Ад, тоска и рай осужденного Чубакки Завершение (три завершения!) сборника рассказов Олега Навального. Он начал писать их в тюрьме, а финал закончил уже на воле

Олег Навальный — младший брат оппозиционера Алексея Навального — 30 декабря 2014 года получил три с половиной года реального срока по «делу Ив Роше» (Алексею Навальному дали столько же, но условно). Все это время редакция «Медузы» переписывалась с Олегом Навальным; в частности, он подготовил карточки «Как с толком провести время в тюрьме» и игру «Пережить тюрьму малой кровью». В 2015-2017 годах «Медуза» опубликовала четыре антиутопических рассказа Олега Навального о герое саги «Звездные войны» Чубакке, который оказался в вымышленном мире, чем-то похожем на российскую действительность. В июне 2018 года Олег Навальный освободился; в середине октября 2018 года в продажу поступит его книга «3 ½. С арестантским уважением и братским теплом» (ее выпустило издательство Indivduum; купить книгу можно здесь или прочитать на «Букмейте»), в которую вошли и рассказы о Чубакке. «Медуза» публикует три финала этой истории, которые придумал автор.

От редакции

В конце января 2015-го стало известно, что сотрудники ФСИН изъяли у Олега Навального фантастический рассказ, сочиненный им для жены Виктории и старшего сына Степана. В рассказе описывалось, как Степан с помощью беспилотного летательного аппарата и героя саги «Звездные войны» Чубакки помогает отцу выбраться из СИЗО. Во ФСИН этот текст сочли «инструкцией для проноса в СИЗО запрещенных предметов» — и рассказ изъяли. Тогда «Медуза» предложила Олегу Навальному написать новую версию этого рассказа. Для того, чтобы получить ее, пришлось воспользоваться системой «ФСИН-письмо». На обратной стороне листков с короткими сообщениями для него Олег Навальный написал рассказ «Допрос обвиняемого Чубакки». Этот текст вышел на «Медузе» 4 февраля 2015 года.

В апреле 2016 года Олег Навальный прислал в «Медузу» новый рассказ с продолжением истории — «Этапирование осужденного Чубакки». В ноябре 2016 года автор в переписке с редакцией рассказал, что ему поступают многочисленные сообщения (Навальный говорил, что их было как минимум три) с просьбой написать продолжение. Так 29 декабря 2016-го в «Медузе» вышел третий рассказ: «Осужденный Чубакка танцует тверк».

Перед тем, как писать четвертый рассказ о приключениях героя «Звездных войн», Олег Навальный попросил прислать ему распечатанные версии трех первых частей — чтобы не запутаться в сюжетных линиях. Рассказ «Осужденный Чубакка открывает глаза» был опубликован ровно через год после предыдущего — 29 декабря 2017 года.

От автора

По-моему, ужасно несправедливо, если у истории открытый финал. Думай потом за автора — за свои-то деньги. Но еще хуже, когда финал пресный: «они жили долго и счастливо и умерли в один день», ну или когда самый клевый персонаж нелепо и случайно гибнет. Иногда зло должно торжествовать, иногда герой должен быть Чаком Норрисом. Вот поэтому я решил написать три альтернативные концовки для истории с Чубаккой — наслаждайтесь той, которая понравится больше. Надо было и Толстому с его Анной поступить так же.

Ад

«На основании вышеизложенного, руководствуясь волей и понятиями Темного Лорда, суд признает подсудимого Чубакку виновным в совершении преступных деяний, выразившихся в:

— Сомнении относительно справедливости происходящего вокруг;

— Пассивных попытках дезорганизации, дестабилизации и неповиновения;

— Циничном проставлении лайков путем оттопыривания большого пальца правой лапки.

И постановляет приговорить к дальнейшему заключению и ресоциализации до момента полного исправления. Исключительной компетенцией определения степени исправления наделяется администрация специализированной исправительной колонии № 1984 в лице единоличного начальника, — судья томно оглядела Берца, сидящего в президиуме суда по правую руку. — Кроме того, учитывая степень общественной опасности содеянного и циничное отношение подсудимого к своим поступкам, непризнание вины и отсутствие мимических признаков раскаяния, суд назначает дополнительное наказание в виде пыток, унижения гуманоидного достоинства подсудимого, причинения ему физических и нравственных страданий самого широкого спектра».

Чубакка присутствовал на суде посредством видеоконференцсвязи. Помещение, в котором оно проводилось, еще называлось в среде зэков дном гласности. Чуи стоял в узкой яме, наполовину наполненную нечистотами, которая больше напоминала вертикальную могилу. Сверху яма была прикрыта решеткой с толстыми, пятигранными прутьями. Над ямой стоял Александр Пыткин и стримил видео с грустно смотрящим из-под решетки Чубаккой в суд.

Новый приговор Чуи не услышал, но Пыткин любезно озвучил ему лаконичную версию: «..... [конец] тебе, волосатый».

