истории

«Следователь сказал мне, что это полная хрень» Дмитрия Гудкова задержали как подозреваемого по уголовному делу, а потом внезапно отпустили. Мы обсудили с политиком, что это было

Источник: Meduza

1 июня у бывшего депутата Госдумы, оппозиционного политика Дмитрия Гудкова прошли обыски, после которых его увезли на допрос в качестве свидетеля. Уже вечером политик, который собирался участвовать в осенних выборах в Госдуму, стал подозреваемым по делу «о причинении имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием»; еще одним подозреваемым оказалась тетя политика Ирина Ермилова. Дмитрий Гудков провел в изоляторе двое суток, а вечером 3 июня его внезапно освободили — следствие даже не стало запрашивать меру пресечения. Спецкор «Медузы» Александра Сивцова поговорила с политиком о том, что произошло с ним в последние два дня.

— Как настроение после освобождения?

— Только что рассказывал сыну про ИВС [изолятор временного содержания]. Он интересуется — у нас такая политинформация с утра.

Вообще я рад, что тетю выпустили — по крайней мере пока. Обручальное кольцо вернулось назад. Кофе выпил с утра. Жену и ребенка с утра увидел. Что еще нужно? Свобода лучше, чем несвобода.

— После вашего задержания мы общались с вашей женой. Она говорит, что именно вы утром 1 июня проснулись от прихода полиции. Расскажите, как все было.

— У меня есть привычка: я хорошо засыпаю под какие-нибудь подкасты, у меня всегда наушники. Если просыпаюсь, заново включаю [публициста Виктора] Шендеровича или кого-то из политологов. Вот я их и слушал, а в семь утра — звонок: звонит журналист, который знает, что мне не надо утром звонить. Жена спит, я сбрасываю и читаю от него сообщение, что обыски у Венедиктова и Соловьева.

Слышу лай своего тибетского мастифа. Такой лай, что я понимаю: собака готова порвать кого-то. Я сразу иду к окну, а там куча людей с автоматами. Они уже на территории. Хорошо, что собака не бросилась на них. Они потом сказали, что если бы собака напала, они бы стреляли. 

Долбятся в двери. Я пишу журналисту: «Все, и ко мне пришли», — у него есть доступ к моим соцсетям. Отключаю телефон, бужу жену, мы одеваемся. Они долбят во все двери и окна. Я открываю: «У нас тут обыск в связи с таким-то делом, фирма, аренда». Говорю, что не знаю такой фирмы. Они отвечают, что «такое решение» [об обыске].

Они очень вежливо вели себя. Следователь подошел, сказал мне: «Я хочу сказать, что я вам симпатизирую. Мы зайдем, все будет лайтово, ничего не будем переворачивать. Я понимаю, что [это дело —] полная хрень. Только сейчас я понял, к кому мы приехали». Они разрешили сыну пойти на улицу погулять [во время обыска]. Обычно никому не разрешают.

Мне сказали, что я свидетель. Я смотрю на постановление и понимаю, что обыски идут и у тети. В целом когда я вчера вышел, то насчитал 12 обысков [по этому делу] 1 июня, на каждом обыске была бригада из 10 человек.

Фактически [при обыске] ничего не изъяли. Я знал, что приехали не найти что-то, а запугивать. А потом меня повезли в Главное следственное управление. Я приехал туда к пяти часам. Провели допрос как со свидетелем.

— Как проходил допрос? 

— Были дежурные вопросы. Знаю ли, кто такая Ермилова [тетя Дмитрия Гудкова], Соловьев, Венедиктов. Все прошло быстро. Мне сказали, что я свободен.

Звоню Лере [жена Дмитрия Гудкова Валерия] и говорю подъезжать. Иду к журналистам, они начинают настраивать камеры. А мне из подъезда [следователь говорит]: «Дмитрий, Дмитрий, подождите. Очная ставка с тетей. Просим на 30 минут зайти». Я понимаю, что тетю надо поддержать, и вернулся.

Ждем полтора часа. Потом [следователю] звонок от начальника. Говорю ему: «Что — сюрприз?» Он отвечает: «Да, для меня тоже сюрприз. Мы вас задерживаем, вы теперь подозреваемый».

В полвторого [ночи] привезли [в ИВС] на Петровку. Полтора часа оформляли, и в три с чем-то я оказался в камере.

— Как прошли два дня в камере?

— Полная информационная изоляция. В шесть утра подъем. Гимн на «Радио России», новости в духе пропаганды про Путина и Лаврова.

Моим соседом был вэдэвэшник, служил во всех горячих точках. Потом открыл бизнес в Подмосковье, и его отжимают. Нормальный мужик, интересный. А тетю поселили с женщиной, которая совершила убийство. 

— Когда вы поняли, из-за чего конкретно возбуждено уголовное дело?

— Началось все месяц назад. Один статусный человек, который вхож во всякие структуры и нормально относится ко мне, сказал: «На совещании наверху принято решение тебя не пускать на выборы. „Яблоку“ сказали, что если выдвинут Гудкова, то чуть ли не весь список снимут. А если не поймешь, имей в виду, что копают на родственников».

Я думаю: кто родственники? Сказал отцу, что такая история была. Но что тетю в заложники возьмут и будет такое дело — я не думал. Компания [фигурирующая в деле] уже была на стадии банкротства. Таких историй миллион: взяли помещение в аренду, вернули городу, так как аренда выросла.

— Вы имели какое-то отношение к этой фирме или помещению, о котором идет речь в деле? Бывали там?

— Нет, не бывал. Это просто юридический адрес. Вы можете зарегистрировать любую фирму по этому юридическому адресу.

— Изначально следствие называло вас бенефициаром этой фирмы. Они вам предъявляли какие-то «доказательства» вашей причастности?

