«Гугл знает о детях больше, чем они сами. Я вижу в этом опасность» Интервью художника Тревора Паглена. Он запустит на орбиту спутник — произведение искусства

В ноябре 2018 года американский художник и исследователь Тревор Паглен вместе с компанией SpaceX собирается вывести на орбиту «Орбитальный отражатель» — первый спутник, который не будет иметь ни военной, ни научной, ни технической ценности, а будет исключительно объектом искусства. При помощи этой акции художник хочет показать, что монополия отдельных государств и правительств на космические запуски вот-вот закончится. Незадолго до запуска спутника Паглен принял участие в Рижской биеннале современного искусства с циклом работ, посвященных подводной инфраструктуре интернета и массовой слежке за пользователями. Спецкор «Медузы» Константин Бенюмов встретился с Пагленом, чтобы обсудить, зачем художнику нужна математика и умение нырять с аквалангом, чем опасен технологический прогресс и как находить средства на создание современного искусства, не испортив репутации.

— Расскажите о работах, которые выставлены здесь, в Риге. Насколько я понимаю, это снимки подводных интернет-кабелей? Почему они вас интересуют?

— Это изображения подводных интернет-кабелей. Над проектом я начал работать давно — мы делали его вместе с авторами документального фильма про Эдварда Сноудена. В ходе этой работы мы пытались понять, как устроена инфраструктура массовой слежки за людьми и можно ли ее увидеть. А если хочешь понять, как работает массовая слежка, нужно разобраться, как работает интернет. Потому что это одно и то же.

— Потому что для слежки используется та же инфраструктура?

— Да, но дело не только в этом. Интернет сам по себе и есть массовая слежка. В этом смысле между Google, Агентством национальной безопасности США или Центром правительственной связи Великобритании нет большой разницы.

А когда ты задаешься вопросом, как устроена инфраструктура интернета, оказывается, что подводные кабели — ее главный элемент. По дну океанов перемещается 99% информации в мире. А те места, где эти кабели соединяются с континентами, — это ключевые объекты инфраструктуры массовой слежки. 

В документах Сноудена содержался перечень всех кабелей, которые, говоря простым языком, могли прослушивать АНБ и ЦПС. И я стал искать эти кабели. Для этого мне, в частности, пришлось научиться нырять с аквалангом. А дальше я просто находил их, спускался на дно и фотографировал.

— Насколько в этой работе важна визуальная составляющая? То, что ее результат можно представить в виде фотографий, которые привлекают как объекты искусства? Или вы больше значения придаете социальному аспекту?

— Конечно, красота очень важна. Для меня это не просто изображения кабелей, которые используются для слежки. Это еще и изображения моря. И для меня не менее важно думать о том, как мы изменили свою планету и как из-за этого изменилось значение вещей, на которые мы смотрим и которые мы видим. Для меня это в некотором роде часть традиции созерцания пейзажей — очень древняя форма искусства. Чем море в 2018 году отличается от моря, которое существовало 200 или 500 лет назад? Так что эти изображения находятся в постоянном диалоге с художниками прошлого, которые тоже смотрели на море.

— Понятно, что ваша работа требует серьезных усилий; то, что вам пришлось освоить дайвинг, — хороший пример. Но я подозреваю, что еще больше усилий требует подготовка, в частности, поиск кабелей и секретных объектов.

— Для всех моих проектов исследования — главная часть работы. Только так я могу попытаться понять, под каким углом смотреть на те или иные вещи или явления. Например, у меня был проект, для которого нужно было искать и фотографировать в небе секретные спутники. А это невозможно без хотя бы минимальных знаний о механике орбитального полета, об устройстве планет, нужна математика, нужен опыт различных наблюдений, не говоря уже о понимании работы инфраструктуры. На это уходят годы. Мир устроен довольно сложно, и чтобы понять, где что-то искать или как на что-то смотреть, нужно многому научиться.

— Работать на стыке искусства и науки вы начали осознанно? Именно таким, на ваш взгляд, должно быть современное искусство? 

— На мой взгляд, современное искусство тем и прекрасно, что никому ничего не должно. Никто точно не знает, что такое искусство, — и в этом его главная сила: разным людям оно позволяет заниматься совершенно разными вещами. Эта свобода позволяет вам задавать вопросы о том, как устроен мир, которые в обычной жизни или на другой работе вы не задаете. Можно задавать самые глупые, на первый взгляд, вопросы и искать на них серьезные ответы.

— То же самое можно сказать о многом — например, о журналистике.

— Да, но журналистика гораздо сильнее ограничена формой. Но соглашусь — есть какая-то любознательность, которая свойственна и художникам, и ученым, и журналистам.

— Политические перипетии вокруг ваших объектов вас заботят? Вы думаете, к примеру, о том, будет ли лучше для мира, если кроме АНБ и ЦПС контролировать интернет-кабели смогут правительственные агентства других стран — например, России?

— Эта инфраструктура очень быстро стала частью геополитики, и я много думаю о последствиях произошедшего. О том, каким образом происходит консолидация контроля за инфраструктурой планетарного масштаба, как на уровне правительств, так и на уровне корпораций — Google, Apple или Amazon.

