«Суды много положительных решений выносят. 15 смелых судей — это очень круто» Несмотря ни на что, трансгендерные люди в РФ добиваются признания своей идентичности. Вот рассказ юристки, которая помогает им в почти безнадежной борьбе с системой
В июле 2023 года в России вступил в действие дискриминационный закон, который существенно усложнил жизнь трансгендерным людям. Из-за запрета «смены пола» врачебная помощь для десятков тысяч людей в стране оказалась вне закона, а смена гендерного маркера в документах стала почти невозможной. Однако юридические лазейки позволяют трансгендерным людям и сегодня добиваться реализации своих прав — через суды. О том, какие аргументы действуют на судей, сколько разбирательств завершаются успехом и зачем идти на практически безнадежную борьбу с системой, квир-медиа Just Got Lucky поговорило с Эльвирой (имя изменено) — адвокаткой, которая защищает права транслюдей в России и на оккупированных украинских территориях.
Осторожно, в этом тексте есть мат. Если для вас это неприемлемо, не читайте его.
— Сейчас, когда в России запрещены трансгендерные переходы, вы продолжаете судиться с ЗАГСами…
— В России трансгендерные переходы не запрещены! В России установлен новый порядок внесения изменений в актовую запись, а врачам запрещено проводить гендерно-аффирмативные операции. Можно ли это интерпретировать как императивный запрет транспереходов? Я бы не стала этого делать.
Примерно тридцать пять человек сменили документы уже после выхода закона. В досудебном порядке, в судебном — в общем, вариантов, как поменять документы, довольно много.
— Но если переходы не запрещены, то что поменял закон, принятый в 2023 году?
— Изменилась интерпретация самой концепции пола. Если раньше пол был формальным признаком индивида, то сейчас все медикализировалось, теперь это признак биологический, физиологический.
Это можно сравнить, например, с такой ситуацией. Есть понятие «юридическое отцовство», подразумевающее, что человек принимает на себя права и обязанности по воспитанию ребенка. А есть понятие «биологическое отцовство» — оно относится к человеку, от генного материала которого ребенок произошел. И это могут быть две совершенно разные социальные роли.
Так вот, смена гендерного маркера касается вопросов о нахождении человека в обществе. Медикализировать его было неправильно.
— Тем не менее вы говорите, что и после принятия этого закона изменить гендерный маркер можно, в том числе в досудебном порядке. Как?
— Требуется медицинское заключение госкомиссии, подведомственной Минздраву. Такая комиссия, например, работает на базе НМИЦ эндокринологии, там очень хорошие врачи, они делают все, что могут сделать хорошего в рамках закона. Они прямо за людей. Но выше закона прыгнуть они не могут.
Чтобы получить одобрение комиссии, необходимо предоставить эпикризы об операциях, которые были сделаны до вступления в силу этого трансфобного закона.
— А если операция сделана уже после вступления закона в силу или ее вообще не было, то, получается, все, менять графу «пол» запрещено?
— Есть то, что не разрешено, и есть то, что запрещено. Менять гендерный маркер по решению суда не запрещено. Суд может вынести решение и признать юридический факт смены пола, юридически значимый факт принадлежности истца к определенному полу и еще какой-нибудь такой факт, который позволит внести изменения в его актовую запись.
Я привела в суды полторы сотни транслюдей. Когда мы только начинали, было очень много критики, говорили, что мы подвергаем людей бессмысленному стрессу, что и так они бедные котики, у них лапки, а мы их в суд тащим. Мы действительно физически тащим их в суд, не то что мы вместо них идем, они судятся за себя, мы их только поддерживаем.
С точки зрения гражданского общества это очень ценный опыт по отстаиванию своих прав. Судья видит трансчеловека. Может, прежде она видела трансчеловека только [в телепрограмме] у Соловьева, у Киселева. А тут приходит живой человек, у него насущная проблема, он о ней рассказывает.
Возможность поменять маркер через суд никуда не делась, за полтора года после введения запрета в России получено шестнадцать положительных решений — это много.
У судей очень широкие полномочия, и очень широки те области, в которых судья может применить свою власть. Если объяснять на пальцах, то судья может удовлетворить любую хуйню, если захочет, если сочтет это нужным.
Например, вы знаете, что недавно проиграли дело о детранзишне? Ну, не мы, не я. Человек захотел вернуть «М» обратно в паспорт, обратился в суд, принес справку о том, что у него там член, мошонка, кариотип мужской. Что сказала судья? «Пол поменять можно только один раз. Вы уже поменяли. А теперь запрещено. Все, до свидания. Живите теперь с этим». Это было в Свердловской области, дело вел коммерческий юрист, не я. Я бы не дала так изнасиловать право!
— То есть суд может и без хирургической операции признать смену гендера?
