«Учим глаголы при помощи рэп-баттла» Участники проекта «Учитель для России» — о сельских школах, консервативных преподавателях и политике на уроках 

В 2015 году в нескольких регионах стартовала программа «Учитель для России» — выпускники лучших российских вузов (МГУ, МГИМО, Высшей школы экономики) отправились преподавать в областные школы. Точно такие же проекты существуют во многих странах — от Индии и Китая до Великобритании и США. Все это придумано в том числе и для того, чтобы изменить отношение к школе — как у самих учеников, так и у преподавателей (до 11 июня в программу идет новый набор). «Медуза» поговорила с несколькими участниками проекта о том, зачем они уехали из Москвы преподавать, как живет «обычная» школа, что можно в ней изменить — и зачем это нужно делать.

Стас Янкевич

Учитель истории и обществознания в СОШ № 3 города Балабаново Калужской области

Моя мама — учительница английского языка, папа — ученый-физик, но я никогда не думал, что стану учителем. Я работал бизнес-консультантом в Москва-Сити. У меня была понятная траектория, как и для любого человека, который работает в консалтинге. Иногда я задумывался о том, почему в системе образования нет умных решений управляющего характера, которые давно применяются в бизнесе. И когда я увидел объявление о том, что «Учитель для России» ищет преподавателей, я понял, что это мой шанс посмотреть на школу с системной точки зрения, изучить ее настолько, чтобы я мог что-то в ней изменить.

Я попытался сразу же понять, в какой контекст попал. На первом уроке каждого ребенка спросил, чем он увлекается, чем занимается, чем живет. Дети были удивлены, потому что обычно учителя не задают таких вопросов. Дружеские отношения у нас сложились сразу. Но я думал, если прийти к детям с горящими глазами и интересом к предмету, они автоматически начнут исправно учиться. Этого не случилось.

Во-первых, чтобы урок состоялся, недостаточно подготовиться к нему. Нужно поставить цель — что ты хочешь, чтобы за 45 минут понял и запомнил каждый ребенок в классе. И я стал после каждого урока просить сформулировать основную идею занятия в одном предложении. Например, дети говорят: «В 1812 году Наполеон и его армия напали на Россию и потерпели сокрушительное поражение».

Во-вторых, дети не терпят вакуума. Если у тебя нет четкого плана, они это почувствуют и будут заниматься своими делами. До школы мне часто приходилось выступать перед советом директоров, и я решил использовать этот навык. Я представляю, что передо мной сидят не школьники, а совет директоров, и говорю только то, что важно.

В-третьих, дети должны понимать, зачем им что-то учить. Вдохновляющие лидеры в успешных компаниях обычно говорят, зачем они что-то делают, как они это делают и только потом — что именно делают. В школе, я заметил, на уроках принято говорить, что мы учим, немного о том, как мы это учим, а вопрос «зачем» остается за кадром или его нет вообще.

Когда я пришел в школу, у меня была идея выстроить такую систему, чтобы дети сами себя обучали. Когда они говорят на своем языке, они друг для друга и понятнее, чем преподаватель. И я говорю: «Расскажи всем ребятам тему урока так, как бы ты после школы другу рассказал, по-человечески». И они начинают интересно говорить, но только несколько первых слов, а потом переключаются на привычный школьный формат.

В Балабаново дети ко мне ходят в кружок лидерства — это мой проект, который я буду защищать в Высшей школе экономики. Называется «Выявление и поддержка скрытых лидеров в школе». К каждой встрече дети выполняют три задачи, которые предлагают сами. Например, рассмотреть картину Ван Гога, заказать и посадить растения с «Алиэкспресс», выучить 15 новых слов на французском. Каждый выступает, рассказывает о своих успехах и получает от меня фидбэк. Я надеюсь, что этот проект поможет талантливым детям раскрыться. Так сложилось, что ученики, которые не стали отличниками, как будто не востребованы, но на самом деле у многих есть потенциал.

