Тишина в искусстве: от 4'33'' Джона Кейджа до Марины Абрамович, которая заставила замолчать 250-тысячный музыкальный фестиваль Эта акция — вершина «молчаливого перформанса»? И кто его вообще придумал?
Перформанс Марины Абрамович, во время которого она попросила многотысячную толпу на рок-фестивале в Гластонбери семь минут помолчать, стал, вероятно, самой масштабной акцией, основанной на идее молчания. Сербская художница далеко не первая, кто использует этот прием. «Медуза» составила краткую историю тишины и пустоты в мировом искусстве — от пьесы Джона Кейджа до «немых опер» Роберта Уилсона, без которых перформанс Абрамович бы не появился.
Главные молчащие
Джон Кейдж — 4'33'' (1952)
Самая известная «безмолвная пьеса», без которой невозможен разговор ни о каком произведении искусства, имеющем делом с тишиной. 29 августа 1952 года на благотворительном концерте в городе Вудсток пианист Дэвид Тюдор исполнил новую пьесу композитора (и своего приятеля) Джона Кейджа, получившую название 4'33''. Как и следовало из названия, она длилась 4 минуты 33 секунды, на протяжении которых пианист на сцене не издал ни единого звука. Он лишь поднимал и опускал крышку клавиатуры, отмечая начало и конец очередной части (в пьесе их три, и они разной продолжительности). Содержанием пьесы становятся случайные звуки, раздающиеся в зале в этот момент.
Пьеса, получившая известность как silent piece («беззвучная пьеса» или «пьеса тишины»), стала самым важным сочинением Кейджа и, возможно, самым влиятельным в XX веке. Ей посвящено несколько книг, целая серия выставок, дискография 4'33'' насчитывает десятки записей — ее «исполняли» камерные ансамбли, симфонические оркестры, хеви-металлисты и электронные музыканты.
Самый масштабный проект — бокс-сет STUMM43, выпущенный в 2019 году лейблом Mute, где 4'33'' исполняют Depeche Mode, Moby, Laibach, Erasure и другие артисты лейбла. Это не противоречило изначальной идее — у пьесы есть подзаголовок «для любого инструмента или комбинации инструментов». Партитура 4'33'' состоит из странички с тремя пунктами:
- 1. Tacet
- 2. Tacet
- 3. Tacet
Сам Кейдж считал ее своим важнейшим сочинением. В беседе с Джоном Коблером он подчеркивал, что, хотя все считают 4'33'' «пьесой тишины», на самом деле она совершенно не об этом:
Меня не поняли. Такого понятия, как тишина, не существует. То, что слушатели приняли за тишину, потому что не умели слушать, было полно случайных звуков. [На премьере] можно было услышать ветер в первой части. Во второй на крышу стали падать капли дождя, а в третьей люди и сами стали издавать интересные звуки, когда заговорили или двинулись к выходу.
Придумывая 4'33'', Кейдж пытался создать в прямом смысле бесстрастную пьесу:
Я хотел, чтобы это сочинение было свободно от моих симпатий и антипатий, потому что считаю, что музыка должна быть свободна от чувств и мыслей композитора. Я хотел привести других к пониманию того, что звуки их окружающие создают музыку более интересную, чем та, которую можно услышать в концертном зале.
Результат был обратным: премьера 4'33'' вызвала негодование со стороны слушателей, в том числе и близких друзей Кейджа. «Когда люди поняли, что ничего не произойдет, они разозлились, и даже через 30 лет не забыли и не простили, и злятся до сих пор», — говорил он в 1982 году.
Симпатизирующая Кейджу нью-йоркская издательница Хелен Вулф написала ему письмо, в котором заявила, что он гробит свою карьеру и просто дразнит слушателей, что это совершенно несмешная шутка и что, если бы ее издательство выпустило книжку с белыми страницами, их бы сочли не шутниками, а мошенниками. Кейджу пришлось оправдываться — он утверждал, что относится к 4'33'' совершенно серьезно, что реакцию слушателей невозможно спрогнозировать — и он даже не пытался это сделать. И что его единственной задачей было создать искусство «не иллюстративное, не символическое, не дидактическое», то есть создать «просто жизнь, которую мы только учимся воспринимать»:
То, что мы слышим, определяется нашей собственной пустотой, нашей восприимчивостью. Если слушатель наполнен идеей, что эта пьеса придумана, чтобы над ним поиздеваться, — для него она такой и будет. Но это одна реакция из десяти тысяч, и они будут самыми разными — от шока и недоумения до спокойствия и просветления. Я не могу на это повлиять, да меня это и не интересует.