— Сейчас это уже очень сложно. У судьи есть власть удовлетворить просьбу о смене гендерного маркера без операции. У нее есть такая власть. И я вчера говорила об этом в суде. Но вчера мы проиграли. Хотя было понятно, что будет отказ, потому что фактура никакая: ни операции, ничего. Женщина родом из Таджикистана, взрослая, ей тридцать восемь лет. Документы она подала до принятия закона, но — и это естественно — в ЗАГСе стали тянуть, послали запрос в Таджикистан, Таджикистан не ответил. Женщину послали на госкомиссию, на госкомиссию ее не берут, потому что у нее операции не было.
По идее, по букве закона, если человек подал заявление на смену маркера до вступления в силу закона, то маркер ему должны поменять. Но как закон приняли, так и пошло: все, всем отказать. Никого не волнует, когда начались эти правоотношения, это вообще больше не аргумент.
Мы вчера плакали все, там был представитель управления ЗАГС, даже она расчувствовалась. Хотя мы были готовы услышать отказ и понимали, что без операции шансов у нас не больше 10%.
Последнее дело без операции удовлетворили в июне. Судья пожалела моего доверителя, она понимала, мы сумели до нее донести, что человек не сможет пройти госкомиссию, потому что операции не было, и если она не вынесет положительное решение, то все, пиздец, человек вот так будет жить, страдать. И она взяла на себя такую ответственность. Сейчас с доверителем все хорошо.
— А с операцией шансы насколько выше?
— С операцией — ну, где-то на треть, наверное, смотря с какой. Если вагинопластика, то поменяют [гендерный маркер]. А вот если что-то промежуточное… Например, с мастэктомией хорошо меняют. Если там орхи сделана, то с орхи у меня два суда проиграны, но один выигран. Тут, опять же, все на усмотрение суда.
Тут нет каких-то конкретных лекал, это не математика. Вообще юриспруденция, право — это не то, что два плюс два будет четыре. Все гораздо сложнее. Очень влияет человеческий фактор. По сложности юриспруденция скорее как медицина.
— Вы за полтора года привели в суд примерно 150 человек, из них 15 выиграли процессы. То есть ровно 10% успеха…
— У меня успех — больше 35%. Мы считаем дела, которые рассмотрены по существу и по которым вынесены решения суда: удовлетворение искового требования или отказ. И у нас по всей России сейчас 24 проигранных суда и 15 выигранных по существу.
Но суды часто сливают дела: возврат, отказ, обездвиж, оставление без рассмотрения, прекращение производства. У нас несколько людей в процессе передумали судиться. Был парень, он очень нас подставил, потому что судья сказала: «принесите оригиналы документов, так уж и быть, я вам удовлетворю». А он пропал с радаров.
— Многие ваши клиенты так сбегали?
— Я беру только высоко мотивированных доверителей, которые готовы костьми лечь, до Конституционного суда дойти. Если доверитель не готов [биться за свои права], я с ним не буду работать.
— И все-таки очень мало решений, всего пятнадцать, но вы продолжаете настаивать на том, что надо ходить в суды.
— Суды много положительных решений выносят. Это очень много — пятнадцать. Это просто охрененно круто. Представьте, какая воля нужна в нашей Россиюшке прекрасной в такое нестабильное время, когда непонятно, за что с тебя спросят, когда придут и попросят пояснить [по поводу принятых судебных решений]. Это практически героические поступки-то, решения. Пятнадцать смелых судей. Это прямо очень круто.
У нас вообще-то запрещено менять пол, хоть юридически это и не императивный запрет, но вообще-то все знают, что это запрещено. Любого обывателя спроси, можно ли менять пол в России [— все скажут, что нет]. Мы идем в суд с требованием, которое противоречит законодательству, и судья удовлетворяет [наш иск]. Это просто охереть как круто. Это значит, что у нас все еще правовое государство и все еще есть смысл бороться. Пятнадцать — это не мало, это дохрена.
Вообще судьи, даже когда они принимают отрицательное решение, основываются не на трансфобии. Было у меня однажды, извинялась передо мной судья, очень приятная женщина. Она отказала, потом сняла мантию, повесила ее в шкаф и сказала: «Вы меня простите, но у вас такое дело спорное, вы же понимаете». Я понимаю, она хотела сказать, что областной суд не рекомендовал ей удовлетворять [наш иск]. Она имела в виду: «Мне не разрешили, мне не рекомендовали, а я не буду брать на себя такую ответственность». Я сказала, что да, нужно много смелости, я принимаю ваши извинения, но это трусость.
Но судьи есть, на наш век хватит смелых судей. Тех, кто не боится последствий, кому пофигу, что там рекомендовал председатель областного суда. Они говорят: «Я здесь власть, как я решил, так и будет. Захочу — и оправдаю, захочу — и партию сменю». Никто из таких судей не поплатился ни карьерой, ни должностью, более того, двое из них стали председателями райсудов, а двое и так были.
— Я знаю, что среди ваших клиентов есть и трансгендерные люди с оккупированных территорий. Там какой-то уникальный процесс, не как в России?