Другой проект я в шутку называю «Родитель для России». Помню, как на первом собрании родители сели за парты, как дети, и настроились на критику, а я начал детей хвалить. Это заметно улучшило атмосферу в классе. Даже элементарно сказать «молодец» — это очень важно для любого человека, особенно для ребенка. Это топливо, чтобы продолжать работать. Потом я попытался с каждым индивидуально поговорить про ребенка и столкнулся с тем, что у родителей нет инструментов для общения с детьми. Они и сами бы хотели повлиять на то, чтобы дети учились лучше, но между ними нет контакта и доверия. Некоторые рассказывали про серьезные конфликты, про то, как дети убегают из дома.

Предложения родителей сквозили неравноправием — это то, что пронизывает всю школу. Я предложил слушать детей, не перебивать их и давать отсрочку — не принимать решения сгоряча, на эмоциях. Такие довольно простые советы из психологических книг. Я подумал, что важно, чтобы родители собирались в школах хотя бы раз в две недели, что-то делали вместе с детьми и смотрели на то, как между собой общаются и другие семьи. Пока что такого сообщества в школе не хватает.

Так как я преподаватель истории, после горячих политических событий, например выборов в Америке, дети спрашивают: «А вы за кого?» На уроках я свожу это к шутке, но для тех, кто интересуется, у меня предусмотрены часы, когда можно прийти и пообщаться. В классе, по-моему, все смотрели ролик Навального, и я общался с одним парнем, который им интересовался. Мы вместе посмотрели, что говорят сторонники, что говорят противники. А что сделал Навальный? Какой результат он показал миру? Он проводит объективное расследование? Где здесь ты и твои интересы? У меня нет политического вектора, я в школе не для того, чтобы формировать у детей политические убеждения, — пускай они сами думают. «Дети, голосуйте за Путина» или «сделаем революцию» — я не про это. И когда я преподаю историю России, с патриотической позиции доношу материал. Я не просто говорю, что император Александр III — консерватор, а рассказываю, как у него экономика хорошо развивалась, но какие вопросы могут быть к его политике.

Когда мы с восьмым классом проходили XIX век в России, мы играли в консерваторов, либералов и революционеров. Дети разделились на три группы и должны были говорить друг с другом с разных позиций. И они вошли в такой раж, что к нам пришла другая учительница истории и начала пресекать: «Так, что здесь происходит!» Она подумала, что дети вышли из-под контроля. Я объяснил, что у нас такая игра, что все нормально. Или на уроках у меня дети делают исторические новости — один раз они устроили репортаж с участием Кутузова, перевязали одному ученику глаз и прикрепили усы. Когда мы делаем творческие задания, атмосфера в классе становится очень расслабленной. Дети учатся, но им весело, и поэтому некоторым учителям кажется, что мы просто весело время проводим.

У меня есть стойкое ощущение, что система образования, которую предложил в XVII веке Ян Амос Коменский, вскоре начнет меняться. Идея классовой системы со звонками и единым расписанием изжила себя. Она ставила цель воспитать добропорядочных граждан и считалась революционной, потому что до этого школа была монастырским предприятием. На государственном, массовом уровне эта система сейчас неэффективна, и мы все ее заложники. Произойдет децентрализация: будут проходить, скажем, не всю эпоху динозавров сразу, а только один вопрос — почему вымерли динозавры. Не весь английский язык — то, как писать деловые письма на английском. И каждый раз родители будут выбирать, куда отвести ребенка.

Каждый родитель должен осознать, что именно он отвечает за образование ребенка. Не так, что сдал чемодан в аэропорту и через 11 лет получил — где-то поцарапали, где-то поломали. Образование — это отражение того, что в обществе происходит. Никогда же такого не было, чтобы мир поменялся, а школа осталась прежней.

Мария Напольских

Учительница английского языка в Бутурлиновской СОШ Воронежской области

Когда я училась на третьем курсе в МГУ, мне попалась листовка проекта «Учитель для Австрии» — где молодые выпускники без педагогического образования уезжали работать учителями в сельские школы. Меня это очень зацепило, но тогда проект был только в Америке и в Европе. Через семь лет, когда я уже работала переводчиком, программу запустили в России, и я сразу подала заявку. Во-первых, потому, что всегда хотела преподавать — в школе у меня была учительница немецкого языка, которая меня очень вдохновляла. Во-вторых, вспомнила историю своей бабушки: после медицинского университета она поехала далеко-далеко в Таджикистан, чтобы работать врачом. Я подумала, что, получив образование, нужно уезжать туда, где можно сделать что-то полезное для других людей. Это могло бы стать семейной традицией.

