истории

Путин говорит, что согласен на 30-дневное прекращение огня с Украиной, «но есть нюансы» Разбираемся в этих нюансах вместе с политологом Михаилом Коминым

17:03, 15 март 2025

Источник: Meduza

Вечером 13 марта Владимир Путин впервые прокомментировал предложение США о введении 30-дневного режима прекращения огня между Россией и Украиной. Российский президент заявил, что Москва «за, но есть нюансы» — и перечислил больше десятка вопросов о том, каким образом и на каких условиях может быть заключено соглашение. По мнению Путина, Россия и США должны обсудить, например, будут ли сдаваться в плен украинские военные, которые находятся в Курской области, а также сможет ли Украина во время прекращения огня продолжать мобилизацию и получать вооружение от союзников. «Медуза» узнала у политолога и приглашенного исследователя Центра анализа европейской политики Михаила Комина, возможна ли приостановка боевых действий на предложенных Путиным условиях и как обычно выглядит такой процесс.

Какие вопросы по поводу идеи о прекращении огня задал Путин во время конференции с Александром Лукашенко 13 марта

— Насколько оправданны вопросы, которые задал Путин на пресс-конференции?

— С точки зрения того, как обычно устроен процесс мирного урегулирования в рамках международных площадок или в целом в рамках международной практики, в речи Владимира Путина есть разумные вопросы. А есть вопросы не по делу. Думаю, что он сознательно смешивает их для того, чтобы затруднить процесс достижения прекращения огня. Мы говорим именно о прекращении огня (ceasefire) и в меньшей степени о перемирии (truce) или мирном договоре (peace agreement), потому что оба этих понятия выполняют другие задачи в международном урегулировании. Вопросы, которые он задает по делу, действительно в основном связаны с судьбой вооруженных сил непосредственно на поле [боя].

Есть три важных момента, которые обязательно фиксируются в договоренностях о прекращении огня. Первый момент — это вопрос так называемого разъединения сил. Сейчас вооруженные силы находятся в столкновениях, периодически атакуют друг друга. И вопрос того, как должно пройти размыкание сил, не совсем технический — есть процедура, о которой я расскажу чуть позже. 

После того как происходит размыкание, необходимо создать демилитаризованную зону, чтобы этих столкновений больше не происходило. В вопросе о демилитаризованной зоне важно еще и то, каким образом она будет контролироваться, чтобы силы не осуществляли там подготавливающие наступление действия, например, а соблюдали нейтралитет.

И третье — в рамках таких ceasefire agreements (соглашений о прекращении огня, — прим. «Медузы») обычно создаются комиссии, которые будут расследовать разные нарушения, например в демилитаризованной зоне, чтобы стороны сразу не переходили к возобновлению боевых действий. Чтобы был некоторый инструмент или механизм, который позволил бы разрешить конфликт, возникший из-за нарушения, если кто-то считает, что оно было.

Когда Владимир Путин ставит вопросы о том, каким образом будет происходить, например, вывод украинских войск с территории Курской области — они относятся к вопросам по делу. Когда он ставит вопрос о том, как будет осуществляться контроль за прекращением огня по всей линии фронта — это тоже вопрос по делу, который должен быть урегулирован в рамках соглашения о прекращении огня. 

Но также он, например, перечислил и другие вопросы, о которых, как я считаю, на текущем этапе говорить менее разумно. Например, будет ли в Украине продолжаться «принудительная мобилизация», будет ли поставляться дополнительное вооружение Киеву. Это вопрос ограничения военного потенциала воюющих сторон, и обычно это к этапу прекращения огня не относится: он урегулируется уже ближе к мирным договоренностям. И Путин, как мне кажется, намеренно смешивает эти два типа вопросов для того, чтобы затруднить процесс достижения прекращения огня.

— Зачем нужно затруднять этот процесс и как это работает?

— Как мне кажется, Владимир Путин считает, что в текущих обстоятельствах, диктуемых ситуацией на фронте, когда российская армия наступает, а украинская обороняется — и обороняется с проблемами, — он может вбросить дополнительные условия на уровне этого ceasefire, чтобы в дальнейшем обеспечить себе более благоприятные условия для нарушения соглашения о прекращения огня, если оно и будет когда-то достигнуто; то есть чтобы обеспечить России гандикап — большие преимущества для продолжения вторжения.

