Не Чужой, а Другой Ноа Хоули в сериале «Чужой. Земля» сумел шагнуть за границу человеческого
Закончился первый сезон сериала «Чужой. Земля» — дебютного во вселенной «Чужого». Он выходит на Disney+ и Hulu; продюсеры уже планируют продолжение. Шоураннером проекта выступил Ноа Хоули, известный как автор сериала «Фарго». «Чужой. Земля» доказывает: Хоули, как никто, умеет развивать и расширять чужие миры. Самое важное в новом сериале — исчезновение видовых границ: между людьми и машинами стало столько промежуточных вариантов, что различать их бессмысленно. Логично, что и ксеноморфы в этом мире уже не такие чужие, как раньше. Журналист Ольга Шакина подводит итоги сезона.
У братьев Стругацких в романах и повестях о XXII веке — например, в «Малыше» — герои то и дело подкручивают верньеры, чтобы приблизить изображение. Победу гуманизма авторы предсказали, а диджитал — нет. Потому что — как додуматься до цифры в аналоговом обществе?
Ноа Хоули пытается сделать именно это — посмотреть в направлении, которого пока не существует. Он не помещает классические сюжеты в футуристический сеттинг: искусственный интеллект у него не мстит человечеству в рукопашной, как Терминатор или героиня «Ex Machina» Алекса Гарленда. Вместо этого Хоули моделирует техногенную фазу эволюции, получает непредсказуемые результаты и врывается в новое измерение со старой темой AI. Человеку там нет места не потому, что его победила машина, а потому, что само определение «человек» устарело. Уже незачем размышлять, что значит это слово, и проводить грань между био и техно. Все это отменено — как, кстати, и категории мести и зависти, которые постиндустриальному обществу давно без надобности, но которые фантасты-бумеры упрямо тащат за собой в дивный новый мир, как Стругацкие тащили верньеры.
Притом с верньерами, кнопками, выпуклыми двухцветными экранами, курением на корабле и прочей ламповой аналоговостью у Хоули все в порядке. Он бережно перенес в сериал наивный футуризм 70-х, а пластические эффекты предпочел компьютерным: в костюме Чужого снова бегает актер. Однако на этом расшаркивание с оригиналом закончилось.
В 2010-х режиссер первого фильма о Чужом Ридли Скотт зачем-то решил объяснить устройство этой вселенной и снял пару пафосных приквелов — «Прометей» и «Завет». Получившаяся христианская космогония с богами, дьяволами, высшими и низшими расами оказалась до ужаса трухлява и банальна — по сравнению с прорывной, нездешней фантазией художника-сюрреалиста Ханса Руди Гигера, который нарисовал ксеноморфа в 1970-х. Этому визуалу нужен был визионер помощнее — и он нашелся.
Метод Ноа Хаули — взять канонический поп-культурный материал и сделать увлекательное шоу, под восторженный зрительский шумок решив собственные интеллектуальные задачи. В прославившем его сериале «Легион» он берет второстепенного героя из вселенной «Людей Икс» (у Легиона, сына Профессора Ксавье, даже собственного комикса нет, так что фантазировать можно сколько угодно — фанаты не придерутся) и размышляет о нейронормативности: кто определяет норму, и когда нейроотличных людей надо лечить, а когда оставить в покое? В шедевральном «Фарго» — населяет универсум братьев Коэн коллекцией неуязвимых злодеев, олицетворяющих главные виды современного зла (право сильного в первом сезоне, патриархальность во втором, популизм и фейкньюс в третьем и так далее), и последовательно уделывает их руками крайне несовершенных людей — просто потому, что что-то теплое всегда побеждает что-то мертвое неизвестным науке способом.
Авторская задача в «Чужой. Земля» — описать постгуманистический мир с максимально нечеловеческой точки зрения. В последние десятилетия это пытаются делать философы спекулятивного реализма, отделяющие бытие от его осознания человеком. Один из основных принципов этой философии — отказ от противопоставления субъекта объекту. Хоули начинает с того же — отметает простоту, усложняя унаследованный им мир. Опасных инопланетных видов и владеющих ими злодейских корпораций теперь пять, и даже роботов три разновидности — к синтетикам прибавились киборги и гибриды, синтетические тела с загруженным в них человеческим сознанием. Все эти формы жизни, от разумного механизма до плотоядного растения, Хоули полностью уравнивает в праве на существование, сопереживание, субъектность.
