истории

«Мы тоже не знали, что дождемся падения режима» Интервью Александра Гениса — одного из ветеранов «Радио Свобода» (которое пытается закрыть Трамп)

09:20, 20 март 2025

Источник: Meduza

В середине марта Дональд Трамп распорядился о масштабных сокращениях в семи федеральных агентствах. Среди них оказалось Агентство США по глобальным медиа, оно в том числе курирует «Радио Свободная Европа/Радио Свобода» и «Голос Америки». Фактически распоряжение Трампа означает вероятное закрытие этих изданий; сотрудники «Голоса Америки» уже начали получать уведомления об увольнении. Однако несколько стран Евросоюза подписали совместное заявление о готовности «искать альтернативные источники финансирования» для «Радио Свобода». «Медуза» поговорила с писателем Александром Генисом, который работает на «Свободе» более 40 лет, о том, какую роль радиостанция, поставлявшая неподцензурные новости, музыку и литературу в СССР, сыграла в судьбе России.

— Вы и Русская служба «Радио Свобода» родились в 1953 году с разницей меньше чем в один месяц. В какой степени она вас сформировала? 

— Дело даже не именно в «Свободе», а в западных радиоголосах в целом: они создавали альтернативную вселенную. Мой отец никогда в жизни не расставался с приемником «Спидола», по которому на коротких волнах можно было ловить все станции: BBC, «Голос Америки» и «Свободу» — ее было, кстати, поймать труднее всего. Я вырос под эти голоса, они были для меня фоном, благодаря которому я всегда знал, что происходит в мире. Мое образование гораздо больше связано с радио, чем с университетом или тем более школой. Это было даже опасно, особенно на уроках политинформации, потому что я всегда знал гораздо больше, чем мне было положено.

Затем в 1984 году я оказался на «Свободе» в роли ведущего и сам стал одним из этих голосов. Я всегда считал, что тем самым отдаю долги голосам, которые меня вырастили. Радио меня воспитывало у микрофона. Когда я оказался в Америке в 1977 году, я был, как и все наши эмигранты, переполнен школьным образованием. Я думал: «Ладно, нам говорили, что капитализм — это плохо, а мы теперь будем говорить, что капитализм — это хорошо». И в первый же день на радио мне объяснили простую истину: сказали, что это идиотский марксизм, что нет ни коммунизма, ни капитализма, ни противостояния между ними — есть рабство и есть свобода. Свобода — это западный мир, в котором существуют и капитализм, и коммунизм, и что угодно еще. А советское общество, как и российское сегодня, живет в рабстве, противостоять которому может только свобода. И вот на этой «Свободе» я проработал почти полвека. 

— Как слушали иностранные «голоса» у вас дома, в кругу друзей и подруг?

— Для меня и всех моих друзей радио было орудием просвещения огромной силы. Я вообще никогда не видел людей, которые не слушали радио. И нельзя сказать, что ловили голоса исключительно диссиденты или либералы. Эта альтернативная жизнь составляла смысл нашего существования при советском тоталитарном режиме. 

У каждого был свой приемник. Я ведь вырос в Риге, где выпускали те самые транзисторы «Спидолы». «Спидола» — это машина свободы, потому что у нее были короткие волны. Я не видел людей, у которых не было такого приемника. И каждый знал, как слушать то, что ему по вкусу. Например, среди моих друзей были большие любители музыки — рока, джаза. И они слушали «Голос Америки», который транслировал замечательные музыкальные передачи. Всем было ясно: настоящая информация, настоящая жизнь может быть только на западных радиоволнах. Никому не приходило в голову слушать выступления Брежнева. Западное радио было источником цивилизации, гражданского взросления. 

— Как музыка и музыкальные передачи помогали «срывать» железный занавес? Это была сознательная политика радиостанции — вместе с западной музыкой транслировать, ввозить контрабандой западные ценности?

— Музыка — это часть общей программы, которая связана с таким понятием, как мягкая, «слабая» сила. И вот эта слабая сила как вода точит камень. Коммунизм проиграл в Холодной войне не потому, что западные танки пришли в Советский Союз, а благодаря мягкой силе — джазу, джинсам, кино, книгам. Войну выиграли без единого выстрела. И музыка была особенно важна, потому что в Советском Союзе существовали дикие запреты в этой сфере. Музыка была освобождающим фактором для всех, но особенно для людей из поколения чуть старше моего, которые выросли на джазе. Скажем, для Довлатова, который не мог жить без джаза, или для Бродского.

