Петербурженке Виктории Петровой назначили принудительное лечение за «военные фейки». В Россию возвращается «карательная психиатрия»? И почему такое «лечение» может оказаться бессрочным?

25 декабря Калининский районный суд Санкт-Петербурга назначил Виктории Петровой, признанной виновной в распространении «военных фейков», принудительное лечение в психиатрической больнице. Продлится это «лечение» неопределенное время: Петрова как минимум полгода пробудет в стационаре, затем срок ей могут продлить либо отправить ее домой.

Этот материал был впервые опубликован 17 ноября и обновлен 25 декабря 2023 года.

В конце октября адвокат петербурженки Анастасия Пилипенко рассказала изданию «Бумага», что судебно-психиатрическая экспертиза пришла к выводу, что на момент публикации антивоенных постов Петрова «не могла осознавать свои действия и руководить ими». Это и открыло суду возможность признать Петрову невменяемой и назначить ей «принудительные меры медицинского характера». Адвокат отметила, что подобное лечение может быть «потенциально бессрочным». Уже в психиатрическом стационаре Петрова столкнулась с пытками и унижениями.

Случай Петровой далеко не первый. В сентябре 2023 года аналогичное заключение эксперты-психиатры подготовили в отношении фигуранта по другому делу о распространении «военных фейков» — муниципального депутата из Саратовской области Олега Непеина. Вскоре его отправили на принудительное лечение. В октябре такую же меру применили в отношении нижегородского активиста Алексея Оношкина. Его также обвиняли в распространении «военных фейков».

Кроме того, можно вспомнить еще довоенную историю о принудительном лечении якутского шамана Александра Габышева по делу о применении силы к сотруднику Росгвардии. Перед этим Габышева не раз недобровольно госпитализировали по решению суда.

Принудительное лечение могут назначить в том случае, если человек совершил какое-то преступление, но, по мнению суда, не может за него отвечать, поскольку на момент поступка (или на момент разбирательства) был невменяем.

Принудительное лечение по закону бывает разных типов:

В строгости условий лечения. Так, амбулаторное лечение, как следует из названия, не связано с помещением человека в больницу. Стационар общего типа, как пишут в научных статьях, существенно не отличается от условий содержания обычных пациентов психиатрических клиник. Однако есть важная оговорка — люди, находящиеся на принудительном лечении, лишены свободы передвижения по больнице, гулять могут только по территории медицинского учреждения, и их не отпускают домой.

Стационар специализированного типа имеет более жесткий режим. Люди, находящиеся в таких условиях, содержатся отдельно от всех остальных пациентов в специальных отделениях. Гулять они могут лишь в строго изолированных местах.

В самом жестком виде стационара с интенсивным наблюдением условия содержания еще строже, есть дополнительная охрана, а контроль за пациентом ведется непрерывно. «Режим там практически такой же, как в СИЗО или колонии», — поясняет адвокат, чьи подзащитные находились в подобных учреждениях.

От решения судьи, который должен опираться на заключение экспертов.

Как объясняет в разговоре с «Медузой» адвокат, попросивший об анонимности, формально никто не ограничивает судей в праве назначить человеку амбулаторное лечение, однако, судя по его опыту, эксперты-психиатры склонны рекомендовать суду отправить подсудимого в стационар — и судьи редко с этим спорят.

Как показывают научные публикации, в этом вопросе действительно есть региональная специфика. Так, в 2012 году в целом ряде регионов, таких как Ленинградская область или Чукотка, принудительные меры медицинского характера в виде амбулаторного наблюдения вообще не назначались, а в других — к примеру, в Воронежской области и Башкортостане — они составляли больше четверти всех случаев принудительного лечения.

Это могут быть любые преступления.

Но формально должно соблюдаться несколько условий. Прежде всего, должна быть назначена судебно-психиатрическая экспертиза. При этом поводом для назначения такой экспертизы может быть, к примеру, тот факт, что человек когда-то обращался за психиатрической помощью (даже если это было много лет назад).

Человека могут отправить на принудительное лечение, если у него найдут психическое расстройство, которое привело к невменяемости во время преступления (или суда). Кроме того, лечиться могут отправить взрослого, совершившего сексуализированное насилие в отношении человека младше 14 лет. В таком случае у преступника должно быть диагностировано расстройство сексуального предпочтения (педофильное расстройство).

По закону нет, но на практике это все равно учитывается. «Категория преступления для нас тоже имеет значение», — объясняет «Медузе» федеральный судья в отставке.

