«Камень. Ножницы. Бумага» — документальный фильм Антона Желнова и Анны Наринской об издательстве «Ардис» В советское время оно выпускало за границей Довлатова, Бродского, Набокова. Что это значило для читателя?
4 декабря в Риге на большом экране покажут фильм журналиста Антона Желнова и литературного критика Анны Наринской «Камень. Ножницы. Бумага» — об истории издательства «Ардис». Его создатели Карл Проффер и Эллендея Проффер сохранили и выпустили в печать многие книги, запрещенные в СССР: Сергея Довлатова, Иосифа Бродского, Саши Соколова, Владимира Набокова и многих других. В России картина не выйдет. По просьбе «Медузы» накануне премьеры ее посмотрел литературный критик Николай Александров — и описал эпоху, которая нуждалась в тамиздате.
Документальный фильм Антона Желнова и Анны Наринской «Камень. Ножницы. Бумага» посвящен американскому издательству «Ардис» (Ardis Publishing), основанному в начале 1970-х годов профессором Мичиганского университета Карлом Проффером и его женой Эллендеей Проффер. «Ардис» — одно из наиболее известных зарубежных издательств, специализировавшихся на выпуске русской литературы и в первую очередь книг, запрещенных или не публиковавшихся в Советском Союзе.
На протяжении трех десятилетий «Ардис» выпускал, распространял и доставлял в Россию произведения Владимира Набокова, Надежды Мандельштам, Саши Соколова, Иосифа Бродского, Сергея Довлатова, Василия Аксенова и многих других писателей. Более того, «Ардис» для многих писателей-диссидентов был своего рода культурным центром и центром адаптации.
В фильме идет речь о советской цензуре, рукописях, писателях за границей и их амбициях. Некоторые герои в нем показаны на первом плане: Бродский, Соколов, Довлатов. Некоторые остаются в тени: о Набокове говорится совсем немного, как и о Надежде Мандельштам, о которой так подробно, с необыкновенной теплотой и уважением пишет Карл Проффер в своей книге «Без купюр».
«Камень. Ножницы. Бумага» — еще и повод поразмышлять о том, что такое литература. Сопоставим два простых слова: «литература» и «текст». Текст сочиняется автором, и у него могут быть сложные отношения со своим произведением. Но как только текст создан, начинается совсем другая история. Текст самостоятелен, безразличен к автору и читателю, он существует отдельно. Не важно, как он воплощен: написан на бумаге, напечатан, набран на компьютере или живет только в устной традиции, в памяти людей или отдельного человека.
Текст не всегда создается для того, чтобы быть познанным, открытым. История знает множество запретов и ограничений, которые специально накладывались самим автором, чтобы текст утаить: вспоминаются сакральные алхимические трактаты, шифрованное письмо, личные дневники (скажем, «Интимный дневник» Андрея Белого). Есть рукописи хранящиеся, но неопубликованные. Есть издания тиражом в единицы экземпляров. Есть тексты, которые не дошли до нас. Есть произведения, о существовании которых известно, но мы не знаем, вышли ли они.
Автор может создавать текст, вообще не предполагая его прочтение, ознакомление с ним. Или может бросить рукопись в неизвестность, как запечатанную бутылку с запиской в океан. Именно так дошла до «Ардиса» «Школа для дураков» Саши Соколова. Маша Слоним, работавшая в «Ардисе», с полным основанием говорит в фильме, что именно она открыла Сашу Соколова как писателя.
Слово «литература» же подразумевает социальную жизнь текста, его взаимоотношения со временем, обществом, иными словами — погружение текста в контекст. И этот контекст влияет на отношение к тексту как читателя, так и самого автора. «Камень. Ножницы. Бумага» возвращает нас в советскую эпоху — то есть во времена специфических условий бытования текста, которые определялись советским государством.
Во-первых, само слово, тем более слово печатное, было сакрализовано, напоминают авторы фильма. Государство — равно как и общество — в слове усматривало силу, видело в нем огромный потенциал социального воздействия и стремилось эту силу себе подчинить, проконтролировать ее, приручить.
