Олег Яковлев / РБК / ТАСС
истории

«Российский телевизор значит для них больше, чем дочь и сестра» Как украинцы пытаются рассказать правду о войне своим родственникам из России — но им не верят

Источник: Meduza

У миллионов россиян есть родственники в Украине. Война разделила их. Многие россияне предпочитают не верить даже близким людям, которые рассказывают об убийствах мирных жителей и обстрелах жилых домов и больниц. «Медуза» поговорила с украинцами, которые пытаются убедить родных из России в том, что в Украине все-таки идет война.


«14 лет спустя семья раскололась»

Мария Чумак, SMM-менеджер из Харькова

Я родом из Донецка, в 2014 году выехала оттуда, но на подконтрольной России территории остались родители и старшая сестра. У них одно время отключили все украинские телеканалы, и моя семья осталась только с российскими источниками информации. Иногда туда пробиваются украинские СМИ, но в основном они [родственники] узнают обо всем из пророссийских изданий. И позиция у них сейчас соответствующая: со стороны России вообще не может быть никаких неправомерных действий, ведь Россия говорит только правду. 

До 2014 года у нас были прекрасные отношения с родителями. Мы держались вместе, все выходные проводили на стройке нашего загородного дома недалеко от донецкого аэропорта. Загородный дом был нашей общей мечтой, мы его строили 10 лет.

Еще раньше, в 2008 году, нас сплотила общая трагедия: мой брат погиб в автокатастрофе и наша семья восстановила общение со всеми родственниками, с кем была в ссоре. Наши отношения с родителями стали ближе, крепче, появилось больше доверия и любви. А сейчас семья раскололась.

Уже несколько лет мы старались не говорить о политике, чтобы сохранить отношения. Я уехала в Харьков, но с родителями и с сестрой до войны мы постоянно общались по телефону.

Последний раз я была в Донецке в 2016 году. Город очень преобразился: оболочка осталась, здания, а вот содержание, атмосфера — совершенно другие. Это был не тот Донецк, из которого я уезжала в 2014 году. Семье там было вполне комфортно. Они называли происходившее на востоке Украины «миротворческой операцией» и верили, что Россия их спасает. Это была почти влюбленность в Россию, вот как в начале отношений, когда ты в розовых очках на человека смотришь и все ему прощаешь.

Донецк, 27 февраля 2022 года

Александр Рюмин / ТАСС

Они мне даже на день рождения однажды пожелали поскорее вернуться домой, чтобы семья воссоединилась и жила в России. У них сохраняется эта непоколебимая вера в то, что Россия не может напасть и вообще никогда не совершает ошибок.

Мне это было не близко, но я понимала, что у них другое информационное поле. К тому же тогдашнее руководство Украины (2015–2019 годы) оказалось не совсем честным и адекватным и, как мне кажется, они тоже приложили руку к этому конфликту, и это во многом их вина, что люди на востоке отвернулись от Украины.

В 2015 году в наш дом, который папа строил, попал снаряд. Годом ранее папу осколком ранило в ногу. Семья убеждена, что это украинские военные — без доказательств, естественно. Но даже когда я уехала в Харьков, мы старались сохранять нейтралитет. Мне говорили: «Мы рады, что ты сейчас в безопасном месте, но мы ненавидим страну, в которой ты сейчас живешь». 

Признание ЛДНР 21 февраля было красным флажком — можно было догадаться, что начнется война. Когда я звонила в Донецк, у сестры чувствовалась в голосе эйфория, приподнятое настроение, мол, наконец-то нас признали. Даже санкции, которые ввели США против ЛДНР, ее радовали: ей казалось, что это доказательство того, что США признали их как государство и скоро будет мир. Но я как-то это пропустила мимо ушей: на работе был завал, я подумала, что опять какие-то политические новости про Донецк, которые время от времени звучали все восемь лет. Сестра у меня увлекается этими новостями. Она сказала мне: «Не переживай, вас не тронут, шумно будет у нас». «У нас» — это, видимо, в ЛДНР. И она была уверена, что война закончится за 2–3 дня и все решится хорошо — то есть в пользу России.