Думаю, что конечная цель Владимира Путина, конечно, не урегулирование конфликта в Украине. Его конечная цель — смещение текущего политического режима в Киеве и замена его на марионеточный режим, который будет подконтролен российской власти. Поэтому как в рамках ceasefire, так и в рамках последующих этапов, если они будут достигнуты, президент будет стремиться добиться для России преимуществ для повторного нападения. И в целом это не тайна — в том смысле, что и Украина это прекрасно понимает, и люди на Западе, прежде всего в Европе. Ровно поэтому все предыдущие дискуссии о прекращении огня и в целом об урегулировании конфликта сводились к гарантиям безопасности для Киева. 

Пойнт [Европы и Украины] о том, каким образом будет обеспечена невозможность повторного нападения или разрыва соглашения о прекращении огня со стороны России, может быть обеспечен только дополнительными усилиями со стороны западных государств, которые, в случае если Россия нарушает прекращение огня, вступаются за Украину. 

Эти аспекты довольно активно обсуждались в течение предыдущего месяца. Европа выходила с несколькими параметрами того, как может выглядеть миротворческая миссия. Конечно, Кремль отвергает миротворческую миссию, но он отвергает ее [в том случае, если она будет осуществляться] силами Европы. Он не отвергает ее в целом, если это будет, например, какая-нибудь миссия ООН или ОБСЕ.

Украина борется за эти гарантии безопасности, а Кремль пытается их максимально отодвинуть или ослабить. И основная внешнеполитическая дискуссия идет как раз в большей степени о гарантиях безопасности и в меньшей — о технических параметрах, о которых рассуждал Владимир Путин в первой части своего выступления [на пресс-конференции].

— Если Соединенные Штаты не согласятся обсуждать вопросы про перевооружение Украины и приостановку мобилизации, Путин просто откажется от введения режима прекращения огня?

— Мы сейчас залезаем в голову Владимиру Путина, [предсказать] это очень сложно. Но мы можем руководствоваться не столько его мыслями, сколько стимулами, которые он может принимать во внимание, рассуждая о перспективе согласиться или нет на прекращение огня. Эти стимулы противоборствующие. С одной стороны, Владимиру Путину хочется добиться встречи с Дональдом Трампом и продолжать Трампом играть, показывая, что Россия не находится ни в какой изоляции, что война в Украине была развязана более или менее справедливо, — то есть пропагандируется российская точка зрения на происходящее, которую Трамп постепенно начинает разделять или, по крайней мере, смягчать сложившийся до этого на Западе нарратив, как мы видели по согласованию резолюции Совета безопасности ООН к трехлетию начала полномасштабного вторжения.

Диалог с Трампом нужен Путину в том числе для того, чтобы улучшать международный имидж России. Кроме того, Путин также понимает, что таким образом он вносит разлад в западный блок: если Трамп будет в большей степени на его стороне, чем администрация Байдена, начинаются трудности у Трансатлантического партнерства между Европой и США, которые мы видели на последней Мюнхенской конференции. И этот стимул подталкивает Путина соглашаться на какие-то формы прекращения огня.

Но также Путин может считать, что в результате прекращения боевых действий у западной коалиции в лице европейских стран появится возможность мобилизовать дополнительные ресурсы и передать дополнительные вооружения Украине, наладить процесс обмена, например, разведданными или поставку ракет для ПВО, минуя США, или еще что-то такое — то есть подготовить Украину к следующему этапу противостояния с Россией в более уверенном режиме, даже если американцы отвалятся. И вот эти два стимула внутри него борются. 

Мне кажется, что на пресс-конференции [13 марта с Лукашенко] мы видели такого сомневающегося Владимира Путина ровно из-за того, что он не понимает, в какую сторону ему качнуться. Поэтому я бы не стал утверждать, что он точно хочет отвергнуть соглашение о прекращении огня. Но он пытается заключить его таким образом, чтобы снизить риски, вытекающие из второго стимула, и повысить шансы на обретение Москвой дополнительных преимуществ.