Парадоксальным образом 4'33'' оказалась пьесой одновременно о ценности тишины и о невозможности тишины.
Предшественники 4'33''
Молчание как духовная практика широко распространено в разных религиозных течениях — такой обет принимали многие, от пифагорейцев до православных монахов-исихастов, а с буддистским обетом молчания вачамъяма можно и сегодня столкнуться на ретритах и випассанах.
Но тишина в искусстве чаще всего носит прикладной характер. Молчание в театре — сильный прием, который никогда не может быть абстрактным: в «Борисе Годунове», например, народ безмолвствует не просто так, а в «ужасе». Театральное молчание всегда очень эмоционально заряжено. Как и просто пауза в музыке, которая традиционно не может быть чересчур длинной, — обычно ей отводят роль запятой, в крайнем случае многоточия.
Тем не менее у 4'33'' довольно много предшественников. Первый и самый анекдотический — абсолютно пустая партитура без нот под названием «Траурный марш для похорон великого глухого», придуманная французским журналистом-остроумцем Альфонсом Алле в 1897 году. Он же одним из первых, за 33 года до Малевича, написал «черный квадрат» — графику под названием «Битва негров в пещере глубокой ночью» (1882). Были у него и другие монохромные картины, например «Уборка урожая помидоров на берегу Красного моря апоплексическими кардиналами» (1884).
Свою «беззвучную пьесу» в 1919 году сочинил австро-чешский композитор Эрвин Шульгоф. В отличие от марша Алле, где были лишь две пустые нотные страницы с названием, партитура пьесы Шульгофа «In Futurum» состояла из разнообразных значков, изображающих паузы, и дополнительных указаний (но, разумеется, без нот). В 1941-м композитор Раймонд Скотт написал беззвучное произведение для джазового оркестра, который должен двигаться на сцене в тишине. Кажется, сама идея записать тишину нотами посещала самых разных людей: петербургский композитор Александр Кнайфель рассказывал в интервью, что проделал это на нотном листке в восемь лет — за год до появления 4'33''.
Вдохновители
Нью-Йорк и Париж
Но Кейдж вдохновлялся прежде всего работами своего друга и соратника, художника Роберта Раушенберга. Его «Белые картины» — это серия белых холстов, на которых ничего не нарисовано.
Зритель, пришедший на выставку Раушенберга, обнаруживал, что эти холсты все время выглядят по-разному — на них падали тени самих зрителей, влияло освещение, время дня. По сути, эту же идею, но в музыке исследует 4'33'', которая всякий раз звучит по-другому и все же остается пьесой Кейджа. Увидев полотна своего друга, Кейдж с тревогой понял, что музыка опаздывает с этой идеей — и пьесу нужно закончить как можно скорее (несмотря на внешнюю простоту, он работал над ней четыре года).
Повлиять мог и фильм Жана Кокто «Орфей» (1950) — в нем герой открывает книгу стихов «Нудизм», и ее страницы оказываются абсолютно пустыми. А особенную чуткость к тишине, ритму и движениям композитор, возможно, получил в 1940–1941 годах, когда подрабатывал аниматором в больнице в Сан-Франциско: гости, навещавшие больных, оставляли ему на время своих детей. В интервью он рассказывал, что его просили развлекать детей абсолютно беззвучно, чтобы не мешать пациентам, и ему приходилось придумывать тихие игры, основанные на «ритме в пространстве».