Харьков начали бомбить в 4:45. Единственное, что я написала сестре: «Нас бомбят, мы бежим». Она ответила: «Хорошо». Уже на следующий день, 25 февраля, я оказалась в Польше, немного выдохнула и захотела рассказать родным, куда и как я вообще убежала. Я написала сестре в телеграме, на что она мне сказала, что главное — уничтожить «нациков», а мирные жители все будут под защитой РФ. Меня это, честно говоря, напугало. Это мы, получается, тоже нацики? Или нас бомбят ради какой-то благой цели?

Я спросила: «Ты серьезно не веришь, что Россия на нас напала?» Она мне говорит: «Это все фейки». Я скинула фото, видео от коллег и друзей, которые остались в Харькове: посты людей из подвалов, где они прячутся от обстрелов, оперативная съемка с камер наблюдения, видео взрывов, фото снаряда, который попал на детскую площадку. Ответ один: «Такого не может быть, это все фейки».

Монтаж, провокация, склейка или фото старого военного конфликта, выданное за бои в Украине, — что угодно, чтобы оправдать Россию, чтобы не пришлось верить, что это все действительно происходило и происходит в Украине. Мне говорили и родители, и сестра, что мирных они не трогают, что они бомбят военные объекты, на которых США собирается разместить свое оружие.

Я была растеряна. Даже не растеряна — опустошена. Я не понимаю, как можно не верить очевидным вещам и фактам. Когда тебе предоставляют фото и видео реальных событий от реальных людей — я всех этих людей знаю лично. Мои родители знают, что я работала журналистом, они понимают, насколько тщательно я относилась и до сих пор отношусь к проверке фактов, насколько принципиально для меня сохранять критическое мышление. 

В какой-то момент разговора я почувствовала, как меня злит моя семья. Я думала, они верят, что я не буду пересылать сфабрикованную информацию, что я смогу отличить фейк от правды. Но они доверились телевизору, а не родному человеку. Сейчас мы в ситуации «мое слово против слова из телевизора» — и телевизор побеждает. Для меня это было дико.

Я понимаю, что это мои родные люди, которые, возможно, где-то чуть-чуть запутались. Но уже невозможно спускать на тормозах и проглатывать все, что они говорят, когда ты в одну ночь сбежал в другую страну, чтобы тебя не убило под обстрелом, а самые близкие люди обвиняют тебя во лжи.

Когда я выставила в соцсетях пост со своей позицией — я назвала войну войной, написала, что это Россия напала на нас, — от меня отписались тетя, дядя и двоюродный брат с женой, которые остались в Донецке. Чуть позже они отписались от всех страниц, которые я веду как SMM-менеджер, и заблокировали меня везде. 

Но я все еще пыталась достучаться до родителей и сестры. Когда я увидела запись бомбежки Харькова, меня эмоционально накрыло, и я на этой волне написала сестре: «Посмотри, как „не трогают мирных людей“, посмотри, что делают российские солдаты». После этого сестра тоже меня заблокировала. Они не хотят слышать, они боятся потерять доверие той картинке, которую создало российское ТВ. 

Последствия обстрелов в Харькове. 3 марта 2022 года

Sergey Bobok / AFP / Scanpix / LETA

Я решила не стучаться в закрытую дверь, и больше мы не общались. Но на 8 Марта она меня разблокировала и поздравила с праздником. Ни извинений, ни объяснений в духе «ну да, мы не согласны, но мы родные люди». «С праздником» — как будто не было наших разговоров о войне.

У меня не было никакого настроения принимать ее поздравления. Я спокойно начала говорить: «Я понимаю, что не изменю ваше мнение, но просто посмотри». Я начала скидывать видео от коллег и друзей с нейтральными подписями, мол, просто видео сделано в таком-то районе такого-то числа. Сестра отвечала, мол, это же те нацики, которые папу ранили семь лет назад, так что Украина получает по заслугам. Я объяснила, что в том, что начался этот конфликт, виноваты обе стороны — тогда все-таки правительство было другое, и оно тоже совершало ошибки. Но сейчас не украинцы бомбят школы и детские больницы. Я упрашивала ее посмотреть, проанализировать, сравнить то, о чем я говорю, с тем, как это подадут на российском ТВ. Последнее, что она сказала, было: «Я тебя услышала». 