Я попала в школу города Видное, где учились ребята с разным уровнем: одни знали английский довольно хорошо, а другие к седьмому классу могли не знать его совсем. Поэтому сложнее всего было построить урок так, чтобы каждый вынес из него что-то полезное. Что мы только не делали: делились на группы, играли, занимались английским на улице, учили глаголы при помощи рэп-баттла — дети сами придумывали слова, выучивали и читали.

Не все учителя хорошо приняли мои методы. Когда завуч заходит в класс, а ты стоишь на стуле и рассказываешь монолог из Гамлета, это может показаться странным. В школе сложилась менторская система — молодые учителя должны принимать опыт коллег. Я чувствовала себя не в своей тарелке из-за того, что никогда не была в педагогической тусовке. У них в голове были походы с детьми, костры, Макаренко, а я из другой культуры. Некоторые говорили: «Какая-то чудная пришла тут к нам». Но я тоже была неправа. Я хотела делать только свое и совершенно не понимала школьный контекст. Мне бы очень хотелось дать совет молодым учителям, независимо от того, откуда они приходят: никогда не обесценивайте опыт других. Любой опыт ценен, даже если он кажется вам неладным.

Сейчас я работаю с начальной школой в Бутурлиновке, где прекрасный учительский коллектив. Мы часто разговариваем, обсуждаем все, что вызывает сомнения. Обычно учителя говорят: «Ой, как интересно, мы тоже попробуем» или «Ладно, понятно, продолжайте». Когда есть результат, учителя начинают тебя ценить. Например, если у детей внимание рассеивается, я рисую на доске котика или дракона и говорю: «Тише, иначе мы его разбудим». Детям это нравится, они начинают делать задания. Один раз мальчик на уроке вдруг спросил: «А почему у вас такие кривые зубы?» Я сказала, что в детстве ела много чупа-чупсов. Он как раз сидел с чупа-чупсом в зубах.

Я демократичный преподаватель и многое разрешаю: пить воду, выходить из класса, при условии, что ученик возвращается назад, слушать музыку на самостоятельных работах. Я не вижу в этом ничего плохого, если музыка позволяет расслабиться, почувствовать себя защищенным в трудный момент. Почему-то многие думают, что школа должна выглядеть как школа. И вот это и есть самый большой стереотип. Школа должна обучать и воспитывать, будь то за деревянными партами или лежа всем классом на полу в пледах, с учебником или с книгой Шекспира, на уроке в столовой или на улице. Не важно, работаешь ты на электронной доске или совсем без нее. Главное, чтобы дети понимали, что происходит.

Некоторые старшие коллеги мне говорили: «Да мы тоже были такими, как вы, после института!», «Мы любили детей, мы бежали к ним, а сейчас перегорели», «Поработайте-ка вы двадцать лет и узнаете, что значит по-настоящему преподавать». От таких слов мне страшно. Я не хочу осуждать тех учителей, потому что много лет они делают одно и то же, а иногда сил не остается уже на пятом уроке. Я представляю себя учителем через 20 лет и совершенно не хочу перегорать. Сделаю все возможное, чтобы сохранить веру в себя и в детей.

В Бутурлиновке дети и родители интересуются, где я училась и что я делала до того, как прийти в школу. Здесь привыкли к стабильной траектории: оканчиваешь девятый класс, уходишь в колледж или техникум, получаешь рабочую профессию. Конечно, если у ребенка есть такое желание, нужно его поддерживать, а не заставлять идти в вуз, если он не хочет. Многие хотят стать врачами и медсестрами, потому что рядом есть медицинский колледж и хорошая больница. Но иногда я завожу разговоры: «А ты не хочешь попробовать тот же самый колледж, только не здесь, а в Воронеже или в Москве?» Все с опаской сначала воспринимают — зачем, если пять старших братьев до меня уже сделали вот так? Или даже говорят: «В Москве учатся умные. Куда нам, если не в колледж?» Начинаешь мотивировать, приводить примеры успешных детей.

Если кто-то мечтает поступить в Воронеже или в Москве, всегда рассказываю, что делать. Родители некоторых учеников делятся переживаниями: как бы дети ни старались, семья не сможет позволить себе ни это, ни переезд в большой город, это слишком дорого. Но я стараюсь делать все, чем могу помочь, — например, попросила свою подругу из Берлина позаниматься с одной девочкой биологией по скайпу.