В 1949 году в Париже художник Ив Кляйн создал симфонию «Monoton-Silence», в которой оркестр в течение 20 минут держал один простой ре-мажорный аккорд, а следующие двадцать минут не издавал ни звука. «Дирижировал» оркестром сам Кляйн. Он также с необычайной помпой открыл выставку «Пустота» (1958), состоявшую из пустой комнаты, в которой не было никаких произведений искусства, а позже прославился своими монохромными полотнами.
В результате за десятилетие были созданы: картины без изображений (Раушенберг, Кляйн), кино без изображений (Нам Джун Пайк), беззвучная музыка (Кейдж) и выставка без картин (Кляйн).
Древний Китай и Япония
Но главным источником вдохновения для Кейджа и его друзей была восточная философия.
Прежде всего — японский дзен-буддизм: в конце 1940-х Кейдж несколько лет ходил на занятия японского буддолога Дайсэцу Судзуки. Благодаря ему он стал относиться к сочинению музыки как к действию, которое просто «помогает звукам раскрыться»: композитор становится кем-то вроде садовника, задача которого — как можно меньше вмешиваться в процесс. Музыка должна, решил он, менять сознание слушателей — так, чтобы оно открывалось новому опыту.
Не только восточная философия, но и живопись уделяет важную роль теме пустоты. В японском искусстве есть понятие «ехаку» — пространство в живописи, оставленное незаполненным (то, что невидимо, но точно присутствует — как, например, горы в тумане). В китайской пейзажной живописи существует схожее понятие «лиу баи». Эти прорехи в картинах, незаполненная пустота приближали рисунок к реальному миру.
Еще одним важнейшим источником для Кейджа стал древнекитайский трактат «Книга перемен», который воспевает пустоту как основу всего мира.
- Тридцать спиц сверкают в колесе,
- Скрепляют пустоту внутри.
- Пустота придает колесу толк.
- Лепишь кувшин,
- Заключаешь пустоту в глину,
- И польза кувшина заключена в пустоте.
- Пробивают двери и окна —
- Дому служит их пустота.
- «Наличие» — определяет вещь,
- А «пустота» — возможность ее употребления.
- (перевод Олега Борушко)
Так философы объясняли, почему пустота придает всему смысл, живописцы изображали это на картинах, а музыканты старались увидеть смысл не в том, что написано в нотах, а в том, что остается за ними, воспевая «неслышимую музыку». Британский исследователь Джозеф Нидэм в работе «Наука и цивилизация в Китае» цитирует высказывание XVIII века, посвященное игре на лютне цинь — китайские мыслители считали, что идеальная музыка возникает, когда музыкант вовсе не прикасается к струнам:
Даже самый искусный игрок, издавая одну ноту, уничтожает другую. Давая вибрировать одному звуку, пренебрегает другим. Так что лучше не дергать за струны вовсе. Все пять нот идеальны сами по себе.
Последователи
Роберт Уилсон. «Немые оперы»
Книга Кейджа «Тишина» — сборник его эссе и лекций, опубликованных в 1961 году, — повлияла на целое поколение художников, музыкантов и режиссеров. В их числе был театральный режиссер Роберт Уилсон. «Мысль Кейджа о том, что тишины не существует, показалась мне очень интересной, — говорил он. — Мы дышим, бьется сердце. Пока мы живы, есть и звуки».
Вскоре к «музыке без звуков» и «картинам без изображений» он добавил «немые оперы» — многочасовые постановки, основанные на идее структурирования тишины. Критики называли их «ожившими сновидениями». Самая известная, семичасовая беззвучная опера «Взгляд глухого» основана на истории слабослышащего мальчика, которого Уилсон усыновил тогда же, когда прочитал «Тишину» Кейджа. Уилсон подчеркивал, что опера прекрасно может существовать и без музыки (раньше оперой называли вообще любой опус).
Позднее он часто занимался оперной режиссурой, взяв за правило начинать постановку с беззвучного прогона: оперные певцы и певицы проходили классическую оперу целиком, в костюмах и декорациях, не издавая ни звука. «Мы начинаем с того, что слушаем тишину, или, точнее, [многие] тишины, — объяснял он. — Наблюдаем за их структурой. А потом я добавляю текст и музыку. Лучший способ услышать что бы то ни было — это слушать тишину».