На этом все: мне не пишут, не звонят. С родителями у меня связь только через сестру. Наверно, они переживают за меня, но они не пытаются узнать, как у меня дела, получается ли у меня устроиться на новом месте, где я вообще. С сестрой мы последний раз общались неделю назад. Она тоже не узнает, что со мной происходит, нужна ли мне помощь, вернусь ли я в Украину. 

Надеюсь, что у родственников хотя бы чуть-чуть откроются глаза, но, мне кажется, обратно в семью с моей позицией меня никто не примет. Надеюсь, что хотя бы будем иногда созваниваться, чтобы я могла узнать, что с родителями и сестрой все в порядке, они живы-здоровы. Конечно, скучаю по ним, но мне очень обидно, что российский телевизор значит для них больше, чем их дочь и сестра.

«Ба, они уже стреляют по мирным»

Валерия, студентка из Киева

Моя бабушка и ее брат живут в Сибири. Бабушка там родилась, отучилась в институте, а потом познакомилась с моим дедушкой из Донецка и переехала за ним туда. Большую часть жизни она прожила в Украине.

Не могу сказать, что мы тесно общались, но до 2014 года негатива и крупных ссор в нашей семье не было. А потом семья буквально раскололась пополам: бабушка встала на сторону России, начались постоянные споры и ссоры. Я тогда была ребенком, и мы с родителями и дядей уехали из Донецка в Киев. Бабушка начала часто ездить в Россию к брату: сначала она объясняла это тем, что он остался без жены и ему надо помогать. Примерно в 2018 году она сказала, что Россия ее родина и она будет жить там, хотя мы убеждали ее жить с нами.

Иногда она приезжала в гости в Киев, оставалась надолго у нас, но Украину не любила. Она не признавала, что происходящее в Донбассе — результат российской агрессии. Ей казалось, что Украина уничтожает дончан и луганчан. Особенно ее задевала критика Путина. Бабушка в любой момент могла сама начать разговор о политике, который бы стопроцентно привел бы к конфликту, но мы старались сглаживать углы и поддерживать нормальные человеческие отношения.

Бабушка позвонила мне сама в пять утра по Киеву — как раз тогда началась бомбежка. Я тогда в слезах собирала вещи в «тревожный рюкзак», чтобы взять с собой в бомбоубежище: конкретно мы еще были в безопасности, но в городе уже были взрывы, мне было слышно, что происходит в других частях города. Я сказала бабушке, что ищу деньги и документы на случай, если придется прятаться. Она первым делом сказала, что по мирным стрелять не будут. Я просто захлебывалась слезами и говорила ей: «Ба, они уже стреляют. И по домам, и везде».

Жители Киева прячутся от обстрелов на станциях метро. 8 марта 2022 года

Dimitar Dilkoff / STF / AFP / Scanpix / LETA

Она как будто не слышала. Внятных аргументов у нее не было, она сказала что-то вроде «ну, не все так однозначно». Говорила, что и Украина в этом виновата тоже, что не может Россия допустить, чтобы были жертвы среди мирных. Конечно, я думаю, она переживает за нас и ей тоже несладко в моральном плане, но слова «Россия не агрессор, а освободитель» никак не могут успокоить, когда в пять утра ты слышишь взрывы в своем городе. Бабушка в итоге сказала нам беречься, и на этом разговор закончился — у меня не было сил ей что-то доказывать. Я и сейчас не вижу смысла.

Она время от времени звонит, вбрасывает фразы а-ля «держитесь там как-нибудь». Со мной она связывалась первые два-три дня войны, спрашивала: «Живы? Здоровы? А, ну тогда ладно, пока».