Позже пришел Берц. Он привлек внимание Чубакки, плюнув ему на голову: «Ну и кто теперь рыжая собака? Молчишь? Молчи, скоро заговоришь, не заткнешь потом. Александр Сергеевич, забирайте, начните с пяток, что ли».

Когда штопор, произведенный в 1960 году на советском заводе «Труд» — его Пыткин носил на цепочке на манер карманных часов — ввинчивался в ахиллово сухожилие Чубакки, тот думал, как бы умереть побыстрее, но до этого выглядеть подостойнее.

Он пытался понять, как так получилось, что извечная борьба добра и зла окончена, и тьма победила. А как же хваленный баланс сил? Ведь Йода учил, что должен быть баланс. А сейчас Йода догорал в печи банно-прачечного комплекса среднерусской исправительной колонии.

Кто сдал повстанцев? Как смогли тупые казаки в течение пары лет накрыть всю межгалактическую сеть сопротивления, пленить и ослепить зеленкой лидеров, казнить или отправить на каторжные работы всех до последнего. В чем заключалась ошибка и можно ли ее исправить?

На самом деле нет. Об этом Чубакка не думал. Чубакка просто выл от боли.

Тоска

Чубакка щерился на солнышко. Хорошо все-таки на свободе. Припекало. Хотя, конечно, не так, как в былые годы. Теперь Чубакка носил короткую стрижку на голове и теле. Ресоциализировался то есть. Понял ошибки. Совершил работу над собой. Исправился.

Чуи оглянулся на алюминиевый забор. Десять гребанных лет.

Империя поменялась. Мимикрировала под требования гуманизма. Города красиво и величаво оделись в гранитную плитку и лампочки. Открылось много новых бутербродных, где бородатые горожане и бритые по бокам горожанки тратили свои деньги. Ничего другого позволить себе они, конечно же, не могли. Но многие рассудили, что хорошо хоть бутербродные, а не газовые камеры. Тем более что бутерброды удивительные: по вкусу будто бы с белым хлебом, но черного цвета!

Горожане были счастливы и даже не сильно противились бесчинствам новой казаче-следственной аристократии. Смирились с новым в законодательстве: право первой ночи, право спонтанного насилия, право на забвение. Иногда еще выступали матери, когда в тюрьму отправляли грудничков, но после первых разгонов с помощью огнеметов протестная активность поутихла. Поутихла.

Зато мировой чемпионат по лапте прошел отлично! Приехали и северокорейцы, и центральноафриканцы, и сирийцы. Огнеметы во время чемпионата не применялись. Даже когда в финале какие-то дезорганизаторы хотели сорвать матч и переодевшись в форменные шаровары, бегали по полю с криками «Держи краба». «А то еще дикими посчитают нас в своих этих пхеньянах и могадишах», — рассудили отцы и охранители нации.

Казаков одели в парадно-кровавое, бомжей похлипше — утопили в Волге, а те, что поздоровее, тащили первый в мире стадион-баржу вдоль великой русской реки. Момент национального триумфа, не иначе.

Все ко всему привыкли. В определенный момент привык и Чубакка. Сбрил шерсть и подшерсток, наколол себе партаки, завел ждулю на воле, устроился бригадиром на [промышленый цех] промку. В пищевой цех его уже не пустили — поставили на профучет. «Особо опасен в районе пищеблока». Зато в Чуи обнаружились таланты краснодеревщика, и он славился на всю округу своим зодчеством. Даже победил во всероссийском тюремном конкурсе, вырезав из тысячелетнего дуба князя Владимира верхом на уточке — символ чемпионата. Обзавелся спортивным костюмом на освобождение, пристрастился к чифиру и махорке.

И вот. На свободу с чистой совестью. «В принципе, ничего страшного, — думал Чубакка. — Только, конечно, долго».

Возле проходной его ждал Хан Соло — за последние годы отошедший от борьбы и ставший таксистом.

— Чуи?

— Угу, привет, Соло.

— А где твои волосы?

— Волосы — не зубы, отрастут. А где твои зубы?

— А, решил поставить золотые. Красивее так.

— И что, действительно золотые?

— Нет, конечно. Так, цирконий… Ну ладно — цикорий. Но телочки

западают.

Помолчали. Хан Соло достал бутылку, по виду — шампанского. — Сам понимаешь, шампанское по нынешним временам не достать, но я вот бражку сделал, как минимум должно стрельнуть. — А где Люк?

— Приехать не смог — у него билеты на концерт Хаски, ну а тебя, сам понимаешь, могли и не отпустить сегодня.

— Понимаю.

Распили бражку. Решили пойти за поллитрой, потом еще. Дальше все в тумане. Мир крутился вокруг сознания Чубакки, хриплый голос Хана Соло как бы бесконечно сипел:

Я не хочу быть красивым, не хочу быть богатым,

Я хочу быть автоматом, стреляющим в лица,

Не хочу быть красивым, не хочу быть богатым,

Я хочу быть автоматом, стреляющим в лица,

Не хочу быть красивым, не хочу быть богатым,

Я хочу быть автоматом, стреляющим в лица,

Не хочу быть красивым, не хочу быть богатым,

Я хочу быть автоматом, стреляющим в лица.

