«Надеть человеку на голову мусорное ведро — это был уровень» Читатели «Медузы» рассказали свои истории о подростковой агрессии

11 июля «Медуза» опубликовала материал Юлии Дудкиной «Меня травили. И я нашла тех, кто это делал»: журналистка встретилась с одноклассниками, из-за которых ей когда-то пришлось уйти из школы. Одновременно мы предложили читателям рассказать свои истории о травле и подростковой агрессии. За двое суток редакция получила сотни сообщений. К сожалению, мы не можем опубликовать их все. Для этого материала «Медуза» выбрала максимально непохожие друг на друга истории, которые позволяют посмотреть на проблему буллинга с разных сторон.

Что говорит сама Юлия Дудкина после публикации материала

Вчера я целый день получала письма и сообщения от читателей. Среди них были и те, кто сам пережил школьный буллинг, и те, кому пришлось забрать детей из школы из-за этой проблемы. Они рассказывали мне свои истории. У многих остались ужасные воспоминания, связанные не только с одноклассниками, но и с учителями.

Многие признавались: они много лет боялись рассказать о том, что до сих пор переживают из-за школьной травли. И я прекрасно понимаю, чего именно они боялись. Когда рассказываешь о своих эмоциях, всегда рискуешь столкнуться с непониманием: «Слишком нежная молодежь пошла», «Да что эти люди знают о настоящей травле», «Подумаешь, обозвали ее, а она до сих пор помнит».

К сожалению, часто мы считаем, что травма — это когда тебя ударили по голове, а все остальное не считается. Из-за этого мы часто пренебрегаем чувствами других, не задумываемся о том, как наши слова и поступки на них повлияют. Есть только один способ исправить это: не бояться говорить. Признаваться в том, что нас глубоко задело что-то в детстве и мы до сих пор помним об этом. Это не стыдно. Наоборот — сильный человек не боится сказать о своих комплексах, показать слабые места. Несмотря на волну критики, я очень рада, что уже второй день люди рассказывают свои истории. Мы все так долго держали это в себе. Но когда признаешь проблему и говоришь о ней, это помогает — не только тебе, но и другим.

Истории публикуются под именами, которыми представились авторы, с незначительными изменениями и сокращениями для удобства чтения.

Елизавета

Я училась в школе в 1990-е. В восьмом классе меня начали травить за то, что я «неформал»: феньки, зеленые волосы, косуха, «Алиса», «Кино». Избивали только парни. Их бесило, что словесно я могла постоять за себя. Поэтому переходили к физическому насилию. Поджидали после школы стаей из трех-семи человек. Пинали ногами. Или прятались за углом и с разбегу [били] в спину. Ржали, считали, что крутые. Защищать [меня] пытались одноклассницы. Но это не помогало. Пару раз защищали прохожие. Жаловалась родителям: один раз приходил отец, один раз старший брат — пугали обидчиков. Эффекта хватало ненадолго.

Мать считала, [что я] сама виновата, и особо не вникала в происходящее. Классной руководительнице было пофиг, ей лишь бы до пенсии было доработать, но [она] всячески не давала выносить конфликт дальше класса.

Ситуация изменилась в девятом классе. Я перестала ходить в школу — и нас с матерью вызвали на педсовет по исключению из школы. Где, собственно, все и вскрылось. Мать и учителя прикинулись «ветошью»: мол, и не думали, что все так серьезно. В итоге класс расформировали, а многие обидчики ушли [из школы]. С тех пор [я] их не видела. И не хочу. В 10-й я уже пошла в другом составе, мы до сих пор дружим. 

Гораздо позже пришлось проходить курс терапии, ибо [у меня] бесконечные проблемы в отношениях на фоне школьного опыта. С одной стороны, я боялась, что мой мужчина может меня ударить, с другой — всячески провоцировала мужчину на агрессию, чтобы точно убедиться, что не ударит.

Василий

Буллинг у нас был. Например, мы могли надеть человеку на голову мусорное ведро из туалета, это был уровень. Сейчас это все кажется ужасным, но в тот момент мы постоянно креативили и придумывали что-то новое. Возможно, это зависит от города и школы, но у нас было все «по-взрослому». Я даже не представляю, что чувствуют и с какими мыслями живут эти люди, над которыми мы постоянно издевались. Иногда хочется им написать и извиниться, но вдруг тем самым я напомню о тех временах, сейчас-то это уже в прошлом.