— Расскажите о сотрудничестве со SpaceX. Вам симпатичная эта компания? Или для вас она важна только как поставщик услуги — в данном случае, по доставке на орбиту вашего спутника? 

— Никаких специальных отношений у нас нет. Мы просто выписали им чек на нужную сумму. Очень большую. И больше ничего. Если начистоту, мне эта компания совсем не нравится.

— Почему?

— С одной стороны, меня очень беспокоит консолидация власти в руках таких компаний. Важнейшая инфраструктура, а значит, и власть оказывается в руках очень небольшого числа людей с очень специфическими представлениями о культуре и обществе — и с вполне определенными политическими интересами. С другой стороны, меня беспокоят и правила, по которым работает интернет. Массовые слежки — это бизнес, это такой вид капитализма. Но что это значит для будущего общества? Возьмите детей, которые сейчас растут. Вся их жизнь задокументирована, каждый шаг. Гугл знает о них больше, чем они сами, — все болезни, симптомы которых они когда-либо искали, и так далее. А экономика интернета строится на том, чтобы собрать все эти данные, запросы и придумать, как на них заработать. Я вижу в этом опасность вторжения в нашу повседневную жизнь.

— Вы как художник видите свою миссию в том, чтобы бороться с этим? В том, чтобы раскрывать интересы различных структур и агентов, влияющих на нашу жизнь?

— Я думаю, что у меня как у художника есть две задачи. Первая — визуальная, она состоит буквально в том, чтобы понять, как смотреть на мир и как его видеть. Вторая — выбирать, на что смотреть. И здесь, конечно, присутствует политика. Например, я считаю, что нам как обществу необходимо задумываться об устройстве интернета, о политическом значении космоса. Я могу выбирать, куда направлять внимание людей.

— Условно говоря, вы могли бы, работая примерно в тех же техниках, фотографировать со спутников поля и луга, но вам это неинтересно?

— Именно так.

— Как вы относитесь к технологиям? Вы видите в них в первую очередь ценность или опасность? Без современной технологии вы не смогли бы запустить на орбиту свой спутник — но без них не существовало бы и массовой слежки.

— Я не думаю, что у технологий есть какой-то самостоятельный потенциал. Для меня технологии — это всегда сумма уже оформившихся социальных, экономических и политических связей. В теории есть бесчисленное множество технологий, которые могли бы существовать — но не существуют, потому что никто не может на них заработать. Успешные технологии — те, которые можно превратить в деньги, или те, из которых смогут извлечь пользу властные структуры. Я бы задал вопрос по-другому. Дело не в том, хорош технологический прогресс или плох. Дело в том, в каком мире мы хотим жить. Какие технологии способствуют появлению этого мира, а какие — мешают.

— Где вы ищете деньги на реализацию своих проектов? Вы упомянули «крупную сумму», которую заплатите Илону Маску, но я понял, что брать деньги от корпораций для вас неприемлемо.

— «Орбитальный отражатель» мы запускаем совместно с Музеем искусств штата Невада. Для них этот проект продолжает традицию земляного искусства, или ленд-арта — когда скульптурные объекты неразрывно связаны с ландшафтом. Я убежден, что «чистых» денег не бывает, — но важно понимать, как источник денег, которые ты принимаешь, отразится на твоем художественном замысле. Как сделать так, чтобы твой проект не превратился в чью-то рекламную кампанию? Как сохранить автономность замысла?

Для работы над «отражателем» мы собирали частные пожертвования, какую-то часть обеспечил краудфандинг. Выбор того, как собирать деньги, тоже был частью работы над проектом. Когда я обсуждал бюджет с куратором, он сказал: «Нет проблем, завтра к утру деньги будут». Я спрашиваю: «Ты о чем?» — «Ну просто позвоню в Red Bull, договорюсь с ними, они как раз такие штуки любят». И мне пришлось ему объяснять, что так нельзя, что Red Bull налепит на все наклейки с логотипом и превратит проект в свою рекламу. Об этом всегда надо думать!

— Почему жизнь «Орбитального отражателя» ограничена девятью неделями? Это связано с техническими возможностями или это тоже часть замысла?

— Мне не нужно было, чтобы «Орбитальный отражатель» находился на орбите вечно. Для меня этот проект — жест, провокация. Его смысл в том, чтобы спросить: кто решает, что мы отправляем в космос, зачем и на каких условиях. И, следовательно, какими мы хотим видеть свои отношения с такими явлениями, как космос, океаны, климат? Ведь все это — часть наших общих богатств. И то, как мы о них думаем, становится все более актуальным вопросом. Как мы должны заботиться о планете, о тех ее областях, которым нет дела до наших политических споров?

— Для вас провокация — это то, что делает объект произведением искусства?

— Многие мои работы провокационны. Что бы вы ни делали, чем бы вы ни занимались в жизни, всегда найдутся люди, которые будут вас критиковать. Другим будет интересно, а большинству вообще не будет до вас никакого дела. Это нормально.

В искусстве для меня самое важное — давать людям возможность взглянуть на мир под непривычным углом. Мне этого достаточно. Если я делаю это хорошо, значит приношу максимум пользы.