— А сегодня можно рассчитывать на то, что неподцензурные медиа изменят мнение людей и приблизят конец режима?

— Но мы ведь тоже не знали, что дождемся падения советского режима. Это всегда происходит неожиданно. И мы не знаем, что именно станет последней соломинкой, которая переломит спину тому кошмару, который сегодня царит в России.

Я прекрасно помню 1968 год, вторжение в Чехословакию, когда по радио каждую минуту передавали новости. Радио тогда сыграло огромную роль, навсегда рассорив интеллигенцию с властью.

Собственно, так и сейчас, когда идет война в Украине, и та же самая «Свобода» следит за тем, что происходит каждую секунду. Но если раньше мы знали, что государство всегда врет, и ничего другого от него не ждали, то теперь ситуация стала сложнее. Появилась идиотская концепция постправды, «альтернативных фактов». Люди живут в информационном тумане и говорят: «Ну да, наше правительство врет, но и ваше правительство врет. Российское радио врет, и западное радио врет».

Это не так: новости, которые передаются по западным голосам, в том числе и по «Свободе», тщательно проверяются. Это не «вариант» правды, это и есть правда, это и есть факт. В этом отношении «Свобода» по-прежнему играет огромную роль, потому что она всегда проверяет информацию и дает людям инструмент для сверки реальности с теми искажениями, которыми российская пропаганда питает свое население. Для каждого нормального человека необычайно важно жить в мире, где есть проверенная информация. 

— Радио «Свобода» и другие иностранные станции советские власти глушили. Насколько это было успешно? И почему они считали радио такой серьезной угрозой?

— Потому что голоса разрушали советскую картину мира. Весь пропагандистский бред рушится, когда выясняется, что есть альтернатива. Впрочем, не так уж много и нужно было для того, чтобы, как воздушный шарик, проколоть эту лживую, подлую информационную систему.

Однако сегодня она стала гораздо опаснее, чем была в мое время. В ней работают более даровитые люди, которые хорошо понимают, что такое массмедиа, потому что им приходилось работать в условиях конкуренции.

В мое время пропаганда писалась для идиотов, и даже те, кто ее сочинял, ни одной секунды не верили в то, что она действует. Нынешняя пропаганда более успешна, потому что пользуется приемами желтой прессы, которые более эффективны. И западное радио, западная правда, конечно, вдвойне опасны для нее, потому что ловят власть за руку каждый раз, когда она врет. 

— США активно вкладывались в радио «Свобода», радио «Свободная Европа» и другие проекты. Как это связано с принципами американской внешней политики, какой мы ее знали со времен Рузвельта и Трумэна и до самого недавнего времени? 

— Это была абсолютно разумная политика, на мой взгляд. Радио было самым дешевым способом борьбы с тоталитарными режимами. Помимо Русской службы, были радио, вещавшие на Иран, Кубу, Китай. И все эти станции играли огромную роль в борьбе с тоталитаризмом. Это была очень правильная, выгодная и умная затея. «Голос Америки» появился в 1942 году, в информационную войну были вложены небольшие деньги, но «Голос Америки» тогда помог победить нацизм. Эта информационная война продолжается и сегодня. И оставить Америку без этого инструмента — решение, мягко говоря, очень недальновидное.

— Сегодня радио «Свобода» находится на грани закрытия. Такое уже было в 1971–1972 годах, когда информация о финансировании «Свободы» ЦРУ стала общественным достоянием. Как радиостанцию удалось сохранить тогда и почему это нужно делать сейчас?

— Тогда нашли прекрасное решение — финансирование «Радио Свобода» перешло от ЦРУ к Конгрессу, а Конгресс — это и есть Америка, ведь это те, кого избрал народ, его представители. Американский народ все эти годы и платил нам деньги. Но если радио «Голос Америки» каждую передачу предваряло сообщением о том, что выражает мнение США, то у нас на «Свободе» нет и не было такого пролога к передачам. Хотя все финансировалось Конгрессом, мнения, которые у нас звучали, были самостоятельными. И это, надо сказать, большая разница.