Молчащий театр
Драматический театр XX века тоже увлекся тишиной и начал придавать особое значение паузам. Кейджевскую «Лекцию о Ничто» ставили по всему миру (в том числе и Уилсон), а в начале 1990-х музыковед Петр Поспелов даже снял по ней фильм-перформанс, который показывали по российскому телевидению. В 2014 году «Лекцию о Ничто» преобразовал в минималистичный спектакль для 12 зрителей Дмитрий Волкострелов.
Театроведы в контексте тишины часто говорят, например, о «пинтеровской паузе» — особенном моменте в пьесах драматурга Гарольда Пинтера. Молчание часто понимали как диагноз обществу — симптом некоммуникабельности, неспособности найти общий язык. Но сам Пинтер с этим спорил:
Мы прекрасно находим общий язык когда молчим. Есть два вида тишины. Одна — когда не произносится ни слова. Вторая — когда льется водопад слов. Но это просто дымовая завеса. То, что мы слышим, всегда указывает на то, что мы не слышим.
Нобелевскую премию Пинтеру дали с формулировкой «За умение чувствовать бездны под заурядной болтовней».
Но самым молчаливым видом театра можно считать опыты режиссера Всеволода Лисовского. В «Молчании на заданную тему» (2015) на сцену выходит актер Алексей Юдников и в течение часа молчит вместе с залом на тему, которая объявляется прямо перед началом. В аннотации к спектаклю говорилось:
Того, что благодаря молчанию вскроются какие-то особые сокровенные смыслы, мы обещать не будем. Мы же не идиоты. И не жулики. Это именно спектакль. Развлекательное мероприятие. Оказание услуги населению. Мы предоставляем этому самому населению остродефицитный товар — молчание.
Позже у Лисовского появился цикл «Молчание классиков», в котором участники «промалчивали» классические пьесы — Эсхила, Еврипида, Шекспира, Шиллера, фон Клейста, а после эмиграции из России в 2023 году он вместе с киноведом, куратором и поэтом Константином Шавловским сделал серию перформансов «Оказывается, это не ты» в Тбилиси, Ереване и Париже, где зрителям предлагается промолчать поэтические тексты.
«Вандельвайзеры»
С легкой руки Кейджа тишина проникла и в современную академическую музыку. В сочинениях композиторов после 1950-х паузы становились необычно длинными, а сама музыка — едва слышной.
В 1992 году в Европе появилось даже сообщество композиторов Wandelweiser, специализирующихся на необычайно тихой, разреженной, хрупкой музыке, полной пауз. Основанное датчанином Антуаном Бойгером и немцем Буркхардом Шлотауером, сообщество быстро начало разрастаться и сейчас насчитывает несколько десятков композиторов-экспериментаторов из разных стран мира. Немецкий композитор Эва-Мария Хоубен, один из лидеров группы, объясняла в программном эссе, что музыка может «существовать между появлением и исчезновением, между звуком и тишиной, почти не существуя». Музыкальный критик The New Yorker Алекс Росс в эссе «Композиторы тишины» так описывал свои впечатления от этой музыки:
Тишина перевешивает звук настолько, что кажется, будто произведение вот-вот исчезнет. Много раз я ставил диск Wandelweiser, начинал заниматься чем-то еще и моментально забывал, что играет музыка. А потом вздрагивал от звука, как если бы в комнате, которую я считал пустой, кто-то заговорил.
Семь минут коллективного молчания
Что повлияло на Абрамович кроме Кейджа
Перформанс Абрамович, как и вообще любая попытка молчать в течение какого-то короткого времени, неявно отсылает к традиции минут молчания, тоже появившихся в XX веке. Как и все художественные акции, минуты молчания связаны с интенсивным — и зачастую очень некомфортным — ощущением длящегося времени и предполагают, что тишина может быть наполнена определенным смыслом. Например, уважением к павшим.
Изобретение минуты молчания приписывают журналисту Эдварду Джорджу Хани, который в 1919 году предложил таким образом чтить погибших в Первой мировой каждый год в День перемирия, 11 ноября. Впрочем, Хани предлагал пятиминутку молчания, которую посчитали слишком длинной, сойдясь на двух минутах. Именно двухминутное молчание стало стандартным ритуалом в англоязычных странах.