— То есть условия про перевооружение, мобилизацию и прочее вообще не должны бы появляться в соглашении о введении режима прекращения огня, но потенциально появиться могут?

— Они не должны появляться на текущем этапе обсуждения соглашения, но мы видим, что Владимир Путин пытается к важным техническим условиям ceasefire дополнительно навесить еще что-то, что позволит ему и Кремлю создать гандикап для возобновления вторжения. Ровно поэтому мы видим такую его игру.

— Получается, есть как вероятность того, что в какой-то момент Путин скажет: «Ладно, мы останавливаемся на трех обязательных пунктах», так и вероятность того, что эти дополнительные аспекты навязать все-таки удастся?

— Во многом это зависит от позиции американцев. Если Дональд Трамп и его окружение сочтут разумными требования из второго путинского пакета, не связанного с прекращением огня, а связанного с получением Кремлем преимуществ (то есть Путину, [Кириллу] Дмитриеву или кому-то еще удастся убедить американцев, что эти требования разумны), и потом американцы придут к Киеву и вынудят его эти условия принять, то да, мы можем иметь прекращение огня с особенностями. 

Но надо иметь в виду, что Владимир Путин вмешивает сюда этот второй пакет еще и потому, что ему выгодно затягивание процесса обсуждения прекращения огня. Все время, пока будут обсуждаться эти условия, он будет демонстрировать Трампу свои миролюбивые намерения, будет встречаться или созваниваться с Трампом, делегации будут встречаться в Эр-Рияде — все это, особенно для стран Глобального Юга, дает ощущение, что оценка конфликта не так уж однозначна, что действия Владимира Путина могут быть трактованы с более нейтральной позиции, чем они трактовались в 2022–2023 годах.

— Давайте обсудим обязательные моменты, которые должны быть зафиксированы в договоренностях о прекращении огня. Пункт первый — размыкание. Начнем с Курской области — как это может происходить?

— Мне кажется, что сам характер размыкания в Курской области и на международно признанной территории Украины принципиально не должен отличаться. 

Мне удобнее апеллировать к опыту Корейской войны. Для того чтобы Северная Корея и Южная Корея успешно отвели друг от друга войска и, главное, чтобы затем боевые столкновения не начались снова, важную роль сыграла созданная там Военная комиссия по перемирию (Military Armistice Commission, MAC). Эту комиссию создали в день заключения соглашения о прекращении огня. 

Такая комиссия работает в формате заседаний, на которых обсуждаются отдельные условия реализации соглашения о прекращении огня и контроля за этим соглашением. Корейская комиссия провела почти 500 заседаний за 50 лет. В ней не было дипломатов или политиков, в ее работе участвовали военные, часть из них только что вели боевые действия. Всего было 10 человек, из которых половину представляли командующие сил ООН, которые формально были нейтральными, хотя на самом деле были проюжнокорейскими. Остальные пять человек — это представители просеверокорейских сил. Возглавлял эту комиссию американский генерал, формально представлявший силы ООН.

В результате предварительной работы этого же состава людей в рамках подготовки к подписанию соглашения о прекращении огня достигались договоренности, в каком порядке какие войска и с каких территорий будут отводиться. Как мы знаем, силы были разведены по 38-й параллели и это происходило в несколько этапов. Этапность важна для того, чтобы двигаться небольшими шагами и соглашаться, что предыдущий шаг обеими сторонами признается успешно имплементированным. Например, что отвод войск произошел именно на то расстояние и за то время, на которое договорились стороны. Однако при этом надо иметь в виду, что линия боевых действий в Корейской войне составляла примерно 250 километров. Как справедливо заметил Владимир Путин, линия боевого соприкосновения в российско-украинской войне на порядок длиннее, и это, конечно, требует дополнительного времени на то, чтобы согласовать параметры отвода войск по всей этой линии и проверить, что отвод произошел так, как обе стороны до этого согласились.