С утра Чубакка проснулся от так хорошо знакомого звука открывающейся кормушки и голоса: «Кипяток нужен?»

Рай

— Отойти к стене, повернуться, руки за спину!

— Ну-ну, зачем так, Сергеич? Это лишнее! Как ты, Аттичиткукович? Чего нового?

Чубакка с крайним недоверием смотрел на расплывающегося в улыбке Берца и бледно-зеленого Пыткина, стоявшего поодаль.

Он думал, что о нем забыли. Больше трех лет дверь его камеры не открывалась, и только миска с баландой проникала через кормовое окошко, поддерживая в лохматом повстанце жизнедеятельность. Было время, когда он хотел объявить голодовку, но по правилам голодовка была возможна только после письменного заявления, согласованного начальником колонии. А вот ручки-то как раз у Чубакки не было.

И теперь этот неожиданный визит. Да еще и такой ласковый тон администрации. Есть от чего насторожиться.

— Да ты не робей, Чуи. Вижу — ожидаешь подвоха. Нет никакого подвоха. Пойми, у нас-то самих к тебе нет никаких претензий. Это все там.

Дрожащий палец Берца указывал в потолок, и туда же он направил осторожный кивок.

— Мы тут хоть люди и региональные, маленькие, но все понимаем. Так что ты не думай, что зло от нас. Зло от них.

Снова осторожный косой взгляд вверх.

— Мы же люди служивые, пойми, у нас приказы. Приказано держать, мы и держим. А решать, виноват или нет, — пусть там решают. Но всему, конечно, есть границы. Вот, например, если бы приказали расстрелять, то я бы не стал. Не стали бы, Сергеич, правда?

— Кто — мы? Нет, конечно. Тут, это самое, ну, нет. На этом наши полномочия — все.

— Вот видишь! Сергеич не стал бы врать, прапорщик все-таки. Так что ты, это, зла не держи. Зло — оно, знаешь ли, зло поражает. Я тут прочел в одной книжке конфискованной.

На улице как будто происходил салют и парад техники. «День победы, наверное», — подумал Чубакка. Пыткин, опасливо озираясь, прошептал что-то на ухо Берцу. Начальник колонии, нахмурясь, всмотрелся в циферблат наручных часов и кивнул.

— Ну, Аттичиткукович, не жлоби на меня, как говорится. Тем более что по взглядам мы сходимся в чем-то. Я даже за Собчак голосовал. Берц протянул руку Чубакке, тот оторопело на нее уставился. «Наверное, смазана ядом кураре, — подумал Чубакка. — Или похуже что? Может, хочет отобрать мою ДНК и состряпать новое дело?»

— Понимаю тебя, — Берц сконфуженно убрал руку в карман брюк полевой формы. — Ну, будь, не вини ни в чем.

Мутная, словно лунный свет, слеза покатилась по округлому лицу начальника исправительного учреждения.

Развернувшись, Берц и Пыткин спешно двинулись к выходу из помещения Барака Усиленного Режима.

Чубакка оторопело смотрел на дверь. В ее виде ничто не могло удивить. Он изучал ее сотни дней. В камере попросту больше нечего было изучать. Но теперь дверь была открыта. Чубакка встал, прошелся из угла в угол, сделал комплекс приседаний, освежил волосяной покров лица под умывальником. Дверь оставалась открытой. Он осторожно вышел в коридор. Двери всех камер по обеим сторонам продола были распахнуты. Комната младшего инспектора была пуста, в ней царил художественный беспорядок и дух поспешного исхода. В пластиковом ведре горела документация — акты водворения в ШИЗО и применения физической силы.

Неподалеку из дверного проема с опаской высунулась морщинисто-ушастая голова Йоды:

— Кипиш что за, братка?

Чубакка пожал плечами и двинулся в сторону яркого света входной двери. Было так ярко, что ему пришлось прикрыть дланью пуговки глаз. Ощущения свежего воздуха, отсутствия давления стен, миллионы оттенков запахов ложились слоями на сознание Чуи.

Когда глаза привыкли, он увидел пожар. Горело здание администрации. Арестанты тут и там вязали надзирателей колючей проволокой.

«По всему, праздник в колонии», — решил Чубакка.

Мимо, танцуя, веселясь и обливая друг друга брагой, проследовала толпа арестантов вперемешку с какими-то гражданскими. На тележке они везли слегка потрепанных и связанных в позе ложек Берца и Пыткина. Берц встретился глазами с Чубаккой и одними губами прошептал: «Не вини».

От толпы отделился человек и решительно направился к Чуи. Люк!

— Люк, я твой отец! — от волнения прокричал Чубакка. — Ой, то есть, Люк, братан, наконец-то ты пришел!

— Я бы не смог отказать себе в посещении такой вечеринки! Как ты?

— Нормально все, только долго. А что происходит?

— Все закончилось.

— Мы победили?

— Пока нет, но мы обязательно победим.