих названий в репертуаре МХАТа сразу два начинаются со слова «последний», и это не совпадение. У первых трех премьер есть общий сюжет: старый мир — неидеальный, но понятный и «ламповый» — уступает место новому, где связи между людьми слабеют, а ценности перестают работать.

Спектакли Маликова, Кончаловского и Пускепалиса составляют триптих о разрушении трех столпов, на которых этот самый старый мир держался: идеологии, народа, семьи. Старик-ракетчик из «Последнего героя» оплакивает социализм и дивится на молодежь, одичавшую без национальной идеи. В «Сценах из супружеской жизни» режиссер рифмует развод героев с распадом СССР. В «Последнем сроке» вместе с бабкой Анной умирает русская деревня.

И только заключительная премьера сезона не помещается в эту логику. «Леди Гамильтон» (премьера 16 июня) — самое случайное название в обновленной афише МХАТа. Англичанин сэр Теренс Реттиген — драматург того же поколения, что и Бергман, но куда меньшего калибра. «Он завещал ее нации» (так озаглавлена пьеса в оригинале) — крепкая историческая мелодрама сугубо для внутреннего рынка. Никому в остальном мире попросту нет дела, как именно скандальная актриса Эмма Гамильтон приложила руку к самой славной морской победе Британской империи. 

Собственно, Реттиген и не претендует на универсальность. Его задача скромнее: увлекательно пересказать биографии знаменитостей, чтобы их сыграли другие знаменитости. К слову, на мировой премьере главную мужскую роль исполнял Иэн Холм (1970 год). 

Мы знакомимся с персонажами накануне Трафальгарского сражения, в котором англичане разобьют наполеоновский флот и станут королями моря на ближайшие сто лет. Народный герой, вице-адмирал Горацио Нельсон, открыто живет с любовницей леди Гамильтон. У нее проблемы с алкоголем, грубый вкус и пикантная репутация. Разумеется, от их романа никто не в восторге. Письмо законной жены запускает цепь событий, которые вынудят Нельсона объяснить этот выбор себе и другим, а заодно — решат исход войны.

Британец видит в этой пьесе немало важных (для себя) исторических сюжетов: Лондон против Парижа и Мадрида, талантливые люди из низов против аристократов, англиканская церковь против секса. Но если отбросить все национальное, останется нехитрая позавчерашняя мораль из разряда «за каждым великим мужчиной стоит великая женщина». А поскольку зрители МХАТа по большей части все-таки не британцы, «Леди Гамильтон» не может предложить им ничего сверх этой самой морали.

Премьеру поставил штатный режиссер Александр Дмитриев — он выпустил во МХАТе 12 спектаклей и еще в 13 играет как актер, — а оформил главный художник театра Виктор Федотьев. Бояков называет их подход «большим стилем», но слово «китч» будет куда точнее. Монументальные декорации напоминают интерьер провинциального ресторана. Необязательные видеозадники похожи на картинки, которые поисковик выдает по запросу «Britain wallpaper». Артисты, переодетые в лордов и леди, раскрашивают каждое слово мелодраматическими красками. Словом, спектаклю не хватает элементарного чувства стиля, даже чтобы сойти за дорогую красивую безделушку — а из Реттигена ничего другого и не вытащишь. По крайней мере, за пределами Соединенного королевства.

Что в итоге?

Важный нюанс: в художественной программе, которую декларирует Бояков, в принципе, нет ничего такого, что мешало бы превратить МХАТ имени Горького в первоклассную площадку. Традиционализм — это вполне рабочая стратегия в современном театре, взять хотя бы Льва Додина или поздние спектакли Константина Богомолова, которого по недоразумению продолжают называть авангардистом. Можно занимать антилиберальную позицию, но делать адекватное времени искусство: прекрасный пример — драматург Иван Вырыпаев с его пьесой «Иранская конференция». 

Проблема МХАТа — не в идеологии и не в установке на традицию, а в поверхностной режиссуре, неровном выборе пьес и артистах, от которых или никогда, или очень давно не требовали естественности. За последние полгода к театру стало больше внимания: по крайней мере, зал теперь не пустует. Но если в следующем сезоне Бояков не поднимет планку, придется признать, что на посту худрука между ним и Татьяной Дорониной нет никакой существенной разницы.