Недавно я вспомнил одну из наших шуток. Мы вооружались черными маркерами и постоянно рисовали на щеках нашему однокласснику. Он это все отмывал, и на этих местах у него появились круглые, кровавые раны, которые мы также спешили закрасить. И это не самое плохое, к сожалению.

Теперь у меня есть младшие братья и сестры, я очень за них переживаю, ведь я не знаю их ситуации в школе. А дети всегда одинаковые, буллинг был всегда. Из статьи я понял, что человека может обидеть несколько фраз. Что происходит с теми людьми, которые попали в более сложную ситуацию, страшно представить.

Я до сих пор общаюсь с таким человеком, которому постоянно попадало. Так вышло, что мы были соседями и сидели вместе за партой. Его постоянно обижали, а я говорил, что это просто «приколы» такие, нужно над этим смеяться, ведь весело же было. У этого человека постоянные проблемы, ему сложно найти работу, он постоянно комплексует, не уверен в себе. Возможно, это тянется из прошлого, кто знает. 

Юля

Я не была самым добрым ребенком и несколько раз принимала участие в травле. Даже организовывала бойкоты своим одноклассникам, о чем сейчас очень сожалею. Я думаю, я просто не осознавала, насколько больно быть жертвой в таких ситуациях, пока не испытала весь спектр ощущений на себе — классе в пятом или шестом. Травили меня по иронии судьбы как раз за мое участие в предыдущих эпизодах буллинга и за то, что сплетничала. Около недели каждую перемену несколько девочек стояли позади моей парты и непрерывно скандировали: «Интриги, скандалы, расследования!», «Осторожно, злая собака», доводя меня попеременно то до слез, то до белого каления.

Позже эта ситуация сошла на нет. Я пересмотрела мое отношение к людям и с тех пор борюсь с внутренним убеждением, что я плохой человек. Всегда стараюсь помогать людям и быть к ним доброй. Но моя репутация «твари» осталась со мной до выпуска и опережала меня на шаг, несмотря на то что я сменила три школы и уезжала на год в другую страну.

Артем

Я подвергался буллингу с самого детства. Началось все еще в детском саду. Там был паренек, который постоянно надо мной издевался. Не знаю, в чем была причина его ненависти, но ответить агрессией я ему тогда не смог. Боялся. Боялся, что сделаю больно, что причиню вред. Несмотря на то что он делал все это со мной. Отец постоянно мне говорил, что мне нужно отбиваться, драться, иначе меня «сожрут». В школе так и вышло.

Меня били, издевались, отбирали мои вещи, толкали, смеялись. Мне и тогда не хватило смелости как-то ответить обидчикам, да и рассказать об этом родителям. В общем, я остался в этом классе. И стал, по сути, изгоем. Мне было некуда бежать, так как городок, в котором я родился, был маленький, школ мало и слухи распространяются быстро. Иногда я дрался — и редко выходил из таких переделок победителем. Поддержки окружающих у меня не было, да я и не искал ее, честно говоря.

В седьмом классе меня внезапно предал мой единственный друг. Он перешел на сторону «большинства» — тех, кто издевался надо мной. Через год он уехал на Украину, а еще через примерно лет шесть или семь он нашел меня в «ВКонтакте» и извинился за то, что так себя вел. А я его давно уже простил. Понимал, что все это он делал, чтобы обезопасить себя и примкнуть к чему-то большему, стать нужным. Так было проще и легче.

С девушками все намного хуже. Все отношения, которые у меня состоялись, были довольно болезненными и короткими. Я начал ходить к психологу. Она мне очень помогла (и помогает). После первого года психотерапии я начал чувствовать себя намного лучше. Неизвестно, к чему это в итоге приведет, но я надеюсь, что смогу преодолеть свои проблемы.

Настя

Из миллиона историй, которые произошли со мной за восемь лет ежедневной травли в школе (с первого дня первого класса) и три года в музыкальной школе, перед глазами стоит несколько.

В пятом классе я решила заступиться за кого-то из детей и встала между ребенком и выпускником — а он такой высокий был. И вот стою я, он надо мной с озлобленным лицом, как-то меня обзывает, а я сжимаю губы и зубы, стараясь не заплакать. Этот парень при помощи моих одноклассников запихнул меня в шкаф и, держа двери, долго его тряс. Было безумно страшно, но я не проронила ни звука.