Поэтому следующие обсуждения режима прекращения огня, которые произойдут между Россией и Украиной, должны касаться обсуждения параметров отвода войск и контроля за соблюдением этого решения через создание органа, аналогичного MAC: нужно определить состав, этапность выполнения задач.

Само решение вопросов «вклинения» [в Курской области] — это третий вопрос. Скорее всего, Владимир Путин будет настаивать на том, чтобы российские войска не отходили из Курской области, то есть чтобы зоны разграничения там не было, чтобы украинские войска просто оттуда вышли. С его точки зрения, российские военные создали там котел для украинской армии. Если она возобладает, то размыкание внутри этого «вклинения» может происходить так: украинские войска выходят под надзором этой комиссии, а Россия возвращает контроль над всей территорией Курской области.

Есть важный аспект: если переговоры будут длиться несколько недель, то Украине, скорее всего, вообще не удастся сохранить этот плацдарм: Россия выдавит остатки украинских войск. Поэтому затягивание процесса переговоров, чего Владимир Путин, думаю, и пытается добиться, направлено отчасти и на решение «вклинения» военными способами, а не дипломатическими. 

Но размыкание по всей остальной территории должно происходить по этой условно корейской модели. Это абсолютно детализированный и технический процесс. Старт ему дает готовность обеих противоборствующих сторон и каких-то международных наблюдателей, например ООН или ОБСЕ, санкционировать начало работы по проработке этого этапного плана и составу комиссии — аналога MAC.

— Если за это время российской армии удастся выбить ВСУ с международно признанной российской территории, все понятно. А если нет? Путин спрашивает: «Мы должны их выпустить? Или украинское руководство даст им команду сложить оружие, просто сдаться в плен?» Возможно ли, что условия прекращения огня будут предполагать сдачу украинских военных в плен?

— Такое возможно. И к этому вопросу можно подойти с двух сторон. Во-первых, возможно ли это с точки зрения «реалполитик»? То есть может ли Владимир Путин таким образом продавить Киев? Да, абсолютно. Если он убедит Трампа, что это будет справедливо, а Трамп надавит на Киев, заставив согласиться на эти условия, это с точки зрения «реалполитик» не звучит безумно. 

Во-вторых, возможно ли такое технически? Тоже возможно: например, первое заседание этой комиссии будет посвящено тому, как именно украинцы будут складывать оружие, в какой этапности, будут ли какие-то нейтральные наблюдатели за процессом сложения оружия, кто будет обеспечивать контроль за этими наблюдателями и следить, что они не проносят туда дополнительное оружие, продовольствие или еще что-нибудь. Все эти детали комиссия, состоящая из военных, должна согласовать.

Другое дело, что часто режим прекращения огня увязан с еще одним пунктом — обменом пленными. Обмен пленными не дело военных, которые обеспечивают имплементацию режима, но обмен демонстрирует благие намерения государств по отношению друг к другу.

— Это обязательный пункт или факультативный?

— Честно говоря, я не припомню случаев, когда бы режим прекращения огня не сопровождался хотя бы каким-то обменом пленных. [За примером] можно далеко не ходить: например, Израиль [в 2025 году] включил возвращение заложников в качестве условия продвижения по прекращению огня, и это было завязано на отвод войск Израиля с разных участков территории Палестины. Точно так же обычно не происходит, это специфический кейс. Но тем не менее мы видим, что в ситуации с урегулированием конфликта в Палестине проходил обмен израильских заложников на заключенных палестинцев.

То есть даже если допустить сценарий, при котором часть украинской армии, которая находится в Курской области, сдается Владимиру Путину, на столе переговоров между Украиной и Россией при посредничестве США может лежать вопрос о том, каким образом потом эти люди будут переданы Украине (например, так же, как передавали защитников «Азовстали»). Так или иначе, в обмен на какое-то количество российских пленных они могут попасть назад в Украину.

— Второй обязательный пункт, который должен быть прописан в соглашении о прекращении огня, — создание демилитаризованной зоны. Как это должно выглядеть?