— Там очень интересная правовая ситуация. Там есть транслюди, как и везде. Там у них собственное законодательство. Надо понимать эту концепцию позиционирования, скажем, ДНР. Когда им нужно — они Россия, когда не нужно — «у нас собственное законодательство, дээнэровское».
У них собственное законодательство и по актам гражданского состояния. То есть имеются свои красивые свидетельства о рождении, браке, смерти и так далее. И у них есть постановление правительства, которое все это регулирует, принятое в 2019 году, на коленке написанное Пушилиным, и ЗАГСы в ДНР работают по этому законодательству. И тут тоже возникают коллизионные юридические вопросы.
В их постановлении написано, что [для смены гендерного маркера] в ЗАГС должно быть предоставлено медицинское заключение об изменениях (в скобочках: коррекции) половой принадлежности. Это является основанием для смены пола в документах. И дальше начинаются интерпретации.
Я, например, отправляла запросы в Минюст ДНР: по какому законодательству все это у вас работает? Они говорят — по законодательству ДНР [действующему] до 1 января 2026 года. Окей, я пишу в Минздрав: что в понимании Минздрава ДНР является справкой (медицинским заключением, — прим. «Медузы») о смене пола? Кто эту справку выдает? Что это вообще? Какая операция для этого должна быть проведена? Что это значит? Они говорят: это российское заключение, выданное госкомиссией. Вот, получается, закольцованная ситуация, да? И дальше вопрос, как интерпретировать эту ситуацию.
У меня на разных судах тоже разная позиция, иногда мы переобуваемся в полете. Один суд начался, когда закон о запрете трансперехода еще не был принят. И мы говорили: [медицинское] заключение российское, ДНР — это Россия, а значит, по конституции федеральные законы выше, чем ваши. Раз ДНР это часть великой России, значит, удовлетворяйте.
Потом, когда закон о запрете был принят, стали судиться уже по-другому. Я приходила и говорила: у вас же собственное законодательство, давайте уважать ваше законодательство и давайте судить по вашему законодательству. У меня было четыре суда по российскому законодательству и один по дэнээровскому. Его, кстати, выиграли, и два по российскому тоже, еще два оспариваем.
— Почему вы продолжаете работать в России? Вы же в очевидной опасности, помогаете практически запрещенным людям. Наверняка на вас и доносов много пишут?
— Я работаю юристом, занимаюсь частной практикой, у меня очень много разных дел, уголовки много, каких только нет. Как адвокат я не вхожу в конфронтацию с государством, государство мне не враг и я ему не враг. Ну, доносы пишут иногда на меня, не часто. Опять же, я им не враг, я по своему образу довольно скрепная тетка.
Я никогда не приду в суд и не произнесу словосочетание «гендерный маркер», потому что маркер — это фломастер, понимаете? Судей это будет только раздражать. Я найду, как сказать. Я взрослая тетка, я умею разговаривать на языке госорганов, я умею их убеждать, [умею объяснять,] почему эти дела надо удовлетворять. И поэтому у меня с госорганами хорошие отношения, к моей работе нет вопросов, нет претензий, они не видят во мне врага, и я не вижу врага в лице государства.
Но нервная атмосфера, нервная. У меня собрана сумка для СИЗО, мой адвокат [постоянно] наготове поехать куда-то в любой момент, когда меня мордой в пол положат.
Сумку для СИЗО я собрала летом 2023 года. Когда первые разговоры про экстремизм начались, что вот, мол, ЛГБТ — экстремисты, я посмотрела, прикинула, на сколько могут посадить. Ну, думаю, максимум лет пять, может, года три. Думаю, три года — не так много. Естественно, я осознаю свои риски.
— Что лежит в вашей сумке, собранной для СИЗО?
— Много всего: одежда, книги, шерстяные носки, кипятильник, кружка, что-то такое. Целый набор мыльно-рыльного. А еще уголовный кодекс, уголовно-процессуальный, уголовно-исполнительный.
— Тяжело жить и работать в условиях постоянной угрозы. Почему между спокойствием и своим делом вы выбрали дело?
— Это образ жизни — правозащита. Правозащитник остается собой в любой ситуации, даже если его посадят — была же правозащита в сталинских лагерях. Это образ жизни, образ мыслей, я просто не могу по-другому. Я работаю на то, чтобы люди меньше страдали. Я защищаю права людей. ЛГБТ — не ЛГБТ, это дело десятое, я защищаю права людей, чтобы страданий в их жизни было меньше, я не могу по-другому.
Ну сяду, отсижу достойно и выйду, меня это особенно не пугает. Там нормально, у меня куча знакомых сидели, там не настолько все страшно, там жизнь, обычная человеческая жизнь. Тем более я юрист, я там буду в хорошем положении, не у параши, если дойдет до этого. Остаться в России и продолжать правозащитную деятельность — это осознанный выбор, взвешенный.
Фото на обложке: Luis Soto / SOPA Images / LightRocket / Getty Images