Из-за кудрявых волос меня прозвали «пудель». Как-то с классом мы поехали на двухдневную экскурсию с ночевкой. Я ночевала в комнате с еще тремя девочками из другого класса, и в ночи моя пьяная одноклассница начала ломиться в запертую дверь с криками: «Пуделиха, открывай, я тебя убивать пришла». И девочки в комнате хотели ей открыть. По счастью, обошлось.

В восьмом классе я (в очередной раз) заступилась за школьника перед парнем на пару классов старше. Он отхлестал меня по лицу шарфом за это. Мама всегда учила не реагировать и переводить [все] в шутку. Я решила так и сделать и однажды сказала: «За восемь лет могли бы придумать что-то новое». И они придумали. Оставшийся год я была «болонкой», потом перевелась.

Я не замалчивала эти истории, я пыталась говорить с мамой. Она сказала: «Меня в школе травили, отца травили. Тебе это на пользу». Мы с бывшими одноклассниками живем в небольшом городе, и иногда я вижу кого-то из них. Мы не здороваемся, но каждый раз мне хочется подойти и дать кулаком в нос.

Магдалена

Мой отец — африканец, приехавший в 80-х [в Россию] учиться, а мать — русская. Моя внешность в обычной дворовой школе была красной тряпкой, надо мной издевались даже одноклассники-татары или приезжие с юга России. Я не нравилась ни одному парню. Со мной хотели дружить только девочки, которым нужна была подруга-уродец. Школа превратилась в пытку.

После седьмого класса я сменила школу и пошла в модельное агентство. Начала работать, стала чуть увереннее в себе. Одноклассники относились нарочито нейтрально, показывали, что им пофиг, что меня показывают в рекламе по телевизору, что со мной выходят журналы. Но я знала, что все то говно, которое лилось на меня в первой школе, никуда не делось и они просто обсуждают это за моей спиной. Это было довольно трудно.

Это ужасное ощущение, когда не можешь расслабиться и просто доверять людям, было со мной до поступления в вуз. В 11-м классе, когда я думала, что все уже нормально, за мою нелепую шутку на отвлеченную тему одноклассник написал в общем чате, что хочет избить меня со своими друзьями-скинхедами и обоссать.

За 11 лет учебы за меня не вступился ни один учитель. Зато они очень любили высмеять при всех мою внешность: что я неряшливо выгляжу и у меня некрасивая одежда. Из-за роста красивую было не купить.

Без имени

Меня тоже травили в школе, в основном мальчишки. Собирались стайками и лупили меня от души. И всегда получали сдачи. Иногда это принимало серьезные формы, и учителя начали давать мне советы: «Ты же девочка. Ты должна плакать и просить о помощи, если тебя обижают. Они потому тебя и бьют, что ты отпор даешь. Покажи им, что ты настоящая девочка, и они от тебя отстанут». Взрослые же плохого не посоветуют, правильно? Вот я и перестала отбиваться и начала плакать и просить о помощи. После чего меня начали дразнить плаксой.

На день рождения всем классом торжественно подарили открытку, в которой была нарисована я, вся в слезах, и пожелание: «Желаем тебе наконец-то начать грамотно писать и поменьше плакать!» Дети ржали, учителя делали серьезную мину на лице и делали вид, что это нормально. «Ах, дети такие дети». Бить меня после этого не перестали. Слезы не помогли.

Как-то раз наш класс остался на продленку и в школе было пусто. Ребята загнали меня в рекреацию, четверо следили, чтобы я не убежала, а двое, они недавно получили какие-то пояса по карате, сказали, что покажут мне классный удар. По очереди очень технично били внешним ребром ладони по носу (у меня горбинка на носу, наверно, выправить ее мне хотели), пока что-то не хрустнуло и не пошла кровь ручьем. Я заорала, было дико больно. Послышались голоса одноклассниц, парни тут же убежали в класс и сели делать уроки с прилежным видом, как будто ничего не было.