Удивительно, что он первый догадался дать Чужому что-то вроде речи — и тем самым моментально превратить его из стихии в персонажа. Мы смотрим на новорожденного ксеноморфа (выращенного в лаборатории, без грудоломства) глазами небиологического существа, бесстрашного и по-детски любопытного. И внезапно нам кажется вполне нормальным, что героиня-гибрид гладит детеныша по блестящей продолговатой голове. Так просто и эффективно Хоули переводит фокус, меняет нашу систему координат. До того Чужому максимум дозволялось из опасного животного ненадолго превратиться в животное, которое жалко. Теперь он такой же, как мы — одна из форм жизни, не Чужой, а Другой. История о ксеноморфе меняется в соответствии с требованиями времени, когда главный навык — умение уживаться с кем-то непохожим на тебя.
Антикапиталистической пафос тут тоже устроен несколько сложнее, чем бывает. Глобальные корпорации, понятное дело, зло (и допущение, что они правят миром и одну из них возглавляет стартапер-вундеркинд в пижаме, толковое). Автор, конечно, настаивает, что капиталисты не должны владеть ни людьми, ни прочими формами жизни — неважно, созданы те в лаборатории или привезены за корпоративный счет с других планет. Но к этим очевидным мыслям Хоули добавляет кое-что еще: обычные люди (или, скажем так, обычные существа) тоже не имеют права владеть друг другом — даже если называются семьей и свои претензии объясняют любовью.
Центральная пара героев — синтетик-гибрид с сознанием девочки, умершей от рака, и старший брат той самой девочки, удивительно быстро согласившийся считать синтетическое тело сестрой. Для него она — сумма воспоминаний и совместного опыта, для создавшей ее корпорации — дорогостоящий механизм. Но на самом деле она что-то третье, пытающееся понять, собственно, что.
На этом выводе, к сожалению, фантазия автора не то что иссякает, но уходит на перерыв между сезонами. Чем занять машины, кроме восстания, даже Хоули не может придумать. Модель постгуманистического мира, столь точная поначалу, начинает сбоить от некорректных данных уже с середины сезона. Неясно, например, почему в корпорации, возглавляемой гением, отдел безопасности не может ни запереть как следует лаборатории, ни продумать, в какую клетку посадить взбесившегося синтетика, ни защитить секретный объект от проникновения врага хоть чем-то, кроме старомодных военных патрулей.
Но первая высокоударная серия, лично снятая шоураннером, останется лучшей пока что кинофантазией о мире AI и лучшим кино, снятым о Чужом после фильма 1979 года. Ноа Хоули — не только визионер и умник, но и умелый постановщик, мастер поэтичного экшена не хуже Дэвида Финчера или Николаса Виндинга Рефна. Взять хотя бы скримеры-обманки: герой готовится прыгнуть через пропасть, мы ждем, что он упадет — но тут он смотрит наверх, и на него валится Чужой. Или работу со звуком: тревожные шорохи чудищ в клетках — и внезапно грянувший после паузы громокипящий хэви-метал. Экшен-сцены тоже хороши: вместо того, чтобы быть детализированным мочиловом, они часто решены через крупный план лица героя, который не видит, что происходит у него за спиной или за стенами лифта.
Актеры здесь существуют, как в современном театре, отрабатывая крайне интересные задачи — например, как будет двигаться ребенок во взрослом теле, которое может все (причем речь о шестерых разных детях, и у каждого пластические особенности продуманы до мелочей). Тимоти Олифант в роли высокомерного интеллектуала-синтетика со своими двадцатью оттенками легкого недоумения на лице полностью уделывает торжественного Майкла Фассбендера в аналогичной роли.
Еще одно несомненное достоинство сериала — живые, а не обусловленные жанром диалоги, совсем как в лучших сезонах «Фарго». Девочке, внезапно попавшей во взрослое тело, мешает бегать грудь — и она интересуется у взрослых, зачем это нужно. Триллионер сообщает сотрудникам, что главная его цель — не деньги и не власть, а найти собеседника поумнее. Синтетик объясняет гибриду, что главное их отличие от человека — в том, что они не еда.
Хоули — редкий автор, который расширяет чужие миры вместо того, чтобы создавать свои, и при этом избегает упреков во вторичности. Впрочем, ничего удивительного — слишком хорошо это у него получается.
Ольга Шакина