разбор

Все всё понимают. И никто не может предсказать, чем это закончится Максим Трудолюбов о том, что нового убийство Пригожина рассказало нам о российском политическом режиме

Источник: Meduza

«Все понимают, кто имеет отношение» к гибели Евгения Пригожина, сказал Владимир Зеленский вскоре после крушения самолета главы российских наемников. «Все всё понимают» — это фраза, которая многие годы лучше всего характеризует политический строй в России. «Все понимают», где назначали приговор Навальному и решали отравить его. «Все понимают», кто стоит за убийствами Анны Политковской и Бориса Немцова, за устранением других оппозиционных политиков и журналистов, а также чрезмерно активных патриотов. После убийства Пригожина стало понятно, что «понимать» теперь придется и законы борьбы внутри властной элиты. Редактор рубрики «Идеи» Максим Трудолюбов считает, что в основе этих конфликтов — не идеологическая борьба «либералов» и «консерваторов», не «партии мира» и «партии войны», а исключительно сведение личных счетов. Так будет, пока существует этот режим — и даже после его исчезновения.

Представители российской власти долго работали над тем, чтобы оставить себе возможность отрицать любые свои действия. Для этого находят подставных лиц и номинальных владельцев, создают офшорные фирмы и частные военные компании. И конечно, используют пропаганду, основанную на смеси правды и лжи. Пропагандистами, по сути, работают и лично Путин, и все, кто публично что-либо произносят от имени институтов власти, а не только Дмитрий Киселев, Игорь Конашенков, Маргарита Симоньян или Владимир Соловьев. Степень различия между тем, что говорится вслух, и тем, что происходило в реальности, поначалу было предметом споров. Но за 23 путинских года «все» наконец окончательно научились «всё» понимать.

Российское государство в его нынешнем виде последовательно сводило счеты с чеченцами, грузинами, украинцами, российскими олигархами, оппозиционными политиками, журналистами, чересчур активными патриотами и националистами, с ЛГБТК-людьми и целыми странами. Когда Путин говорил, что «убийство [Политковской] наносит действующей власти гораздо больший урон и ущерб, чем ее публикации», многие допускали, что Кремль действительно не имеет отношения к гибели журналистки. Когда «информированные источники» настаивали, что «убийство Немцова привело Путина в ярость», такие разговоры еще велись, но уже ощутимо меньше. Когда Путин уверял, что в Крыму нет российских солдат, никто ему уже всерьез не верил. Когда представители режима во главе с тем же Путиным после 24 февраля начали говорить, что войну в Украине начали не они, а западные страны против них, над этим откровенно смеялась даже дружественная в целом аудитория. К моменту убийства Пригожина молчаливое понимание всего всеми стало всеобъемлющим (впрочем, версии, будто Пригожин мог избежать смерти, будут циркулировать, видимо, вечно).

Мафия у власти 

Расхождение между нарисованным фасадом и очевидной для всех реальностью, которая включает бессудные казни оппонентов и провинившихся союзников, можно описать, например, через сравнение российской власти с мафией. Организованные преступные группы строятся на четкой, вертикальной, никому извне не подотчетной иерархии и всегда стремятся предстать чем-то, чем в действительности не являются. Представления о российской власти как о бандитском режиме прочно утвердились в русскоязычной публицистике. «Общество в РФ уже имеет тоталитарную форму, хотя власть в России не тоталитарная, а бандитская. Путинизм в России невозможен без президента РФ Владимира Путина, и в этом отличие бандитского мафиозного государства от тоталитарного», — писала журналистка Маша Гессен.  

Официально Россия — демократия с разделением властей, партиями и выборами. Но даже высокопоставленные чиновники иногда публично проговариваются (а потом опровергают), что на самом деле все это — лишь «дорогостоящая бюрократия». Российские госслужащие ведут двойную жизнь, совмещая политическую власть и личное обогащение. Поддерживая образ чиновников на службе у государства, они скрывают свои материальные приобретения, яростно опровергая их наличие. Те же, кто смеют не прославлять внешние достижения руководителей и обращать внимание общества на двойственность их жизни — то есть оппозиционные активисты и независимые журналисты, — рискуют стать жертвами преследований и бандитских по стилю убийств. 

Венгерский исследователь Балинт Мадьяр, автор книги «Анатомия посткоммунистического мафиозного государства. На примере Венгрии», назвал такой тип управления «мафиозным государством». Материал, на основе которого Мадьяр описывал подобную систему власти, — многолетнее правление Виктора Орбана на посту премьер-министра Венгрии (сам Орбан называет свою систему «нелиберальным государством»). Позже в книге «Анатомия посткоммунистических режимов» вместе с политологом Балинтом Малдовичем он похожим образом описал консолидацию политической и экономической власти в других посткоммунистических странах, включая Россию.

Российское общество давно привыкло к мысли, что подлинные заказчики, стоящие за резонансными убийствами и покушениями, найдены не будут. Доверия официально публикуемым отчетам нет. Самостоятельные попытки независимых политиков и журналистов доискаться до истины приводят к появлению правдоподобных версий. Но полной, основанной на фактах, уверенности в том, что действительно произошло, добиться при нынешнем режиме невозможно. СМИ — не Следственный комитет и не суд. Органы, носящие эти названия, тоже в реальности ими не являются. Так мышление в логике «все всё понимают» превращается в единственный надежный способ осмыслить происходящее.