Собеседник оговаривается, что тип стационара выбирают с учетом «совокупности обстоятельств»: как человек ведет себя в суде, проявляет ли агрессию, что о нем говорят родные и знакомые.

«Практика показывает, что у судей нет установок, мол, если 105-я [статья УК РФ „Убийство“], то [стационар назначается] более жесткий, [чем за ненасильственные преступления]. Но по обычаю, конечно, считается, что менее опасны в общественном плане те, кто совершил хищения, нежели те, кто совершил, скажем, убийство», — рассказывает судья.

При этом шаману Александру Габышеву назначили лечение в самом строгом виде стационара с интенсивным наблюдением. Пастафарианец Алексей Оношкин, которого обвинили в «призывах к терроризму» и распространении «фейков», сперва находился в учреждении специализированного типа, однако затем его перевели в стационар общего типа.

Не всегда. Так происходит лишь в том случае, если человека признали невменяемым на момент совершения преступления. Именно об этом говорится в экспертизах по делам Александра Габышева, Олега Непеина и, судя по словам защиты, Виктории Петровой.

Однако бывают и другие ситуации: суд может признать, что человек осознавал свои действия, когда нарушал закон, но к началу разбирательства потерял эту возможность. В таком случае подсудимого сначала должны отправить на лечение, а после того, как врачи сочтут его поправившимся, — в колонию (если суд назначит наказание в виде реального лишения свободы).

Даже если судья на основании судебно-психиатрической экспертизы признал человека вменяемым, из-за опасного для окружающих расстройства осужденного все равно могут отправить на принудительное лечение — и оно будет сочетаться с заключением (или с другим наказанием). В этом случае человек будет обязан периодически консультироваться с психиатром и принимать лекарства непосредственно в месте лишения свободы. Или на воле — если наказание не связано с заключением.

При этом во всех случаях день пребывания в стационаре засчитывается за день пребывания под стражей.

Полной картины у нас нет. Но есть свидетельства, что на принудительное лечение отправляют, например, активистов, у которых явно нет опасных психических расстройств. Есть и случаи незаконной госпитализации, в том числе по политическим мотивам. При этом трудно сказать, насколько они массовые.

Собеседник «Медузы» из числа российских адвокатов считает, что упомянутые случаи могут быть не связаны с целенаправленной политикой по отправке несогласных в психиатрические лечебницы:

При этом адвокат признает, что «никто не мешает распространять эту практику на политически мотивированные дела».

Другой защитник, в практике которого было несколько дел о принудительных мерах медицинского характера, полагает, что о возвращении карательной психиатрии говорить все же можно, хотя такие случаи пока и не носят массовый характер, сопоставимый со временами СССР. Адвокат настаивает, что по политически мотивированным делам, которые он вел, «70–80% текста психолого-психиатрической экспертизы может быть посвящено описанию протестной активности человека».

Четкого срока нет — именно поэтому адвокаты и называют его «потенциально бессрочным».

Каждые полгода человек, находящийся на лечении, должен проходить новое освидетельствование. Также сам пациент или его законный представитель имеют право потребовать внеочередную экспертизу. После этого суд решает, продлевать ли принудительные меры медицинского характера. Количество возможных продлений никак не ограничено. «Совершенно ничего не мешает из раза в раз указывать в акте медицинского освидетельствования, что состояние человека не улучшается», — объясняет «Медузе» адвокат, работавший с подобными делами.

«Человека могут обвинять даже в преступлении, которое вообще не предполагает лишения свободы, но он может оказаться в стационаре и будет оставаться там, пока врачи и суд не решат, что он больше не опасен», — добавляет другой защитник, согласившийся ответить на вопросы «Медузы» на условиях анонимности. 

При этом, продолжает собеседник, в заключениях врачей при повторных освидетельствованиях обязательно должно быть указано, проявляет ли пациент критику к заболеванию и критику к содеянному. Проще говоря, эксперты должны оценить три вещи:

Формально это не обязательное требование. Однако адвокаты, с которыми поговорила «Медуза», сходятся в том, что человеку, настаивающему на своей невиновности, сложнее добиться отмены принудительных мер медицинского характера.