— Технически это устроено так: после того как военные договорились между собой, они отводят войска на определенное расстояние, и это расстояние объявляется демилитаризованной зоной. Расстояние между воюющими сторонами позволяет минимизировать ситуации так называемой дилеммы безопасности — это когда противоборствующие стороны думают, что их оппонент готовится на них напасть, поэтому предварительно нападают сами. Дилемма безопасности может работать как на уровне стран, когда [между ними] происходит гонка вооружений, так и на поле боя: условно, если одна сторона видит, что на них готовится поехать танк или идет пехота, она осуществляет налет дронов, чтобы предотвратить это нападение. Демилитаризованная зона обеспечивает то, что эта дилемма безопасности не запускается или запускается не так быстро, как могла бы. 

То расстояние, на которое стороны договорятся отойти, важно. Это предмет дополнительных дискуссий, на каждой части территории оно должно соответствовать ландшафту, то есть стороны должны отойти так, чтобы друг друга не простреливать. Это означает, что сторона, которая стоит на возвышенности, должна отойти дальше, чем сторона, которая стоит в низине. Такие технические вопросы — это тоже вопрос деятельности комиссии.

В случае Кореи демилитаризованная зона была создана по 38-й параллели. Географический индикатор важен, потому что при определении демилитаризованной зоны, то есть обсуждении, кому каких территорий больше отойдет, апелляция к нейтральному критерию в виде вот этой параллели на уровне Корейской войны была важна. В случае российско-украинской войны такого нейтрального географического индикатора я не знаю. Может быть, его найдут, но как будто бы фронт выглядит уж слишком углообразно и по каждому участку придется как-то дополнительно договариваться. Это, конечно, осложняет процесс.

— Кто должен контролировать, что режим прекращения огня действительно соблюдается? 

— Этим как раз занимается комиссия по военному перемирию типа корейского варианта MAC. Иногда ее расширенный состав, усиленный дополнительными нейтральными государствами, — в случае Кореи это были в основном западные государства типа Швейцарии и Швеции и дополнительный орган, по-английски названный Neutral Nations Supervisory Commission, NNSC. Эти структуры участвуют в рассмотрении жалоб сторон на нарушение в демилитаризованной зоне соглашения о прекращении огня. Жалобы всегда подаются одной из сторон конфликта. Сами международные институты, которые занимаются режимом прекращения огня, никакие жалобы не генерируют. 

Проводятся заседания, на которых рассматриваются эти жалобы, а международные наблюдатели фиксируют нарушения и прописывают дополнительные параметры того, как стороны отводят вооружение подальше. Поэтому в первое время заседаний этих комиссий по жалобам довольно много, а потом их количество все снижается и снижается. 

Институт, который регулирует, что в ответ на нарушения сначала включается этап медиации, а не сразу происходит ответная агрессия, важен для успешного продления режима прекращения огня.

— Как этот надзор происходит технически? Каждая из сторон может подать жалобу в комиссию — или вводятся миротворцы, которые мониторят обстановку на земле?

— Опции могут быть разные. Например, во время кипрского конфликта 1974 года были введены миротворческие силы ООН: они контролировали буферную зону между греками и турками. Но ключевой параметр успеха работы соглашения о прекращении огня — это когда обе стороны признают процесс рассмотрения жалоб легитимным. Для этого, собственно, обычная комиссия и расширяется дополнительными нейтральными членами. Это не обязательно конкретные государства — это может быть, например, ОБСЕ. 

Если бы я конструировал соглашения о прекращении огня, то в момент, когда размыкание уже произошло и демилитаризованная зона уже была создана, я бы не настаивал на миротворческих силах, потому что на территории в две тысячи километров это кажется нереалистичным. Я бы настаивал на [участии в комиссии] ОБСЕ в качестве структуры, которая признается и Россией, и Украиной, и западными странами. Я бы настоял, чтобы миссионеры ОБСЕ, то есть сотрудники аппарата ОБСЕ, специально созданного из нейтральных государств — например, Казахстана, Швейцарии, — наводнили бы исходно создаваемую комиссию военных, чтобы повысить ее легитимность и работоспособность. И тогда, если стороны признаю́т легитимность такой комиссии, прежде чем совершать ответное агрессивное военное действие, они идут туда и жалуются.