Одноклассницы постарались меня успокоить, умыли, держали лицом под краном с холодной водой, пока кровь не остановилась. Потом мы пошли в класс с намерением рассказать все классной. Мы думали, что, когда она все услышит и увидит меня с огромным красным шнобелем и в окровавленной белой рубашке с рюшками, она наконец-то примет меры. Но классная руководительница слабины не дала. Она с серьезным участливым видом смотрела на девочек, а от меня гордо отворачивалась, вроде как я там где-то есть, но ей на меня смотреть противно. Она сказала: «Девочки, вы такие молодцы. Вы такие добрые, но задумайтесь: почему мальчики бьют именно ее, а не Марину или Машу? Может быть, она сама в этом виновата и ей стоит подумать о своем поведении?»

После этого все изменилось. Меня официально разрешили бить. И я сама была в этом виновата. Через пару лет главного заводилу совсем понесло, и он переключился на других детей, на мальчиков, а потом и на ту самую Машу. В итоге родители перевели его в другую школу, и больше я его не видела, а жесткие избиения прекратились. Их заменили легкие унизительные шутки. Это было уже не так обидно — а к 14 годам травить меня перестали. Учительницу я до сих пор не понимаю и считаю исчадием ада в костюме ангела. Она была очень красивая и утонченная женщина.

Томас

Поводы для травли были абсолютно любые — мой цвет волос, мое поведение. Что угодно могло спровоцировать очередной подкол. Инициаторами травли были несколько гоповатых мальчиков, к которым так или иначе — молчаливым одобрением или активными действиями — присоединялась вся мужская половина класса.

Тем не менее друга в классе я все-таки нашел, он быстро стал для меня лучшим и единственным, а значит — тоже невольной жертвой травли. Так как мы практически все время в школе проводили вместе, причем в отдаленных уголках, чтобы не попадаться на глаза одноклассникам, быстро распространились ложные слухи о нашей гомосексуальной ориентации. К седьмому-восьмому классу это стало основной причиной травли. Не было ни дня, чтобы нас кто-то не назвал пидорами и не отпустил тематическую шуточку.

Нас ни разу не били — понимали, что мои родители находятся на довольно высоких постах и, если они увидят хоть какие-то следы физического насилия, разбирательство будет очень серьезным. Но в то же время я к родителям тоже не обращался. Пробовал, пока был в младшей школе, но столкнулся с непониманием и безразличием и в конце концов пришел к выводу, что надо просто терпеть. Я не мог ни ответить, ни к кому-либо прийти за помощью.

Со временем травля становилась все более жесткой, из нас с другом окончательно сделали изгоев, и в конце концов он не выдержал — повесился. Я считаю себя виноватым в этом. Он много раз намекал мне о желании совершить суицид, а я предпочитал это игнорировать. Разбирательство спустили на тормозах. Школе не нужны были лишние проблемы, а родители сказали мне: «Ну что ж, не будем портить им жизнь — их бог накажет».

Одноклассники после этого затихли и успокоились, меня травить по большей части перестали, но никаких проблем это не решило. Через год я переехал в другой город и пошел в другую школу, где практически ни с кем близко не общался — из-за полностью отсутствующих за годы изоляции социальных скиллов и порванной в клочья психики. Там как таковой травли уже не было — все-таки люди были уже взрослее и адекватнее, но свое место я там так и не нашел.

Сейчас прошло уже некоторое время с того, как я закончил школу, и эти годы стараюсь не вспоминать вообще. Но травля оставила очень глубокие следы. У меня целый букет психических расстройств, от которых я до сих пор не могу избавиться. Я очень боюсь людей и практически никому не могу довериться. Несмотря на то что я сейчас объективно в наилучшем положении за всю мою жизнь, я все еще нахожусь в клинической депрессии и не могу из нее выкарабкаться. Кстати, я все-таки вырос бисексуалом, хоть и сомневаюсь, что травля сыграла в этом хоть какую-то роль.

Без имени

Дети спокойно выбрасывали мои вещи в окно с третьего этажа, в том числе и зимой, рвали мои тетради, сожгли мой портфель в мусорке. Каждый день мне делали больно. День без избиений — я не помню, когда такое вообще было. Наверное, когда были какие-то эпидемии гриппа и 80% класса болело, пока я ходил в школу. Мое тело было покрыто синяками. Через пару лет детишки где-то прочитали, что на теле есть некоторые нервные узлы, по которым бить особо больно (например, пах или солнечное сплетение), — они их толпой тренировали на мне. Руки были в фиолетовых синяках. Пальцы на левой руке были сломаны (я сказал родителям, что упал). Киста в мошонке от особо жесткого удара с ноги. Синяки и дырки от иголок циркуля на ногах. Спина зудела от ударов кулаками и острых металлических линеек. Черт побери! В отражении в зеркале я выглядел как Рэмбо после пыток.