Когда дети в Бутурлиновке узнали, что проект длится два года, то прибежали ко мне: «А правда, что вы от нас скоро уйдете? Правда?» В прошлом году у меня был очень тяжелый момент расставания, дети привязались, я поняла, что в этот раз я просто не переживу. Но и остаться навсегда я не могу. Несмотря на то что это сельская школа, это современная школа с 3D-принтером и лингафонным кабинетом. А мне бы очень хотелось поработать в спецшколе, в школе при детской колонии, в школе для детей мигрантов. У меня есть друзья в Мали, которые построили школу в пустыне: там просто стены, и дети пишут на полу — вот там бы мне преподавать. Учителем мне хочется поработать везде.

Максим Андрюхин

Учитель литературы и обществознания в СОШ № 24 города Подольска Московской области

Между уроками и литературой огромный разрыв, который я ощущал со школы. Может быть, поэтому я увлекся книгами только в университетские годы: тогда мои друзья вовсю цитировали Довлатова, Ильфа и Петрова, Веничку Ерофеева. О проекте я узнал к концу пятого курса факультета философии. Вообще я собирался поступать в аспирантуру, но тут выпала возможность пойти к обычным школьникам, каким когда-то был я сам, — помочь открыть книги тем, кто не очень хочет сидеть на уроках. Одно дело работать со студентами — и совсем другое находить контакт с детьми, которые вообще-то тебя об этом не просили. Они пришли в школу, потому что так надо, и в лучшем случае делают то, что сказали родители. В худшем — не делают. Не скажу, что я полностью научился с этим справляться за два года, но есть несколько способов.

Во-первых, в преподавании я опираюсь на самих учеников, в каждом тексте пытаюсь найти темы, которые им интересны. Допустим, отношения с родителями или дружба. Почему так бывает, что других принимают, а тебя нет? Почему некоторых людей оскорбляют? Почему я иногда оскорбляю тех, кого не хочу оскорбить? Эти вопросы в школе просто кипят, и каждый текст нужно разворачивать под углом их собственных проблем. Школьная программа более-менее подстроена под опыт школьника — но не вся.

В седьмом классе мы проходим «Повесть о том, как мужик двух генералов прокормил» Салтыкова-Щедрина. У меня ни разу не получилось сделать так, чтобы дети видели там юмор. Вроде все им понятно, но этот текст их не цепляет. Или есть тексты из литературы Древней Руси. Я присоединяюсь к преподавателям, считающим, что в школе их читать рановато, если только в старших классах. Конечно, надо давать школьнику понимание того, что литература была до Пушкина и период этот был длинным. Но у многих преподавателей зацепить этой литературой не получается. Нет ничего плохого в том, чтобы давать сложный текст, пусть даже сейчас 90% останется непонятным, но если школьник не найдет в нем крючка, он не будет его переоткрывать после школы.

Во-вторых, я не исповедую авторитарный стиль и выгляжу молодо — это тоже влияет на отношение детей ко мне. Со мной можно поговорить про выход новой компьютерной игры, о современной музыке, видео на ютьюбе, о мемах. Человеку, который разбирается в играх, легче верить, что Лермонтов крутой. Например, я включал на уроке отрывок из фильма «1+1», где темнокожий герой на собеседовании узнает картину Дали «Мягкие часы» — поэтому его принимают на работу. Показывал, что культура, чтение — это не только удовольствие, это правда помогает в жизни.

В начале урока я давал шестиминутки фантазии. Надо было написать историю, скажем, о чем думает падающая снежинка или кактус, который ненавидит свои иголки. Написать можно все что угодно, но на заданную тему: пусть это будет смешно, трагично, автобиографично или фантастично — главное, чтобы было интересно. Такой прием разработал Джанни Родари в книге «Грамматика фантазии». У родителей возникали вопросы — от просьбы объяснить до откровенного недовольства. Некоторые говорили, что я хочу изменить сознание детей или что это — пустая трата времени и не имеет никакого отношения к литературе. Я долго это объяснял: когда мы ставим ребенка в позицию автора рассказа, ему легче ассоциировать себя с Пушкиным, Толстым, ведь и они тоже рассказывают истории.