Конец ленинистского режима

Все это происходит не впервые в истории. Раздвоенность и постоянная ложь, по мнению ряда аналитиков и политологов, были неотъемлемым свойством коммунистических, или ленинистских, режимов. Они были построены на партийной монополии на власть.

Преступную подоснову таких государств подметил еще журналист Дэвид Ремник, ныне главный редактор журнала The New Yorker. В 1993 году у него вышла книга «Могила Ленина. Последние дни советской империи», в которой Ремник писал: «На Западе криминальные группы всегда захватывают те сферы, где нет легальной рыночной экономики, например торговлю наркотиками, игорный бизнес, проституцию. Но в СССР не было рыночной экономики. Практически все экономические отношения были мафиозными отношениями». На взаимопроникновение государства и преступного мира указывал и Марк Галеотти в своем исследовании «Воры. История организованной преступности в России».

Чем заканчивают такие режимы? Среди политологов традиционно преобладал взгляд, согласно которому в ключевой для любой системы управления момент — перехода власти — ленинистские режимы действовали по определенной институциональной схеме. А именно: коллективное руководство (в советском и китайском случае это, как правило, члены политбюро) в ходе внутренней процедуры избирает нового лидера. Значение в этом случае имеет то, какую программу предлагает лидер (делать ли ставку на экономическое развитие, отставив идеологию на второй план, или укреплять мощь государства, не отступая от идеологических догм). Важно и то, какую «модель патронажа» предлагает кандидат в вожди, то есть кому из представителей элиты он отдаст самые статусные и доходные позиции. Тот, чья «программа» сбалансированнее и реалистичнее, выигрывает во внутрипартийной борьбе. 

Профессор Американского университета в Вашингтоне Джозеф Торигян, исследовав советские и китайские архивные материалы, пришел к другому выводу. В центре исследования Торигяна — транзит власти после смерти Иосифа Сталина и Мао Цзэдуна. Распространен взгляд, пишет исследователь, что в результате конкуренции платформ, споров об идеологии, экономике и политике коллективное руководство («селекторат», как его иногда называют) «проголосовало» за реформы. Но два этих случая, утверждает Торигян, были не столько победами реформаторов над консерваторами, сколько результатом жесткого сведения счетов. Изучение документов привело его к выводу, что готовность шантажировать соратников компрометирующими материалами и помощь им в борьбе за персональный статус важнее традиционных диктаторских инструментов: раздачи полномочий, выдачи доступа к экономическим возможностям, поддержки тех или иных политических лозунгов. 

Будущее непредсказуемо

Реально существующий в России режим легальности не сводится к законодательству. Он многослойный и изменчивый. Это чувствуют многие, отсюда и представление, что в России «все всё понимают». Понимают при этом смутно, без надежды на то, что однажды будут проведены официальные расследования и публично озвучены реальные причины самых резонансных событий. Но понимают достаточно для того, чтобы безошибочно считывать сообщения власти, выражающиеся для одних в убийствах, отравлениях и посадках, а для других — в так называемых «законах», которые, по сути, не что иное, как формализованные угрозы. 

Для элиты государство устраивает публичные казни, сообщая таким образом и о собственных возможностях, и о низких шансах остаться безнаказанными в случае неповиновения. Казнь, конечно, уготована только самым дерзким. Есть и менее смертоносные способы удержания власти: уголовные дела, шантаж, взятие близких в заложники. Более широким слоям населения адресованы «законы» — сообщающие о том, что выход на протест, пост в соцсетях или отказ явиться в военкомат ведут к малопредсказуемым последствиям. Угрозы проговариваются не только сухими формулировками уголовных и административных статей, но и демонстрируются на примерах. Примеры страшнее, чем слова. 

Чем дольше будет держаться у власти нынешний российский режим и чем ближе будет его финал, который зависит исключительно от продолжительности жизни первого лица, тем больше будет случаев сведения счетов. Это может стать эпидемией, и большинство представителей российской элиты не может этого не понимать. Поэтому столь немногие из них выступили с антивоенными заявлениями и покинули страну. Поэтому так легко они называют черное «белым» и белое — «черным». Слишком много они успели накопить за время своей двойной жизни — и слишком велика потенциальная цена «выхода». 

Результаты этой внутренней борьбы будут определяться не содержательными различиями в представлениях о политике или об экономике. Это не спор «либералов» и «консерваторов» за образ будущей России. Это не соревнование в популярности и эффективности. Это постоянный процесс сведения счетов, и финальную победу одержит тот, кто именно с этим справляется лучше всего. Его дальнейшая программа может быть любой.

Что об этом почитать 

Ремник Д. Могила Ленина. Последние дни Российской империи. М.: Corpus, 2017

Галеотти М. Воры. История организованной преступности в России. М.: Individuum, 2019

Torigian J. Prestige, Manipulation, and Coercion: Elite Power Struggles in the Soviet Union and China After Stalin and Mao. New York: Yale University Press, 2022