«Здесь опять же действует формальный подход, — говорит один из адвокатов, — судья, который рассматривает вопрос о продлении лечения, само уголовное дело не слушал. Из всего дела у него, чаще всего, есть только постановление о назначении принудительного лечения, где написано, что человек совершил определенное преступление — хотя и не может нести за него ответственность. Врачи, составляющие заключение, также не разбираются, виновен человек или нет, — это не их работа. У них тоже есть решение суда, где написано, что человек совершил преступление, а стало быть, если он не признает это — его надо еще полечить. Потенциально это создает замкнутый круг».

Судья в отставке, побеседовавший с «Медузой», не совсем разделяет эту позицию. По его словам, решение о продлении принудительных мер медицинского характера, основанное только на том, что у человека нет критики к содеянному, «не прошло бы ни одну апелляцию». Однако судья согласен, что если человек отрицает, что «совершил уголовно наказуемое деяние, а доказательствами установлено, что это сделал он, и если при этом, по заключению врачей, сохранились признаки заболевания», то «надежды на то, что меры медицинского характера будут прекращены, скажем так, мало».

Мы не знаем. Все, что связано с принудительными мерами медицинского характера, довольно плохо отражается в данных судебной статистики. Формально это нужно, чтобы защитить медицинскую тайну людей, отправленных на лечение. Однако в итоге мы практически ничего достоверно не знаем о том, сколько людей содержатся в стационарах, как долго они там находятся — и как часто их освобождают.

Так, по данным судебной статистики, в 2022 году было вынесено 8443 решения о принудительном лечении (для сравнения: общее число осужденных за 2022 год в России составило почти 615 тысяч человек). Однако мы не знаем, сколько людей отправили в стационары, а сколько — на амбулаторное лечение.

Не меньше проблем и с данными о том, как часто люди, отправленные на принудительное лечение, покидают стационар. В статистике судебного департамента все ходатайства о продлении, прекращении и изменении условий принудительных мер медицинского характера собраны в одну строку. В 2022 году суды рассмотрели свыше 50 тысяч таких обращений и удовлетворили больше 48,5 тысячи из них. При этом мы не знаем, какую долю составляет продление принудительных мер, а какую — их прекращение.

Федеральный судья в отставке, с которым поговорила «Медуза», считает, что «случаев прекращения мер медицинского характера достаточно [много]». По его словам, медицинские учреждения и суды «сами рады», когда есть возможность прекратить принудительное лечение. При этом судья признает, что в подавляющем большинстве случаев человек покидает стационар, лишь когда с этим согласны врачи. Он смог вспомнить лишь один случай, когда суд, в котором он работал, решил прекратить действие принудительных мер вопреки позиции медиков.

Адвокат, согласившийся поговорить с «Медузой» на условиях анонимности, рассказывает, что в его практике есть случаи, когда принудительное лечение продлевалось каждые полгода в течение многих лет — 10 и более. «По „странному совпадению“ у [пациентов, находящихся на принудительном лечении долгие годы] и статьи уголовного кодекса с большими сроками наказания», — заключает защитник.

Сложно сказать. Формально лечение таких людей не должно отличаться от лечения других пациентов психиатрических стационаров: ведь с точки зрения закона людям, которых отправили на принудительные меры, должны помочь, а не наказать.

В законе также сказано, что психические расстройства при недобровольной или принудительной госпитализации нельзя лечить хирургическими и другими методами, вызывающими необратимые изменения. Нельзя проводить некоторые клинические исследования (например, испытания лекарств) с участием этих пациентов.

Однако вскоре после перевода Виктории Петровой в психиатрический стационар ее адвокат рассказал о жестоком обращении с подзащитной — там ее заставили раздеваться при мужчинах, заламывали руки, привязывали к кровати и кололи препараты, после которых Петрова не могла говорить.

Впрочем, нельзя до конца быть уверенным, что это элемент давления именно на Петрову. Адвокаты, правозащитники и журналисты много лет сообщают о бесчеловечных условиях содержания людей в психиатрических клиниках и психоневрологических интернатах, где пациенты могут подвергаться сексуализированному насилию и избиениям. Иногда люди, помещенные в клиники и интернаты, кончают жизнь самоубийством или умирают от недостатка ухода.

Такое возможно — но подобная тактика редко приводит к желаемому результату. Люди, которые не разбираются в психиатрии, нередко довольно неумело симулируют психические расстройства. Например, смешивают разные, не сочетающиеся симптомы — и не демонстрируют важные. Поэтому психиатр обычно может отличить симулирующего человека от действительно имеющего психическое расстройство.

Видят такую симуляцию обычно и судьи, объясняет «Медузе» один из них: