«Власть молчит и поджигает дома людей. Художник молчит и поджигает дома без людей» Чем всех так задевает проект Данилы Ткаченко «Родина»

Проект московского художника Данилы Ткаченко «Родина» — он поджигал и фотографировал вымершие российские деревни (предположительно, в Поморье) — вызвал бурную реакцию как историков и искусствоведов, так и обычных пользователей соцсетей; проект возмутил и благотворительный фонд «Крохино», который занимается сохранением культурного наследия. «Медуза» попросила кураторов, критиков и искусствоведов объяснить, в чем сила «Родины» Ткаченко — и допустимы ли подобные художественные жесты. Некоторые эксперты (среди которых директора московских музеев) отказались давать комментарии о проекте Ткаченко, пытаясь таким образом защитить художника от активистов и судебных исков.

Надежда Шереметова

куратор, фотокритик, директор петербургского фонда «ФотоДепартамент»

Должно ли искусство, если мы, зрители, пришли к нему в гости — посетив музей, найдя работы в сети, прочитав интервью, — предварительно нас спрашивать, может ли оно нас ранить? Можно ли искусство оценивать по законам этики? Не перестает ли оно в этот момент быть самим собой, то есть иметь возможность открыть нам что-то сверх изображенного объекта и проделанного жеста? Давно фотопроекты не получали столько критических интерпретаций! Как и давно не ставился вопрос о границе привычных представлений разных аудиторий о фотопроекте: где заканчивается проект из снятых фотографий и начинается современное искусство, в котором эффект важнее эстетического содержания?

В истории с Данилой Ткаченко мы видим пример продуктивного, но болезненного пока для обеих сторон слияния этих сфер, которые все еще продолжают с подозрением относиться друг к другу. За проект «Родина» на фотографа обрушилось сразу несколько аудиторий, и у каждой из них свои претензии и комментарии. Мне интереснее наблюдать за художественным сообществом, которому оказалось сложно осознать свою собственную свободу. От экспертов ему досталось за недозволенность жеста: смел ли он как художник — не сохранять, а разрушать? Как правильно следует действовать художнику? И что теперь скажут нам — что, художникам все дозволено? Другая часть сообщества моментально сняла с себя все полномочия представителей сферы искусства и стала просто людьми, которые вопрошают: как мог Ткаченко покушаться на чью-либо собственность?

Мне кажется, художник может ни у кого не спрашивать, что ему позволено, — он действует согласно своей уверенности в своевременности жеста. И в этой уверенности есть степень его ответственности и зрелости. Как любой разумный человек и представитель общества, он, конечно, понимает, что должен действовать в рамках закона. Но что, если действие художника совпадает с действием природы и стихии? И границу именно этой разницы на предъявленных снимках сложно найти. Так же разрушительно для домов работает случайный пожар, наводнение, ураган, время, в конце концов, — оно разрушает все, что нам может быть дорого. Время — самое губительное, просто оно медленнее нас, но огонь может эту заметность ускорить. Мы моментально осознаем страх потери, который склонны замещать речами о сохранении наследия. Правда, уже после случившегося, стыдясь, что не обратили внимания на это раньше.

Сила проекта «Родина» в том, что символический жест сожжения, который читается нами и как уничтожение, и как очищение, совпал с реальным. Именно это совпадение стало ключевым для того, чтобы началась дискуссия. В сравнении с Петром Павленским, которое не раз проводили, можно уточнить, что Павленский огнем, а также тем, что фотография фиксирует его причастность к поджогу, заявляет: я на вас напал, берите меня. И в этот момент начинается его произведение — когда вступает в работу машина власти, репрессий, медиа и так далее. Ткаченко фотографиями заявляет: это сделано.

Как именно он это сделал, почему ностальгию нужно сжечь, он сказал только в интервью. Сами фотографии, без комментария к ним, можно принять за постановку, декорации, бутафорию. В столь прямую метафору стирания сложно было бы поверить. И только при произнесении обстоятельств — брошенные деревни, гниющие от времени дома, пустыри и остовы советского прошлого — поднимается волна комментариев, оценки, возмущения, мнений о том, чем же это, предъявленное на фотографии, является.

Мне кажется, важность работы Ткаченко в том, что все заговорили. Художники, активисты, градозащитники, айтишники и представители массовых медиа, которые до того писали только о мемах, Кашин и телеграм-каналы об искусстве. И каждый проговаривается. О себе — своей тоске, ханжестве, ностальгии, порицании других. Начал оправдывать себя, сравнивать, приводить примеры и озвучивать свои выводы. И эта волна показала, что Ткаченко указывает не на проблему деревень или нашего отношения к прошлому, а на каждого из нас. Из чего мы на самом деле состоим и как обстоятельства, сложенные появлением произведения искусства, выдают нас.

Ирина Горлова

куратор, заведующая отделом новейших течений Третьяковской галереи

Мне не хочется подливать масла в огонь, тем более в преддверии возможной номинации художника на премию Кандинского. Мой принцип: если на художника ополчились, надо его защищать. Однако я не верю в очистительную силу огня. Меня в любом произведении искусства отвращает сам факт разрушения, отсутствие конструктивного начала. Если брать, например, ранние работы Николая Полисского в Никола-Ленивце, в них ценен процесс коллективного созидания его зиккуратов и башен, несмотря на то что сооружения временны и создаются из сена, которое потом сгниет. Гигантские костры на фотографиях Ткаченко мне навевают воспоминания не о жесте Герострата, а об инквизиции и нацистских показательных чистках культурного наследия.

Что касается произведения в целом — его месседж мне также не совсем ясен. Ради чего нужно сжигать пусть и умершие дома — ради освобождения пространства для новой жизни? Или ради привлечения внимания к проблеме? Просто для создания очень красивых фотографий? Предположу, чтобы привлечь внимание к будущей выставке, я не вижу ничего модернистского в этом жесте. В то же время я не вижу ничего общего с акциями Павленского; похоже, у людей на огонь вырабатывается уже определенная, неизменная реакция.

Никита Иноземцев

историк, активист движения «Архнадзор», участник движений «Вереница», «Общее дело»

Когда я читал интервью Данилы Ткаченко, то был особенно возмущен тем, что во время работы над своими проектами он и его ассистент представлялись жителям деревни активистами движения «Архнадзор». Подобными действиями Ткаченко и его команда наносят непоправимый урон людям, которые действительно приезжают на Север, чтобы сохранить культурное наследие. Дело в том, что у жителей Поморья всегда возникает некоторое недоверие и подозрительность к чужакам, и нужно приложить немало усилий, чтобы убедить их в том, что мы приезжаем помочь им сохранить старинные храмы. Одним своим действием Ткаченко нанес колоссальный репутационный ущерб активистам таких движений, как «Общее дело» и «Вереница», а также всем иным волонтерам, которые приезжают на Север с благими намерениями.

Мое мнение как историка: данная акция не имеет отношения к современному искусству. Это вандализм, а все заявления о том, что имело место «намерение художника показать разрушение деревни», — просто попытка оправдаться за содеянное. Людьми, стоящими за этим проектом, движет исключительно ненависть: об этом говорит и язык Ткаченко, и опубликованные им фотографии. Проект вызвал большой резонанс, это правда, но в кругах в основном тех, кто и так занимается исследованиями и спасением памятников Русского Севера. Даже если у художника вдруг возникло желание рассказать о проблеме, оно не может реализовываться такими средствами.

Пытаясь определить местоположение проекта, я вместе с исследователями этих мест смог выяснить, что часть домов была сожжена в Кучепалде Каргопольского района. По крайней мере, два дома точно. А ведь это уникальная деревня, единственная в Архангельской области с кольцевой планировкой, изначально формировавшейся вокруг озера, которое со временем высохло. Деревня находится в пяти километрах от уникальной церкви в Красной Ляге XVII века, одного из самых ценных храмов Каргопольского района. Наибольшее количество домов было сожжено в деревне Березово Вологодской области. Я уверен, что все действия автора этих снимков должны получить соответствующую оценку со стороны правоохранительных органов. На мой взгляд, совершены действия, которые подпадают под уголовную ответственность.

Наталья Григорьева

директор Центра фотографии имени братьев Люмьер, куратор

Я не думаю, что нам имеет смысл оценивать методы фотографа, если они все лежат в рамках законодательного права; оценивать это с законодательной точки зрения — не моя компетенция. Давайте предположим, что акция Ткаченко была в рамках закона об имущественном праве, и все-таки вернемся к искусству. У любого художника есть идея, которую он высказывает и доносит теми или иными методами. Главное, что мы сегодня говорим с вами о его серии, обсуждаем ее, значит — нам небезразлична тема вымирания российских деревень, а это правда, и художнику удалось достичь того, чего он добивался.

Данила Ткаченко не вчера появился в арт-пространстве и сделал уже знаковые проекты «Потерянный горизонт», «Закрытые территории», которые привлекли к нему внимание специалистов. Он молод и продуктивен, находится только в начале своего пути. Я бы не назвала фотопроект «Родина» серьезным со стороны фотографии, потому что с художественной точки зрения были и лучше, но все это движение [вокруг] и называется актуальным современным искусством, растет художник, появляются идеи, ищутся пути реализации. И я бы предпочла как минимум не мешать этому движению. Фотограф, как и любой критик, должен быть априори свободен. Что касается последствий, я не слышала, как Данила говорил, что ради этой работы готов уехать из страны. Не вижу повода уезжать из страны только потому, что есть группа людей, которая недовольна тем, что ты делаешь. «Возмущение» становится вирусным в нашем обществе, предлагаю лечить его вакциной «рассуждение».

Дмитрий Пиликин

художник, куратор, арт-критик

Впервые я увидел проект Данилы Ткаченко в материале Colta. Первой реакцией было неприятие, к тому же сама риторика художника в интервью не показалась мне убедительной. Я посмотрел его предыдущие проекты, которые все хвалят: «Потерянный горизонт» и «Закрытые территории». По фото видно, что он хорошо, по-журналистски строит кадр, но его любование «красотой» меня напрягло. Я понимаю, что сильный и беспощадный жест в практике современного искусства довольно важен, но факт любования, неотделимый от механизмов массмедиа, меня сбивает напрочь. Я не могу принять эти произведения.

Но, видя травлю художника и отклики специалистов, мнение которых я уважаю, я понял, что это проблема, в которой необходимо разобраться. Мой пост в фейсбуке (где Пиликин пишет о неприятии проекта Ткаченко — прим. «Медузы») вызвал разные комментарии. Например, что «фотографии гламурны». За красоту выступила арт-критик Ирина Кулик и художник Анатолий Осмоловский. Многие отмечали «самолюбование художника». [Художник и теоретик искусства] Юрий Альберт сказал: «Есть какая-то неточность, которая губит проект, какая-то студенческая старательность. Политический контекст очень-очень плохо учтен и проработан. Но это вообще особенность этого поколения фотографов в России».

По поводу «жеста Герострата» емко и точно сформулировал [арт-критик] Валерий Леденев: «Меня в таких вещах смущает один момент: работа основана на жесте уничтожения чего-либо, что художником не создано и на уничтожение чего согласия он не получал. С одной стороны, деревни и так вроде бы заброшены, и не факт, что кто-то хватится утраты. С другой, уничтожается дом, чья-то личная собственность, возможно, за нее можно было бы получить компенсацию. <…> Получается прямо по Ханне Арендт: совершив меньшее из двух зол, легко забыть, что вообще совершил зло».

Есть проект Сантьяго Сьерра «Burned Word» 2012 года, в котором большой объект, составляющий слово FUTURE, сжигается на фоне микрорайона в Валенсии, иллюстрируя спекулятивную политику городской администрации. Но в этом случае горят литеры FUTURE на фоне «заброшек», а не сами «заброшки». Сгорая, дома лишаются своей материальности, то есть права на зримость, права на другой взгляд, не художественный, например беженца, решившего в них поселиться.

Художник говорит: это моя травма, это смерть уже умершего, неважно, чьи дома горят, неважно, кем они были построены. Наслаждайтесь остановленным мгновением перед тем, как они будут преданы полному забвению. Да, это сила красоты, но эта красота власти. Власть молчит и поджигает дома людей. Художник молчит и поджигает дома без людей. Состава преступления нет. Просто полное отождествление с гегемониальным дискурсом власти «жги и властвуй».