Во время Второй мировой в Великобритании некоторое время была популярна еще одна минута молчания, на этот раз длившаяся ровно минуту, — ее предполагалось соблюдать каждый вечер в 21:00, после первого удара Биг-Бена. Она задумывалась как общебританская групповая медитация или молитва, направленная на прекращение войны. Небольшая группа последователей продолжила соблюдать ее и после войны.
Получила распространение теория, согласно которой даже сами нацисты считали «минуту молчания» тайным британским оружием.
Длина минуты молчания варьируется в очень широких пределах.
Первый официально зафиксированный ритуал такого рода длился и вовсе десять минут (в 1912 году сенат Португалии таким образом почтил память Жозе Параньоса, министра иностранных дел Бразилии). При этом формальная минута молчания чаще всего оказывается короче — ее обрывают раньше.
В СССР минута молчания впервые появилась в 1965 году, ее транслировали по телевидению в рамках одноименной передачи. На протяжении передачи дикторы сначала зачитывали обращение к зрителям, а сама минута молчания длилась 90 секунд.
Минуту молчания многие автоматически наполняют религиозным содержанием. Создатели советской минуты — тележурналисты советского телевидения, готовившие передачу «Минута молчания» (1965), — говорили об этом прямым текстом: «Была идея создать первую советскую молитву».
В Америке, где молитвы перед началом учебы в школах официально запретили в 1962 году, начали вместо них проводить «момент молчания», что стало предметом многолетних судебных тяжб. Атеисты и правозащитные группы, боровшиеся с распространением религии в школах, утверждали, что это просто замаскированная молитва — и что никакой нерелигиозной подоплеки у 60 секунд тишины быть не может. Почти все истцы проиграли — теперь, в зависимости от штата, у школ есть право или обязанность начинать день с минуты молчания, во время которой ученики могут думать о чем угодно — от них требуется лишь сидеть молча.
Акция в Гластонбери
Появление Абрамович на «Гластонбери» можно считать самым массовым молчаливым перформансом в истории, поскольку в нем участвовало более 250 тысяч человек. На самом деле самый известный и более масштабный перформанс Абрамович, связанный с молчанием, — «В присутствии художника» («The Artist is Present», 2010). Во время него художница на протяжении восьми дней смотрела в глаза зрителям своей персональной выставки в MoMA — всего их, по подсчетам музея, было около полутора тысяч. Кроме того, наблюдали за ним и просто зрители — и за все время работы выставки их было более 850 тысяч, гораздо больше, чем на Гластонбери.
Можно ли считать «Семь минут» продолжением идей Кейджа? И да и нет.
Пьесу Кейджа при желании можно рассматривать и как безмолвную молитву (первоначальный набросок 4'33'' назывался «Silent Prayer»), и как молчаливый протест (Кейдж с одобрением относился к идеям пассивного сопротивления и рассказывал, как однажды утихомирил молчанием раздраженного нью-йоркского таксиста). Но все же главное в его пьесе и работах многих его последователей — любование случайным, сиюминутным и преходящим, и максимальное, насколько это возможно, исключение из акта творчества собственно художника.
Метод Марины Абрамович совершенно иной: она проводила перформанс, сконцентрировав все внимание многотысячной аудитории на себе, — все семь минут она стояла на сцене в платье, скроенном в форме знака «мир». Главным же в нем стало не любование случайными звуками, а мощное групповое действие — от участников требовалось положить руки на плечи соседям.
Однако ее идея легко могла не сработать. Публика пришла на рок-фестиваль не за этим. Не всем комфортно трогать посторонних — и даже просто молчать семь минут. Как знают все, кто наблюдал вживую исполнение пьесы Кейджа, даже 4 минуты 33 секунды — это очень долго. Многим же тягостно выдержать и минуту молчания. Справилась ли Абрамович за счет своей энергетики, точно продуманной структуры перформанса или опыта молчащих художников всех времен, вопрос открытый — но у нее все получилось.
«Медуза»