Маме она звонила еще около недели, выражала свое мнение — просто повторяла российскую пропаганду, по сути. Она уходила в тотальное отрицание ситуации. Подозреваю, что она все-таки верит, что тут есть националисты, которые бомбят жилые дома, роддома, детские сады и школы, а русские войска нас освобождают, просто нам в этом признаться ей не хватает смелости, что ли. Пытается играть на два фронта: и с нами не рассориться, и не разочароваться в действиях России.

Мама рассказывала ей, что все не так, говорила о том, что видела сама. Бабушка ничего внятного не отвечала и старалась закончить разговор, который начала сама. Когда мама попросила ее обозначить свою позицию по поводу войны, она спросила: «Тебе будет проще, если я скажу, что большинство россиян поддерживают то, что происходит в Украине?» Мама бросила трубку после этих слов.

Я не участвовала в этом разговоре, но на месте мамы я бы тоже так сделала. Слишком больно говорить близким людям, что нас убивают, и слышать в ответ, как они рассказывают нам, что мы или специально врем, или заблуждаемся, будто они знают лучше нас, что происходит в нашем городе, — смех, да и только.

От двоюродных сестер, которые живут в Москве, я сразу отписалась в инстаграме, потому что они начали постить какие-то мысли в поддержку войны. Одна из сестер после этого скинула мне какой-то очередной тупой пост, мол, «нельзя ненавидеть друг друга». Я сказала, что «ненависть в сторону россиян прекратится только тогда, когда российские войска выйдут из Украины». Моя сестра начала говорить мне, что мы в Украине промыты пропагандой, и вообще, «где мы были восемь лет, когда бомбили наш Донбасс?».

Зачем-то она сказала мне, что на протяжении всего существования Украины «эта страна отвратительно относилась к Донбассу». Это было мне особенно смешно, ведь наша семья из Донецка, и никакой дискриминации от государства, никакого предвзятого отношения от украинцев я никогда не чувствовала. Через пару дней после этого разговора сестра наконец-то соизволила спросить, живы ли мы и как у нас дела. Сил как-то развернуто отвечать у меня не было.

Ни с кем из этих людей я сейчас не общаюсь. У меня нет желания и сил их как-то переубеждать, за все время войны я поняла, что это гиблое дело. Эти люди отказываются верить своим близким, которые находятся в смертельной опасности, — о какой эмпатии может идти речь, о каком беспокойстве за родственников? Это ужасно больно и неприятно. Для них все происходящее — «освободительная операция», а для меня и для каждого украинца — настоящий геноцид. Здесь невозможно найти компромисс.

«Мы должны стать альтернативой телевизору»

Михаил Кацурин, ресторатор из Киева, основатель проекта «Папа, поверь»

Отец с мамой развелись, когда я был совсем маленьким. Я остался с мамой, с папой мы познакомились только три года назад. Искал в ютьюбе свое выступление — я записываю песни — и по фамилии случайно нашел выступление папы в православном хоре. У меня сохранились его фотографии, я его узнал в лицо. Написал, мы договорились, что я приеду к нему познакомиться. Я был у него в Нижегородской области — он работает охранником в монастыре. С тех пор мы регулярно звонили друг другу, он меня поздравлял со всеми церковными праздниками — а их много.

Когда началась война, папа не звонил несколько дней. Я подумал, что это странно, и решил позвонить сам. Я понимаю, что он не сидит в интернете, ему неоткуда узнавать новости — у него нет альтернативы телевидению. И вообще, он живет в селе, часто бывает в монастыре или уходит куда-то в лес — у него и с мобильной связью бывают проблемы. Я решил, что он может просто не знать, что происходит.

Когда папа взял трубку, я сказал, что мы с женой живы, пока целы и ищем безопасное место: не очень хочется прятаться по подвалам с восьмимесячным сыном и бояться отводить дочку в детский сад, а то вдруг туда бомба попадет. И папа мне совершенно спокойным голосом ответил, что это все неправда, что нас не бомбят, что за нашими спинами просто прячутся нацисты, а Россия нас от этих нацистов спасает, чтобы они не притесняли русскоязычное население. Когда я напомнил папе, что я сам говорю на русском языке, вырос в русскоязычном Бердянске и меня никто никогда не притеснял, он снова сказал, что я все придумал. Я сказал, что мама в Бердянске прячется в ванной от взрывов, но это не помогло. 