Писатель, разумеется, тоже рассматривался как социально значимая фигура, способная «глаголом жечь сердца людей», изменять жизнь и социальный порядок. И, конечно же, он был окружен государственной заботой и попечением. Его тоже необходимо было приручить, заключая в рамки запретов и ограничений. В частности, создав для него специфический загон — Союз писателей. Нарушавших установленные границы подвергали наказаниям. Прежде всего лишали доступа к публике, то есть не печатали.
При этом запреты не понижали, а, наоборот, только повышали весомость утаенного слова. Если сокрыли, значит, слово обладает большой силой — в нем есть какая-то мистическая притягательность, как в яблоке с древа познания.
В пространстве официальном, разрешенном — или, скажем так, ограниченно разрешенном — существовали книги и толстые журналы. Не случайно на последние так трудно было подписаться. Писатель Владимир Маканин рассказывал, что журналам запрещали его печатать, но книги он издавать мог — и они выходили. К книгам государство подчас относилось равнодушнее.
В пространстве сокрытом и утаенном существовали библиотеки, спецхраны, архивы, куда заключались дореволюционные издания, философская, психологическая, религиозная литература (например, в библиотеке первого гуманитарного корпуса МГУ Библию выдавали только студентам третьего курса). Чтобы получить доступ к сокрытым книгам, читателю нужно было не только попасть в библиотеку, но и знать, что искать — хотя бы иметь библиографические данные. Отсюда такая ценность библиографий в советскую эпоху. Они переписывались и копировались так же, как и тексты самих произведений.
Запрещенное, неподнадзорное, внегосударственное пространство заполнял самиздат — перепечатанные («„Эрика“ берет четыре копии»), переписанные и, позднее, репринтные рукописи дополняло устное бытование текстов на квартирниках и чтениях.
Некоторые писатели намеренно отказывались от официально разрешенных публикаций и не рассчитывали на них (Лев Рубинштейн, московские концептуалисты и не только). Они выбирали пусть и ограниченную, но верную и заинтересованную аудиторию — свой круг. В книге «Без купюр» об этом пишет один из создателей издательства «Ардис» Карл Проффер.
Другие могли пойти на уступки государству, согласившись на цензурные ограничения. Если это не удавалось, если с государством разрастался конфликт, если даже не сам автор, но его писательский статус подвергался заключению, то есть запрету, и ему выносился негласный приговор (здесь будет уместно вспомнить хрестоматийное письмо Евгения Замятина Сталину), то автор задумывался, как ему дальше существовать в стране. Оставаться или уезжать?
Если автор понимал, что опубликовать текст в Советском Союзе невозможно (Синявский, Даниэль), тогда он решался издать его за границей. Откуда в свою очередь его произведения попадали в СССР. Каким образом — об этом говорится в фильме Желнова и Наринской.
Писатели той эпохи, которую исследует документальная картина, страдали от ущемления их статуса и авторского самоощущения, необыкновенно важного в контексте повышенной социальной значимости слова. Без публикации, без читательского признания или читательской реакции текст не живет, а потому сам автор как будто перестает быть писателем. Это была серьезная травма. Один из участников фильма говорит: «Это были не просто творческие люди, но люди, по которым проехался каток». Груз советского опыта, обращают внимание авторы картины, был заметен в советских писателях и в условиях свободного мира, особенно их западным друзьям и коллегам.
Для автора издательство — посредник (как тут не вспомнить знаменитый «Посредник» Льва Толстого), проводник, выводящий писателя в свет, к широкой публике. Не только бренд, но и редакция, собственно издатель, его личность. Впрочем, в советское время фигура издателя, директора, главного редактора оставалась в тени и для публики он как будто не существовал, в отличие от дореволюционного времени (яркие примеры: Сытин, братья Сабашниковы, Рябушинский). «Ардис» Карла Проффера и Эллендеи Проффер оставался не просто производством, а живым организмом. Этот мотив — главная составляющая фильма, впечатляющая его часть. Кроме всего прочего, он еще рассказывает о любви Карла и Эллендеи и их совсем не простой, необыкновенно насыщенной, но также полной драматических событий жизни. И досмотреть картину точно стоит до финала.
Николай Александров