У меня есть свои определения смысла существования «Радио Свобода» и ее структуры. Чем отличается наша радиостанция от всех остальных? «Свобода» — это писательское, авторское радио, на которой всегда работали лучшие авторы разных волн эмиграции. Когда я пришел на «Свободу», это была уже третья волна, и все эти люди — гордость русской литературы моего времени: Александр Галич, Василий Аксенов, Владимир Войнович, Андрей Синявский и другие.

А затем появилась уже моя плеяда: Сергей Довлатов, Борис Парамонов, Соломон Волков, Юз Алешковский, Марина Ефимова. Все мы — писатели, то есть люди, у которых есть свое мнение по любому поводу. Писатели должны обладать даже не суммой знаний, а суммой мнений — это и называется быть публичным интеллектуалом. У «Радио Свобода» всегда был набор харизматических личностей и громких имен. Это отличало его от многих других. 

С моей точки зрения, «Свобода» была идеальным толстым журналом. А толстые журналы были залогом сохранения интеллектуальной жизни. Вспомним, сколько «Новый мир» сделал для освобождения России от коммунизма. Во времена перестройки толстые журналы суммарно насчитывали миллионы подписчиков, но затем пришли в упадок вследствие той же самой перестройки. Этот формат сохранился на «Свободе», и это, может быть, ее главная заслуга, потому что толстый журнал воспитывает читателей. А читатель — это уже индивидуализм, это уже личность, а не масса, его труднее обмануть и труднее загнать на войну. 

— Как была устроена работа редакции, когда вы к ней присоединились? В чем заключалась задача ваших передач? 

— У нас в Нью-Йорке существовал замечательный способ подготовки передач. После окончания рабочего дня я как самый молодой бежал в магазин, покупал бутылку виски. И вот, представьте себе, сидят за столом с небольшими рюмочками и курят — тогда еще можно было курить в офисе — прекрасные люди: мой друг и глава «Свободы» Юрий Гендлер, философ нашего радио Борис Парамонов, Петя Вайль, с которым мы написали столько книжек, и, конечно, Сергей Довлатов. И вот мы сидим и обсуждаем, что бы рассказать в эфире на следующий день. Ничего веселее, интереснее, чем работать вместе с ними, я не знал. Мы были как подростки: все старались перещеголять друг друга в изобретательности, в выдумке, в остроумии. Из всего этого рождались передачи — это и был творческий процесс. Гендлер был гениальным начальником. Он говорил, что дело начальника — найти людей, которые умнее его самого.

Так мы создавали язык дружеского, неофициального общения, язык неофициозный, но и без мата. Такого языка страшно не хватало советскому обществу. Во времена перестройки все это было особенно важно. К нам каждый день приходили люди из Советского Союза, приезжали писатели, которые говорили, как они хотят мира и что готовы бороться за перестройку. Этот процесс сближения эмиграции с метрополией был очень важным. И я думаю, что если в 1990-х годах было что-то хорошее, — а я считаю, что было, — то это, конечно, марш к освобождению. И в этом марше мы тоже участвовали.

— Какой, по вашим воспоминаниям, была аудитория радио «Свобода»? Как она менялась на протяжении 1950–1970-х? 

— Я никогда не знал цифр — сколько нас слушали, когда и как, потому что это невозможно было подсчитать. Но я следил за письмами, которые мы получали. И на все письма я всегда отвечал, всю свою жизнь. Каждая моя передача заканчивалась словами: «Ни одно письмо не останется без ответа», и это чистая правда. 

Например, однажды я получил письмо из поселка Златоуст, насколько я понимаю, это Уссурийский край. Письмо начиналось так: «Вы не поверите, но у нас в поселке еще не все прочли Борхеса…» Еще было письмо от врача из казахстанского поселка, который жил очень тяжело. Он говорил, что ему было даже не на чем писать, — это были 1990-е годы. И вот он писал: «Знаете, мне трудно согласиться с вашей трактовкой Витгенштейна». Были у меня и те, кто присылал письма целыми общими тетрадями. Короче говоря, читатели, слушатели нашей «Свободы» всегда меня очень радовали. 