На моих уроках редко учат стихи наизусть. Да, стихи развивают память, но вообще-то они не для этого существуют. Лучше пусть у школьников будет не такая хорошая память, чем они будут воспринимать стихотворение как материал для зубрежки. Я помню, как в моей школе учителя требовали рассказывать стихи с выражением: «Понимаешь, ты должен вложиться». Мне кажется, это отдельная актерская работа. Стихи нужно читать не с выражением, а с пониманием — пусть без красок, без поднятой руки, без акцентов.

Я веду и театральную студию. Пусть я и не театральный мастер, кое-что полезное могу дать. Когда ребята пробуют себя в других ролях, они раскрываются очень сильно, особенно те, кто ходил зажатым, закрытым. Особенно такие занятия нравятся ребятам, которые непроглядные двоечники, их единственная радость — пойти в театральную студию. Занимаясь литературой там, а не за партой, они чувствуют себя на своем месте. Вместе мы поставили пару спектаклей.

В школе очень не хватает осмысленности. Это касается всех: от учеников, их родителей до администрации. Дети часто не понимают, зачем они делают уроки, учителя — зачем пишут отчеты. Такая осмысленность — это не революция в школе и даже не следующая эволюционная ступень. Это человеческий подход, который может многое изменить. Когда теряется смысл, легко стать механизмом. В школе в тебя проникают чужие смыслы — когда бумаги станут занимать тебя больше, чем дети. Нужно всегда помнить, зачем идешь в школу, и не забывать отдыхать, чтобы не сойти с ума.

Я выжил в школе только благодаря коллегам, которые вовремя сказали: «Не переживайте, три месяца — это самое тяжелое время». Уходят те, кто не может выдохнуть и после школы не думать о школе. А мне в тот момент школа даже снилась постоянно! Так быстро выгораешь. Снилось, как я планирую уроки, как их веду, как я должен ответить ученикам, а у меня не получается. Школа пытается всего человека взять. И если ты не восстанавливаешься, она тебя разрушает.

У меня примерно 200 учеников. Кто-то знает, что я уйду из школы в этом году, кто-то нет. Открыто я всем пока не говорил. Наверняка будут те, кто скажет: «Хорошо, мне он не нравился». Но меня греет то, что есть ребята, которым я дорог, и их немало. Надеюсь, уроки другого преподавателя не будут бросать тень на литературу и дети будут читать книги сами. Ну и уверен, что если литературу преподают не только замечательные девочки с филфака, то у учеников расширяется восприятие мира.

Сейчас я хотел бы глубже разобраться, как заинтересовать чтением нечитающих людей. Это не только про школьников, но и про взрослых тоже. Часто человек не читает, потому что у него были плохие уроки литературы — таких людей нельзя бросать. В следующем году по программе я останусь куратором, чтобы помогать новым учителям-словесникам осваиваться на местах. И уже потом с накачанными литературными мышцами вернусь в преподавание.

Я допускаю, что буду преподавать всю жизнь. С помощью литературы можно сделать жизнь людей если не счастливее, то полноценнее и осмысленнее.

Анастасия Сатушева

Учительница английского языка в селе Каринском Московской области

Я всегда думала, что работать в школе — это самый ужасный план, на случай если я не состоюсь как переводчик. Но так сложилось, что меня пригласили в школу, где уволился учитель английского языка и срочно нужна была замена. У меня тогда не было постоянной работы и было ощущение, что я делаю что-то бесполезное. В общем, я согласилась.

Было очень тяжело. Приходит класс, и тебе нужно сделать что-то, чтобы все дети вышли после урока не такими, какими были до него. А сделать так, чтобы еще и понравилось учиться, еще сложнее. Они не будут пыжиться и слушать только потому, что им так сказали. Если им скучно, они начинают рисовать, смотреть в окно, разговаривать, иногда пинать друг друга — находят занятие, которое им больше по душе, чем английский язык. Я паниковала, ученики меня не слушали, каждый урок был для меня стрессом. Я думала, что уйду. Подруга видела, как я переживаю, и сказала, что нашла проект «Учитель для России», который сможет мне помочь.

