«Одна манипуляция — и ты не потеешь» Зачем «Роснано» инвестирует в западные фармакологические разработки

В России продолжают обсуждать кагоцел — популярное противовирусное средство, которое появилось благодаря «Роснано» (подробнее об этом читайте в карточках «Медузы»). Еще одна компания, основанная госкорпорацией — «НоваМедика» — занимается портфельными инвестициями на западном фармацевтическом рынке, а также собирается выпускать собственные лекарства с использованием нанотехнологий. Компания основана на деньги «Роснано» (а значит, на деньги российского бюджета), при этом 51% в ней принадлежит американской инвестиционной компании Domain Associates LLC. В беседе со спецкором «Медузы» Ильей Жегулевым гендиректор компании «РМИ Партнерс» (управляет «НоваМедикой») Владимир Гурдус рассказал, почему компания вкладывается в западные разработки и как она работает в условиях «войны санкций». 

— Губернатор Калужской области Анатолий Артамонов возлагает большие надежды на фармацевтику. Может ли фармацевтика в какой-то степени вытянуть региональную экономику — или экономику вообще?

— Вы знаете, я точно не берусь рассуждать в терминах, сможет ли что-то вытянуть региональную экономику. Я предлагаю мыслить в категориях рыночного и потребительского поведения. Есть определенные индустрии, которые имеют относительно низкий риск спада в кризис. Это индустрии, связанные с питанием и со здравоохранением. Вот, пожалуй, две области, в которых никакие кризисы не влияют на расходы населения.

— Еще вывоз мусора.

— Да, еще, наверное, мусор.

— Уоррен Баффет, по-моему, говорил, что народ всегда будет жрать…

— Лечиться…

— Баффет говорил: «Люди всегда будут жрать, срать и трахаться». 

— Уоррену Баффету виднее. Ну, и лечиться, конечно.

— Конечно, это же последствия.

— Поэтому фармацевтическая индустрия в любые кризисы только растет. Она может расти с разными темпами, но продолжает расти. В прошлом году российская фармацевтика выросла, и в позапрошлом. То же самое — медицинские услуги. Люди ходят в больницы, поликлиники. Когда у вас что-то болит, вам не до кризиса, вам надо выздороветь. Поэтому я считаю, что развитие фармацевтики — это очень важный сегмент в любой экономике, в котором есть аспект национальной безопасности. Я думаю, какие-либо санкции в области фармацевтики очень маловероятны. Cледующим этапом после того, как государства начнут применять в отношении друг друга санкции в области здоровья людей, уже просто должна быть война.

— Это уже будет биологическое оружие.

— Тем не менее, это элемент национальной безопасности — с той точки зрения, что страна может сама для себя произвести необходимые лекарства. Ну, например, если из аптек и больниц пропадут обезболивающие — это будет эффект разорвавшейся бомбы; примерно такое же количество жертв и пострадавших. Поэтому во многих регионах сейчас создают фармацевтические кластеры. И программа, которая была принята некоторое время назад — «Фарма 2020», — достаточно успешно реализуется. Есть инвесторы, вкладывающие в это деньги, есть рынок, есть довольно высокая конкуренция на этом рынке. То есть, в принципе, это живая и активная область человеческих знаний.

— У вас совместный проект с американской компанией. Появились ли у него какие-то проблемы после введения санкций? Я так понимаю, что компаниям рекомендуют сокращать сотрудничество [с Западом].

— Вы знаете, я уверен, что американские инвесторы в этом вопросе проконсультировались с людьми, которые могут дать правильные рекомендации о соответствии политике страны. Тем не менее, [американская компания] Domain в проекте остается. Они подтвердили свою заинтересованность в этом бизнесе. Это говорит о том, что мы с вами только что обсуждали: в фармацевтике какие-то санкции — это последняя ступень перед тем, как просто начать друг в друга ракетами стрелять.

— Насколько американцы влияют на управление?

— У американского партнера — 51%, у «Роснано» — 49%.

— Они, получается, управляют?

— Управление компанией осуществляет совет директоров, председателем совета директоров является Чубайс Анатолий Борисович. И у нас, в принципе, не бывает ситуаций, в которых кто-то кого-то пытается «заголосовать». Все решения акционерами принимаются с помощью консенсуса. Поэтому говорить о том, что кто-то кому-то может навязать волю, не стоит. Не может. Все решения — некоторые из них долго, но, тем не менее — принимаются обоими акционерами.

— Есть ли критика того, что «Роснано», спонсируемое из российского бюджета, входит в компанию, в которой основными акционерами являются американцы?

— Это уже российская компания. Она платит налоги в России и создает рабочие места в России, а также создает лекарства для российских граждан, поэтому нет, конечно — никаких проблем в этом плане нет. И все, что мы делаем, направлено на развитие российской фармацевтики.

— И не было никаких рекомендаций о том, чтобы купить эти 2%, [чтобы получить контрольный пакет]?

— Мне об этом ничего не известно. Я думаю, что вопрос акционерных долей — это вопрос готовности принимать риски по финансированию компании. Так как это стартап, то есть это инвестиционный проект, то большую долю имеет тот, кто готов больше инвестировать.