Общение с девушками не просто сводилось к нулю. Для одноклассниц я был квинтэссенцией того, чего нужно избегать как проказы, — я чмо, урод, прокаженный. Для детей вокруг я был каким-то ущербным по всем фронтам. Особый садизм был в том, что они пытались заставить меня заплакать. За все эти годы у них это не получилось. Потому что плакал я ночами, пока однажды слезы не кончились.

Сначала я хотел убраться подальше, я молил родителей перевести меня в другую школу. Но их аргумент «извини, сыночка, у нас на это нет денег» был железобетонным. Стисни зубы и иди в свою проклятую школу! Потом я думал о самоубийстве. <…> А потом началась ненависть. Любую агрессию в мою сторону я встречал потоком ненависти. Я проклинал своих одноклассников, когда они меня били, кричал им в лицо, что мечтаю видеть, как их родители будут смотреть видеозаписи, как я их расчленяю.

У меня была маленькая черная тетрадочка, в которой была маленькая карта нашего города. [На ней] были отмечены все места жительства всех ненавистных мною одноклассников, прорисованы маршруты, как они идут домой. У меня был жуткий план по устранению всех одноклассников за один пятничный вечер. Однако что-то во мне сломалось. Я опять не смог. Приближался выпускной, и забот у всех прибавилось, избиения стали реже. В моей душе вновь появился тот маленький демон, который умолял меня учинить бойню на выпускном. Но я не стал, хотя и очень хотел.

Я хочу думать, что я их простил. Хотя это не так. Я стараюсь не здороваться с ними, если вижу их на улице, потому что я помню очень много из того, что они делали со мной. Этот карнавал мучений закончился с окончанием школы. И годы спустя ни один из этих людей не извинился. Не удивлюсь, что все было бы как в «Теории Большого взрыва»: «Ну да, я тебя бил, но тебе же тоже было весело?»

И вот я уже взрослый. Женат, дети. И я боюсь, что моим детям попадутся такие же ублюдки, которые окружали меня в те годы ада. Я уже не плачу по ночам. Но все равно, даже почти 20 лет спустя, в душе я мечтаю, чтобы они все умерли.

Анна

Буллинг начался в средней школе, когда мы с родителями переехали в другой город, а я попала в новый класс с новыми людьми, преподавателями и учениками. Моя предыдущая школа была камерной, одноклассники хорошо ко мне относились. Я никогда не думала, что я сильно отличаюсь или выгляжу плохо.

В новой школе же начался ежедневный ад. Я впервые «узнала», что я «шпала», «дылда», «лошадь», «длинная», «огромная», что у меня не ступни, а «лыжи». Чуть позже я также узнала, что «маленькие девочки для любви, большие — для работы». Ну и длилось это в течение пяти лет. Каждый день. В школе у меня могли случаться нервные срывы, неконтролируемые истерики, но большую часть времени я просто уходила в депривационное состояние. До меня было тяжело достучаться, учителям приходилось даже периодически проводить сеансы встрясок — подходить и дергать меня за плечо, — чтобы вернуть мое внимание и спросить, выполнила ли я домашку.

Однажды один из мальчиков, который учился в параллельном классе, буднично назвал меня «лошадью», и это настолько вывело меня из себя, что мне захотелось его убить. Я даже успела замахнуться стулом, но быстро испугалась своей ярости и опустила его. Мальчик же, в свою очередь, решил показать мне мое место и прижал меня к стене, продолжая сыпать стандартным набором оскорблений. В это время классная руководительница буднично проходила мимо в десяти сантиметрах от нас. Тогда я поняла, что дети в школе сами по себе, а преподавателям мы абсолютно безразличны.

Буллинг пагубно влиял не только на мое психоэмоциональное состояние, но и напрямую сказывался на физическом здоровье. Чтобы быть не такой «дылдой», «шпалой» и «лошадью», мне приходилось сгибаться, подминать ноги, крючиться. Мне не хотелось заниматься никаким спортом, потому что любое упражнение — это демонстрация тела, проявление всего физического существа. А я свое тело ненавидела, не хотела, чтобы оно вообще было, хотела его спрятать. Поэтому я и не баскетболистка, к разочарованию многих новых знакомых. Из-за того, что я стеснялась своих «лыж», я покупала обувь на несколько размеров меньше, в итоге у меня, конечно, не лотосовые ножки, но довольно сильно деформированные ступни, которые периодически болят, и дальше будет только хуже.