После отбора мы договорились, что я останусь в той же школе, в которой уже преподавала. Каждый день у меня было по семь уроков — с 8:30 до 16:30 я работала почти без перерыва, не успевала ни подготовиться к ним, ни рефлексировать. Когда уроки заканчивались, сил ни на что не хватало. Кроме того, хотелось еще встречаться с друзьями, ходить на концерты, в Москве столько всего интересного. Школа и жизнь были для меня как два отдельных мира. Я поняла, что расщепилась.

На следующий год мне предложили переехать в Каринское. Это небольшое село, в нем меньше тысячи жителей, все друг друга знают. Школа в двух минутах ходьбы от дома, можно проводить с детьми время без спешки и ограничений — этого мне так не хватало в Москве. Но и здесь были свои сложности. Понятно почему: в село вдруг приезжает молодая девушка с айфоном и начинает рассказывать, как всем работать.

Я думала, что приеду такая классная и все сразу захотят со мной общаться. Но нет. Те же родители школьников поначалу отнеслись ко мне скептически. Но когда они увидели, что мы с детьми готовимся к праздникам, к конкурсам, рисуем после уроков, ходим вместе гулять и на пробежки, они поняли, что мне действительно важно, чтобы дети получали хорошее образование. Внезапно я стала классным руководителем.

«Дорогие родители, у меня никогда не было классного руководства, я не совсем знаю ваших детей. Мне нужна ваша помощь», — сказала я на собрании. Многие родители сами окончили эту школу, у кого-то в ней уже учились дети, и за это время у них сложилось видение того, как все устроено. Я предложила встречаться по субботам — четыре-пять человек приходят в школу каждую неделю. Недавно они заменяли меня на субботнике — в этот день у меня была встреча с участниками проекта, а за детьми во время уборки нужно присматривать.

Авторитет у детей тоже нужно завоевать. Иногда они думают: «Пришла, улыбается. А мы сейчас сделаем то, что ей не нравится. Будет кричать на нас или не будет?» У каждого учителя свои болевые точки, мне тяжело переносить игнорирование, когда я объясняю что-то, а человек думает: «Ну, говори, можешь еще раз сказать. У меня тут рисуночек». Если раньше я включала строгую училку: «Сели, глаза на меня!», то сейчас понимаю, что это можно решить только взаимодействием с детьми. Тогда ты понимаешь, зачем ребенок это делает, есть ли у него какая-то проблема и как помочь ее решить. Допустим, пятый класс не делал домашние задания. Я отменила план урока, чтобы обсудить с ними, почему важно делать уроки дома и что теряешь, когда их не делаешь. Когда ты общаешься с детьми без нравоучений, слушаешь их, все сразу встает на свои места.

Сейчас для меня вызов — это работать в восьмом классе. У них за все время изучения английского в школе было не так много успехов. А успехи очень важны: позитивный опыт помогает закрепить мотивацию и стимулирует нас двигаться дальше. Ребята уверены, что английский им не пригодится, что они и английский — две природы, которые не могут сосуществовать. Но я знаю, что это не так. К концу года они научились рассказывать про себя, свою семью, заказывать и предлагать еду в кафе, описывать животных, город и здания. Я себе самый жестокий судья и каждый раз после урока чувствую, что нет, мимо, снова мимо и опять мимо. Но постепенно у нас выстраивается диалог, и я вижу, что время проходит не зря: на уроки ходят, не прогуливают, и даже тетради есть.

Чтобы работать учителем, нужно любить детей и понимать, что все дети — одинаковые. В прошлом году я была на международной конференции в Малайзии от программы Teach For All, аналога «Учителя для России». Мы ездили по обычным малайзийским школам, я смотрела на детей и поняла: дети в Малайзии, дети в России, дети в Каринском, дети в Москве, дети в Англии, дети в Индии — они есть дети и им всем нужно наше внимание.

В следующем году я остаюсь в проекте: и куратором, и преподавателем в Каринском. У меня есть мечта — увидеть, как мой пятый класс выпускается из школы. И я не исключаю, что останусь здесь преподавать до этого момента. Но я боюсь планировать. Сейчас у меня есть стипендия, а без нее придется решать вопросы очень даже жизненные: как снимать квартиру, как находить деньги на свои увлечения, покупать одежду, куда-то ездить, путешествовать. Эти обычные радости жизни иногда недоступны на зарплату учителя.