В бомбоубежище в Ирпени. 12 марта 2022 года

Marcus Yam / Los Angeles Times / Getty Images

Я пытался достучаться до него, но папа был непоколебим. В итоге я просто положил трубку. Я был настолько разочарован в нем, что не хотел вообще продолжать общение. Мы были не так близко знакомы, так что это было бы не так болезненно. Но я был подавлен тем, что нам не верят: я в Киеве, мама и бабушка в Бердянске — мы своими глазами видим, что происходит, но, оказывается, наших слов недостаточно, нашего личного страха недостаточно, чтобы убедить папу, что русские солдаты не раздают украинцам еду и одежду, что они бомбят мирные кварталы, что Россия не освободитель, а агрессор.

На эмоциях я написал в инстаграме пост. И вдруг оказалось, что это очень распространенная проблема. Мне за первые часы очень много украинцев написали, что их родственники не хотят с ними общаться или убеждают, что Россия не бомбит мирных граждан. 135 тысяч человек поделились этим постом. И тут я понял, что хочу как-то решить эту проблему.

Мы с другими ребятами, которые делают проект «Папа, поверь», выяснили, что в России живет 11 миллионов человек, у которых есть родственники в Украине. И из этих 11 миллионов меньше половины сидят в условном фейсбуке и инстаграме — это притом что в соцсетях тоже много дезинформации, много пропаганды, но там хотя бы есть выбор и шанс выйти на надежные источники информации. А те, кто в соцсетях не сидит, — у них выбора нет, у них только телевизор. И мы должны стать альтернативой телевизору. Мы своими глазами видим, что происходит в Украине, и у нас есть шанс донести это до родных. Представьте, что мы убедим эти 11 миллионов человек и каждый из них расскажет трем родственникам и друзьям — это уже 33 миллиона человек, которые знают правду. Этого может оказаться достаточно, чтобы остановить войну.

Я еще раз позвонил папе, сказал, что был шокирован его словами в наш предыдущий разговор. Мы проговорили почти час. Разговор, конечно, не переубедил его окончательно — проблему невозможно решить двумя звонками, и пятью невозможно, и я не знаю, сколько раз потребуется говорить с ним, чтобы он полностью встал на мою сторону. Но лед тронулся. Я смог убедить его, что Россия обстреливает мирные кварталы: позже я сбрасывал ему фото мамы, его бывшей жены, в ванной во время обстрелов — он не мог не поверить человеку, которого он знал лично. Я рассказал, что меня никто не притеснял ни на востоке, ни на западе Украины. На что-то он мне не смог дать ответ: он по-прежнему во многом обвиняет Америку, считает, что она вливает деньги, чтобы рассорить славянские народы. В чем-то мне его переубедить не удалось, но это требует времени.

Я понимаю, что нужно запасаться терпением: убеждать папу придется медленно, маленькими шагами. Придется контролировать свои эмоции: спокойный голос убеждает лучше, чем ссора. Я стараюсь действительно слушать его и отвечать на его вопросы, каким бы бредом мне ни казались его слова. На сайте «Папа, поверь» мы собрали ответы на самые частые вопросы, которые всплывают в разговоре с родственниками из России, — надеемся, это поможет кому-то в разговоре.

С тех пор мы не созванивались, точнее, я не мог ему дозвониться. Я надеюсь, он просто в очередной раз ушел куда-то в лес и сидит без связи, как с ним время от времени бывает, а когда он вернется, он возьмет трубку и захочет со мной разговаривать. 

Записала Надежда Светлова

Magic link? Это волшебная ссылка: она открывает лайт-версию материала. Ее можно отправить тому, у кого «Медуза» заблокирована, — и все откроется! Будьте осторожны: «Медуза» в РФ — «нежелательная» организация. Не посылайте наши статьи людям, которым вы не доверяете.