[Сейчас] я веду канал про жизнь высокой женщины. Я начала вести его, потому что у меня просто уже не хватало места внутри, чтобы все это переживать.

Ариадна

У меня редкое, необычное имя, которое очень мне подходит, делает меня яркой, запоминающейся и интересной для собеседников. В школе меня все любили: учителя оставляли после уроков, чтобы просто попить чай, одноклассницы непременно хотели со мной погулять вечером, а мальчики постарше приглашали в кино. Я замечательно училась, была капитаном школьной волейбольной команды, редактором школьной газеты, успевала за всеми трендами. Все, к чему бы я ни тяготела, давалось мне поразительно легко. Я не курила и не пила, и некоторые мои товарищи, узнавая об этом, тоже прекращали баловаться табаком и спиртным.

Тем не менее особой красоткой я себя не считала никогда, а за все мероприятия, секции и кружки бралась из-за того, что мне очень не хотелось идти домой — в хрущевку без евроремонта, микроволновки и (о, ужас!) видеомагнитофона. У меня не было сотового телефона, когда они уже начали появляться у одноклассников. Я говорила, что просто не хочу себе это полифоническое дерьмо. Одна моя одноклассница через некоторое время даже отказалась от своего телефона — и говорила то же, что и я.

С нами учились две тихие и спокойные девочки. Они хотели со мной дружить, но вот я с ними не хотела, ни при каких обстоятельствах. Одна из них, Алина, была типичной дворовой девчонкой. Мы были соседками, ходили в один детский сад, а потом в один класс. Ее травили мои же одноклассники. Называли хачом, тупой приезжей и гадали, в каком ауле она живет. Но я заступалась за нее, утешала и говорила, что ребята просто шутят — потому что она им на самом деле нравится, а мальчишки просто дураки. Смеяться над Алиной в школе скоро перестали, а она начала думать, что мы подруги. Но это было не так. Когда она начала считать нас чуть ли не сестрами, я поняла, что пора от нее отдалиться, — и сама же начала над ней шутить. Не обзывала, не травила, не била, но давала понять, что мы с ней не ровня.

Вторая — Таня — была из бедной многодетной семьи, ее родители были то ли адвентистами, то ли староверами, она была слаба по всем предметам и один раз принесла с собой на обед банку с пельменями. Вот ее я не защищала и сама была агрессором. В Таню кидались едой, вонючими тряпками для доски, смеялись над ней. В том числе и я. Однажды Таню увезли из школы на скорой: одноклассник кинул в нее камень и попал в глаз. Это повергло меня и многих школьников в шок, мы с одноклассниками обсудили эту ситуацию и решили больше не обижать Таню. Но родители перевели ее в другую школу — и даже нашего равнодушия она так и не дождалась.

[А потом] Алина покончила с собой. Возможно, именно из-за буллинга.

Я была склонна винить себя: это я в какой-то момент разрешила ребятам над ней издеваться. Это я завела мотор и ушла. Я пересмотрела свое отношение ко всем людям вообще — не обижаю ли я их? Не играю ли я с их чувствами? Я стала другой: терпимой, спокойной и дружелюбной ко всем. Я защищала вообще всех, поговорила со всеми парнями, которых держала во френдзоне, написала в школьную газету большую статью об отвратительности издевок над людьми.

Во время студенчества я лет пять, наверное, искала Таню — чтобы извиниться перед ней, чтобы не допустить беды, чтобы раскаяться. Когда я ее нашла, она ностальгически посмеялась и поблагодарила меня за меня. Оказалось, она запомнила мою линию поведения, некоторые мои шутки, нашла огромное количество хобби и стала счастливой. А я больше не допускала в своем окружении никакого негатива и жестокости, старалась помогать людям в любой их просьбе и оставаться доброй к людям до последнего. В итоге это сделало меня, наверное, хорошим человеком. Но ужасной ценой. За то, что я травила в школе девчонок, я ненавижу себя до сих пор.

Истории про травлю в школе 12 июля также опубликовала Русская служба «Би-Би-Си». Они собраны по хештегу #ЧтоТебяТакЗадевает. Почитать эти истории можно здесь.