— Насколько я понимаю, как венчурный инвестор вы начали все-таки не с российских проектов?

— Да.

— И почему?

— Сегодня рынок венчурных разработок, к сожалению, находится далеко от России. В России это единичные случаи. Не так просто найти цели и проекты для инвестирования. Это первое.

— Это вообще ведь проблема «Роснано», насколько я понимаю?

— Это проблема всех желающих проинвестировать в российские разработки. Проектов, в которые можно было бы вложиться, крайне мало.

Второе. Если вы хотите проинвестировать, вы всегда ждете возврата на вложенный капитал. Для того чтобы получить в фармацевтике возврат на вложенный капитал, нужно ориентироваться не только на российский рынок, который составляет 2,5% от мирового рынка фармацевтики — нужно иметь выходы на другие, более крупные рынки. Потому что разработка лекарств — вещь дорогая. И окупить ее только в рамках собственного «колхоза» не получится. Даже в рамках такой большой страны, как Россия, это сложно, потому что для разработки нового фармацевтического продукта надо вложить много денег. Поэтому мы начали с инвестиций на Западе. Что мы делаем? Покупая долю в компании-разработчике, получаем права интеллектуальной собственности на Россию, которые и «приземляем» в «НоваМедике». Это — обязательное условие в наших сделках. Естественно, оно затрудняет для нас процесс инвестирования.

— Еще бы.

— Потому что компания не хочет делиться правами на свои разработки. Все, что имеет такая венчурная компания (как правило, она небольшая — 10-20 человек), вся ее ценность — это права интеллектуальной собственности, с помощью которых она потом заработает свои миллионы или миллиарды долларов. Поэтому это затрудняет переговоры. Некоторые инвестиции мы не смогли осуществить именно по причине того, что не было возможности осуществить трансфер технологий. Мы осознанно идем на такое ограничение, потому что у нас есть миссия — притащить инновации в Россию. Вот поэтому от чего-то пришлось отказаться, хотя это были интересные сделки, сулящие хорошие барыши, хороший возврат на вложения. Но мы работаем в конкретных условиях и решаем конкретные задачи.

— А что удалось интересного принести, что при использовании этих интеллектуальных прав уже здесь, в России, производится?

— Смотрите, разработка нового лекарства — это 8-15 лет. Мы старались входить в разработки, которые прожили уже какой-то период времени на этапе клинических исследований. Сегодня на рынке уже присутствуют три компании из тех 17-ти, которые мы проинвестировали. И это рынки Америки, Европы и Израиля. Сейчас мы эти разработки сертифицируем.

— Это компании американские, европейские и израильские?

— Да. Мы получаем сейчас разрешение на использование этих препаратов в России. И я надеюсь, если все будет благополучно, первые из этих разработок уже в следующем году появятся в России. Это разработки в области офтальмологии, дерматологии и женского здоровья.

— Какие?

— Например, это инновационная технология для лечения возрастного ухудшения остроты зрения, что актуально для большинства людей старше 50 лет. Это новое слово в рефракционной хирургии: всего несколько минут, и ты снова читаешь любимую газету. Или специальный прибор, который лечит гипергидроз, то есть ненормальную, повышенную потливость, которая осложняет жизнь миллионам людей в мире. Это такая интересная разработка. Одна манипуляция — и ты не потеешь. И не потому что мертвые не потеют.

— Американский прибор?

— Американский, да. И третья разработка в области женского здоровья. Это такое уникальное внутриматочное устройство, построенное на базе абсолютно оригинальной инновационной платформы для эффективной доставки и медленного высвобождения каких-либо гормональных препаратов, например, поддерживающих искусственное оплодотворение или для лечения эндометриоза. Или для контрацепции. Эта технология уникальна. Она снижает побочные эффекты и имеет высокую степень надежности, в том числе, для предотвращения нежелательной беременности. Или наоборот — помогает выносить ребенка. В зависимости от того, какой препарат базируется на платформе, которая является сутью данной разработки.

— Просто еще одна ступень в мире контрацептивов.

— Ну, все, что в мире происходит, это ступени. Многое является апгрейдом того, что уже было. Но есть и оригинальные вещи. Вот эти три разработки мы предполагаем в следующем году вывести на рынок. Необязательно все сами будем продавать, может быть, что-нибудь передадим партнерам. А срок вывода на рынок основной части разработок — это 2017-й, 2018-й и последующие годы. Есть препараты, которые предполагается вывести на рынок лет через восемь, через девять.

Есть группа людей, которая разработала препарат для лечения гепатита С, который в прошлом году вышел на оборот в 12 миллиардов долларов. Это Sovaldi — очень дорогой препарат, который в Америке стоит 80 тысяч долларов. Мы не имеем к нему отношения. Если бы имели, были бы уже счастливы. Так вот, компанию, которая разработала этот препарат, купили за 7 миллиардов долларов. Причем препарат еще не был выведен на рынок.

— Не вы купили?

— Не мы купили.

— У вас нет таких денег. Тогда причем здесь вы?