— Моделируем ситуацию: стороны договариваются о режиме прекращения огня, но соглашение включает расширенный список требований — в частности, Украине, как того хочет Путин, запрещается проводить мобилизацию и получать оружие. Кто и каким образом может следить за соблюдением этих дополнительных требований?

— Например, расширенная миссия ООН или ОБСЕ должна будет присутствовать в Министерстве обороны Украины или в ведомствах, которые отвечают за мобилизацию, и смотреть, что эта мобилизация не идет. Россия может настоять на появлении каких-нибудь казахстанских пограничников на границе между Польшей и Украиной, чтобы отслеживать, что в вагонах идущих туда поездов не едет американское или европейское оружие. Теоретически все это можно себе представить. Но с точки зрения базового дипломатического подхода к урегулированию международных конфликтов это должно работать и в российскую сторону.

Сложно представить себе ситуацию, при которой только Украина демобилизуется, складывает лапки и фактически отдается Владимиру Путину через, например, пять месяцев — когда он решит, что накопил уже достаточно гандикапа, чтобы напасть на Украину еще раз. Должны быть какие-то механизмы, которые обеспечивают контроль за отсутствием мобилизации или отсутствием набора на контракт — и в России тоже. Но как устроить в России такой сложный механизм, которому доверяла бы Украина или, по крайней мере, Соединенные Штаты Америки?

Я с трудом себе представляю, как это может быть реализовано, особенно если мы говорим о том, что прекращение огня должно быть достигнуто быстро, потому что этого хочет Трамп. Такие сложные конструкции требуют времени, а любое затягивание ситуации приводит к тому, что Владимир Путин продолжает наступать, а Украина — отступать. Поэтому для Украины ситуация ухудшается.

— Сейчас идет разговор о введении режима прекращения огня на 30 суток. Если в течение этих 30 суток все происходит штатно и стороны соблюдают оговоренные ранее условия, что происходит дальше?

— Автоматическое продление. 30 суток — это условное время, оно было выбрано случайно. Могло быть 30 суток, могло быть 15, а могло быть 45. Ключевой момент имплементации режима прекращения огня — этапность и признание обеими странами того, что предыдущий этап прошел успешно. Это хорошо видно по палестино-израильскому конфликту: когда происходит новый обмен заложниками, Израиль отводит войска. Как только у Израиля возникает подозрение, что отдали не те тела, он останавливает вывод войск, но автоматически боевые действия не продлеваются — происходит урегулирование недопонимания. 

Таймлайн проговаривается заранее, но он все равно ориентировочный — главное, чтобы предыдущие действия обеих сторон были этими обеими сторонами признаны имплементированными. Важно именно это, а не обозначенные 30 дней.

Если какая-то сторона посчитает, что, например, размыкание произошло несправедливо, она тут же может продолжить боевые действия. Принцип прекращения огня заключается в том, что обе стороны признаю́т легитимность той части, которую они сейчас имплементируют. 

Конечно, есть накопленный эффект, в том смысле, что чем больше частей соглашения уже имплементировано, тем выше шанс, что режим прекращения огня сохранится. Но сторонам ничто не мешает разрывать его в любой момент. А вот будут ли какие-то санкции по отношению к Путину, если он нарушит этот режим, — предмет предварительной дипломатической договоренности. Во время переговоров по параметрам режима, в том числе о составе комиссии, этапности и прочем, могут обсуждаться и дополнительные истории — например, обмен пленными или санкции против страны, которая нарушает режим. 

Но мне кажется, в случае российско-украинской войны никто не будет вкладывать эти санкции в соглашение. Потому что, если американцы захотят увеличить поставки оружия Украине, потому что Путин что-то там нарушил, они и так будут это делать — зачем вкладывать это в соглашение? И точно так же, если Владимир Путин в процессе имплементации режима прекращения огня убедит Дональда Трампа снять часть американских санкций с России, это тоже фактически будет связано с прекращением огня, но не обязательно должно быть прописано в соглашении. Это просто политическая динамика, идущая параллельно с ходом военных действий.