У меня есть любимый образ — три сестры. В каждом городе или поселке России живут три сестры, которые думают, что только они такие умные, только они умеют говорить по-итальянски, и им очень одиноко в этой провинции. И вот для этих трех сестер мы и вещаем. В России есть огромное количество людей, которым нужна поддержка, чтобы пережить этот кошмар. Кто-то скажет: «Ну, а что такого особенного? Как можно помочь людям, живущим в условиях диктатуры, говоря о литературе или об искусстве?» Однако помочь можно. 

Для многих выход — внутренняя эмиграция. Во внутренней эмиграции живет сейчас огромное количество людей, и им необходимо потреблять такую культуру, которая создает душевный комфорт — без него очень трудно жить. Я и сам жил во внутренней эмиграции, поэтому хорошо знаю, каково это, особенно в провинции.

— А как с «Радио Свобода» связывались диссиденты? Как к вам попадала информация о репрессиях и других государственных преступлениях? 

— «Свобода» была полна диссидентами. Я знал очень многих диссидентов, и никогда в жизни не видал, чтобы это были драматические Оводы. Ничего подобного! Это люди, которые вели себя абсолютно вменяемо. Я их очень уважал. Например, Андрея Синявского или Павла Литвинова, который вышел в защиту Пражской весны на Красную площадь. Юрий Гендлер, наш начальник, сам был диссидентом. Он сидел в Мордовии за то, что распространял западные книги. И он, и все на «Свободе» внимательно следили за диссидентским движением. У нас были отлаженные связи с правозащитным движением в России, и в общем-то все работало на победу в Холодной войне. 

— Какую роль «Радио Свобода» сыграло в защите Белого дома в 1991 году? Корреспонденты станции тогда находились прямо в Белом доме.

— Я хорошо помню эти страшные дни. Тогда мы обсуждали, что будем делать, если перестройка проиграет. В эти три дня «Свобода» вещала только об этом. Я горжусь тем, что на второй день я сделал, так сказать, аналитическую передачу о происходящем. Тогдашний начальник нашей «Свободы» в Европе говорил: «Прощай, свобода, наше поколение ее больше не увидит». А я сделал другой вывод: «Прощай, коммунизм!» Потому что эти три дня, — тогда это были два дня, — похоронят коммунизм. Больше уже никто не будет говорить про перестройку, про ускорение. Все горбачевские лозунги исчезнут в одну минуту. Именно так и произошло. Мне впервые, по-моему, удалось предсказать будущее. 

Когда на третий день победили те силы, которые я считаю демократическими, мы с моим другом и коллегой Борисом Парамоновым купили ящик шампанского. Принесли на радио, где работали представители всех редакций — чехи, словаки, поляки, — и всех угощали, говоря: «Это праздник вашей и нашей свободы». Это был, может быть, самый счастливый день в моей жизни. У меня на письменном столе до сих пор стоит камень, который мои друзья вытащили из-под памятника Дзержинскому, когда его повалили, и подарили мне как залог свободы. Когда я думаю о том, что творится в нынешней России, я беру этот камень, смотрю на него и говорю себе, что, может быть, это все-таки не могильный камень русской свободы, а краеугольный камень, который поможет ее восстановить. 

— Как изменения в российском обществе влияли на радиостанцию? Какой она была в 1990-е и при Путине? 

— «Свобода» всегда была, кроме всего прочего, опорой для вменяемости. Как бы ни развивались события в России, всегда оставался голос разума. Мне кажется, что разум, здравый смысл были лозунгами радио «Свобода». 1990-е годы — тяжелые времена, но это было время постоянного общения, диалога с людьми в России. Это было важно и для наших слушателей, и для нас, потому что мы все время держали руку на пульсе. 

Я вам должен признаться, что никогда не жалел об эмиграции, кроме одного-единственного раза. Когда в очень голодные и бедные 1993–1994 годы я приезжал в Россию, я завидовал тем, кто там живет, потому что они строили свободу. Но после аннексии Крыма я в Россию больше не езжу. Той России, которую я любил и понимал, уже нет.

— А если оттолкнуться от 2014 года, когда аннексировали Крым, радио «Свобода», по-вашему, тогда оставалось столь же влиятельной медиаструктурой, как, скажем, в 1970–80-е годы? 

— Тогда «Свобода» вернулась к тому, с чего началась, — к информации. «Свобода» пробивала информационную блокаду, в которой находится российское население и сегодня. Теперь все сложнее и сложнее найти организации, которые на это способны. И в этом отношении «Свобода», конечно, затыкает какие-то дыры. Но далеко не все. 