— Ее купили из «Большой фармы» (Big Pharma, термин, объединяющий крупнейших производителей мировых лекарств — Pfizer, Novartis, Merck и т. д. — прим. «Медузы»). Сейчас этот препарат уже на рынке. Так вот, разработчики этого препарата открыли новую компанию, которая разрабатывает следующие поколения лекарств для лечения гепатита. Не войти в такую историю с нашей точки зрения было бы просто неправильно!

— А, этот как раз тот случай, когда надо входить на первом этапе, потому что на последнем слишком дорого?

— Ну, не то чтобы надо. Просто была возможность. Мы понимаем, что эти люди уже были очень успешны — значит, наши вложения окупятся.

— Значит, эти люди, которые за 7 миллиардов продали готовую компанию, спокойно вам продали не за дорого интеллектуальные права?

— Да, нам передали права интеллектуальной собственности на Россию.

— И за сколько?

— Да ни за сколько. Бесплатно передали — за инвестиции.

— А в России вы нашли компании с разработками на поздней фазе, в которые стоит вложиться?

— К сожалению, нет. Поэтому мы пошли другим путем. Мы наняли собственную команду разработчиков, связали их с научными центрами, которые имеются в России. И мы сами финансируем первые разработки.

Так делают, в принципе, компании «Большой фармы». Они берут какую-то формулу, молекулу и начинают в нее вкладывать. Вот и мы то же самое сейчас делаем. Берем препарат, он уже в клинике, на этапе клинических испытаний; если все хорошо, то уже через год появится первая собственная разработка, защищенная патентами. И мы с ней можем и в мир идти, и в Америке ее продавать.

Это быстрее, чем портфельная инвестиция, потому что формула уже готова. А с помощью нанотехнологий мы добиваемся измения физико-химических свойств молекулы, открывая новые возможности для применения, с большей эффективностью и безопасностью.

— Если говорить о российских компаниях: какая тут главная беда и что у вас получилось сделать на местном рынке?

— Никакой беды нет. Если мы говорим об инновационных компаниях…

— Ну, первая беда, я вижу, что нет проектов на стадии клинических испытаний.

— Да, их правда мало. Хотя есть. Но в основном российские разработчики ориентированы на дженериковый рынок, они создают биосимиляры, биологически подобные препараты. Инновационной фармацевтики в России немного, потому что мало разработчиков, ориентированных на инновационные идеи.

— А что вы нашли?

— Никаких готовых идей мы не нашли. Поэтому мы вкладываем в собственные разработки.

— Собрали ученых и сами все разрабатываете?

— Абсолютно. Мы не вкладываем в какую-то отдельную компанию икс, чтобы сидели инноваторы где-нибудь в Екатеринбурге и разрабатывали берестяную стельку какую-нибудь. Этого мы не делаем.

— На западных рынках вы просто венчурные инвесторы…

— Да, только мы еще привлекаем в Россию права интеллектуальной собственности на разработки — в мире венчурных капиталистов так больше никто не делает.

— …А здесь вы обычная фармацевтическая компания.

— Да, только с фокусом на R&D-развитие (имеется в в виду НИОКР, научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки — прим. «Медузы»).

— Недавно прошли дебаты Анатолия Чубайса с Алексеем Навальным об эффективности «Роснано». Что вы можете сказать относительно своего сектора, какова его эффективность?

— Наш сектор перспективен. Если говорить о финансовой эффективности, наш проект рассчитан на IRR [возврат на вложенный капитал], превышающий 20%, что является хорошей инвестицией. Это не маржа 20%, это не доход в 20%, это возврат на вложенный капитал. Это более сложная вещь. Вы вложили некую сумму. Она дальше возвращается и приносит вам доход в какой-то определенной временной перспективе. Поэтому это неплохая инвестиция по многим параметрам. Я думаю, что многие инвесторы такой проект с удовольствием бы проинвестировали.

— Вы имеете в виду ваши российские разработки или ваши венчурные инвестиции?

— В венчурных разработках ожидаемый возврат гораздо выше, но дело в том, что не все венчурные разработки будут эффективны. Поэтому если мы инвестируем в раннюю разработку, то в ней IRR должен быть 70% и стоимость капитала гораздо выше. Но при этом есть риск, что она «схлопнется», и эти деньги просто не дадут возврата. Если сравнивать по портфелю, то венчурные инвестиции, в целом, более выгодны, чем инвестиции в компанию. Но это и нормально, потому что в венчурной индустрии риски выше.

— С учетом того, что происходит в стране с экономикой, какие у вас горизонты планирования? Что будет с кризисом?

— Пока экономика Российской Федерации уменьшается. Это не значит, что инвестпроекты не надо реализовать. Это значит, что ниша для эффективных инвестиций сужается. Будет снижаться потребительский спрос, будут снижаться покупательские возможности населения. И все это означает, что, запуская, скажем, новый инвестпроект, ты должен ориентироваться на то, что твой рынок сокращается, потенциальный рынок сокращается.

— А в течение какого времени он еще будет сокращаться?

— Не знаю. Сегодня это, к сожалению, не совсем экономическое прогнозирование. Это, скорее, политико-экономическое прогнозирование.