— Мне про бенефициара никто ничего не говорил. Эта фирма взяла кредит, отремонтировала подвал, а потом город поднял арендную ставку. Фирма сказала: «Сдавайте сами по таким ставкам». И отдала все городу.

Я даже детали не знаю. Я не занимался бизнесом, я занимался публичной политической деятельностью лет двадцать. А они натянули сову на глобус. Настолько мерзко и подло. Взяв в заложницы тетю. 

— Если не говорили, что вы бенефициар, то что говорили?

— Сначала говорили, что я свидетель. Спрашивали, знаю ли тетю, работала ли она в этом офисе. А дальше сказали, что я задержан. Но не сказали что и почему.

— За время вашего отсутствия возбудили еще и уголовное дело из-за патронов в квартире вашего отца. Это все из-за того, что вы хотели идти на выборы?

— Конечно, это все про выборы. Про что еще может быть? Разве подвалом могут заниматься 100 человек [из органов]? Как такие случаи обычно решаются? Город мог предложить: «Давайте пойдем на мировую. Должны миллион — заплатите 500 тысяч и мы расходимся». Это как вариант. 

— Вы думали, что вас отпустят?

— Нет. Я не знал, как меня поддерживают. Адвокат пришел ко мне на первые сутки днем. Я передал ему, что мне нужно в ИВС. А он рассказал кое-какие новости, из которых, в общем, особо не было ничего понятно.

Вчера я проснулся и понимал, что будет суд [о мере пресечения]. В лучшем случае — домашний арест. Потом мне сказали выходить без вещей. Завели наверх — там следователи и адвокаты. Тогда я узнал, что тетя в суде. Мне сказали, что по тете запросили ограничение [определенных действий]. «Ура! А что происходит вообще?» Тогда мне рассказали, как меня все поддержали. Появилась первая надежда.

Следствие сказало, что должно взять биохимическую экспертизу. Я отказался. Мне говорят, что тогда либо они мою майку заберут, либо я им в маску подышу. Подышал в маску. Зачем? Не знаю зачем.

Потом следователь пришел и говорит, что мы едем в [Главное следственное управление на Новослободской], где мне выдадут паспорт. Но на Тверской он подъезжает к «Макдоналдсу» и говорит: «Тут адрес изменился, мы вас здесь высадим». Я говорю, что я помятый, с сумкой «Ашан», с матрацем, без документов. Меня же любые менты заберут. «Я послежу», — говорит следователь.

Тут уже все остальные [адвокаты, жена и соратники] приехали.

— Как думаете, почему вас отпустили?

— Дело стало удивительно резонансным. Вписались за меня все. Я реально тронут и не ожидал. И Совет по правам человека, и Навальный, и правые, и левые. Наверное, все увидели, какое бредовое дело.

Плюс когда они взяли в заложницу тетю 60 лет, во всей этой истории появился садистский характер. Может быть, [предстоящая] встреча Байдена с Путиным повлияла.

Они подумали: «Зачем нам еще один скандал? Ведь главная задача — не пустить его в Думу. Есть другие способы не пустить». 

— А зачем изначально устраивать такую спецоперацию, если есть другие методы?

— Первое — они должны были показать, что готовы идти по самому жесткому сценарию. Во-вторых, им очень важно продемонстрировать обществу, что они готовы мочить даже самую умеренную оппозицию.

Есть структура ФБК, с которой жестко расправляются. Я же в этой иерархии умеренная оппозиция, которую могут поддержать какие-то части элит. Им нужно ударить и показать, что перед выборами в Госдуму все должны заткнуться — независимо от риторики. Они зачищают абсолютно все поле.

Еще говорят, что в мае в округе [где я планировал баллотироваться] провели социологическое исследование, которое показало, что даже с фальсификациями они у меня не выиграют. И «Яблоко» сделало осторожное заявление, что со мной ведут переговоры. Поэтому они решили пойти по более жесткому сценарию и нарушить мои планы.

— Вы и ваша тетя пока, видимо, остаетесь в уголовном деле как подозреваемые. Что будете делать с этим?

— Я воспринимаю это не как намек, а как предупреждение. Но я проснулся в семь утра, даю разные интервью, еще не созванивался с адвокатами. Не понимаю пока, что дальше происходить будет. Мне сложно сказать, какие дальнейшие шаги. Надо понимать, что тетя — заложница, она морально не готова. Если ее посадят, это убийство.  

— Почему вы вообще хотели обратно в Думу?

— Я сторонник того, что если есть легальные способы участвовать в политике и на уровне парламента добиваться изменений ситуации, надо пользоваться этим инструментом. Ты сможешь писать запросы, ходить в тюрьмы, поддерживать людей, использовать трибуну и говорить важные вещи оттуда. Это важный инструмент. Но я планировал это полгода назад. За эти полгода столько поменялось, что у меня нет особых надежд на выборы. 

— Вы еще планируете идти на выборы в Думу?

— Помните фильм «Паразиты»? Там было наводнение, весь подвал оказался в воде, и они пришли в спортзал. Там была куча людей. Сын спрашивает: «Пап, какие планы?» Отец отвечает: «Сынок, ты думаешь, все эти люди планировали здесь оказаться? Конечно, нет».

Не мы строим планы, а жизнь строит планы на нас. Я как минимум планировал избираться от «Яблока», потому что подписи собирать бессмысленно. Мы прошли это в 2019 году [на выборах в Мосгордуму]. Подписи — это деньги, я тогда три миллиона потратил. А потом подписи признают недействительными [как было со мной в 2019-м]. Результат очевиден, я не люблю заниматься делом, понимая, что результата не будет.

Я хочу быть депутатом, готов бороться на выборах — но это мои хотелки. Так выпьем же, чтобы наши желания совпадали с нашими возможностями.