«Свобода» существует для отечественных слушателей. Она говорит на родном и понятном всем языке. Этим «Свобода» всегда отличалась от остальных, это была «идиоматическая» станция, которая всегда пользовалась тем же набором имен, понятий, слов, интонаций, что и советские или российские граждане. Интонация, по-моему, по-прежнему важна. 

— Как вероятное закрытие «Радио Свобода» скажется на ландшафте русскоязычных независимых медиа? 

— Я не знаю, чем закончится история с лишением «Свободы» финансирования. Все борются за выживание как могут. Сейчас идут всяческие попытки найти новых покровителей, новые деньги, ввязать Европу в это дело. Это, по-моему, было бы очень справедливо, потому что, в первую очередь, наша радиостанция важна для Европы, которая живет с бешеным медведем у своих границ. 

Знаете, сколько стоит радио «Свобода»? Все теперь знают эту цифру: 142 миллиона долларов в год. Столько стоит один истребитель. Я не знаю, чем все закончится, но я знаю другое: так или иначе свято место пусто не бывает. Сегодня мы видим, как развиваются стримы на ютьюбе, которые очень успешно конкурируют с путинским телевидением. И это, конечно, огромная заслуга всех людей, которые этим занимаются — причем часто просто на коленке. Сейчас начнется передел информационного пространства. Посмотрим, какую роль будет играть наша «Свобода» в этом процессе. Главное, что остался бесценный архив, которым можно пользоваться еще очень-очень много лет. 

— У бюро «Свободы» в Центральной Азии нет такого широкого доступа к ресурсам, как у российских журналистов, даже эмигрировавших. Что для жителей Казахстана, Кыргызстана, Туркменистана, Таджикистана и других стран будет означать закрытие «Свободы»? 

— Да, это особенно печально для таких стран, как Туркменистан, где царит страшный авторитарный режим. Только что я прочитал, что все незамужние женщины должны там ходить в желтых повязках, чтобы все знали, что они незамужние. Это, кстати, я у нас на «Свободе» и прочитал. Конечно, отмена финансирования — это огромный удар, потому что свобода слова всюду отступает. И в Китае, и в Иране, и в Центральной Азии. И тем она нужнее, конечно. 

Радио «Свобода» — это абсолютно бесценный налаженный инструмент. Понимаете, что такое наладить инструмент? Вот у меня есть телескоп, но я все не могу его наладить, потому что это очень сложная техника. Представим себе, как же трудно наладить радиостанцию, в которой работают сотни людей и которая создает очень важную сетку новостей и огромный социально-культурный ресурс.

— Что вам, человеку эмигрировавшему в 24 года, дал опыт работы на радио «Свобода»? 

— Для меня радио было бесценным уроком риторики. Это необычайно важная часть образования. Знаете, когда мы собирались на те самые планерки с бутылкой виски, то приходили посторонние люди и говорили: «Можно мы рядышком постоим? Ни пить не будем, ни курить, ни говорить — только послушаем, что вы тут болтаете. Так это интересно!» И это действительно было интересно. Это был праздник интеллекта, амбиций, юмора. Я с тоской вспоминаю об этих временах. 

— Как вы думаете, что ждет эмигрировавших в последние годы людей из журналистской — и, шире, гуманитарной — среды в новых, условно трамповских, реалиях? Как сохранить профессию в этих условиях?

— До того как я попал на «Радио Свобода» в 1984 году, мы решали те же задачи. Никакого финансирования не было. Но тем не менее мы создали, например, газету «Новый американец», которую многие знают благодаря Довлатову — редактору этой газеты. Нас очень любила публика, впрочем, это не помогло нам выжить. Денег все равно не хватало. У нас была одна зарплата на 16 человек, и мы закусывали украденным из «Макдоналдса» кетчупом. Но это все равно было счастливое время. Всегда есть возможность что-то делать, особенно сегодня, когда интернет в корне изменил ситуацию.

Но я представляю себе, как трудно людям, которые сейчас могут остаться без дела. Жена мне говорит: «Хорошо, что тебе сейчас 72 года. Если бы тебе было 42, было бы гораздо хуже».