Российские власти обвиняют режиссерку Женю Беркович и драматургиню Светлану Петрийчук в «оправдании терроризма» из-за постановки «Финист ясный сокол». Однако в соцсетях гораздо активнее обсуждают не само «театральное дело», а слово «режиссерка» — так называть себя просит сама Беркович. В новом выпуске «Сигнала», рассылки от создателей «Медузы», журналистка Шура Гуляева рассказывает, почему споры о феминитивах — это дискуссии о политике и идеологии, которые на самом деле имеют мало общего с правилами русского языка, Мы публикуем это письмо целиком (впервые оно вышло 19 июня 2023 года) для всех наших читателей и читательниц.

Обратите внимание, ниже мы намеренно используем феминитивы во всех возможных случаях (кажется, это первый текст на сайте «Медузы», в котором упоминается слово «философиня»). И что характерно, ничего плохого не произошло.

В конце мая Мосгорсуд отклонил жалобу на арест режиссерки Жени Беркович и драматургини Светланы Петрийчук — ранее они стали фигурантками уголовного дела по статье об оправдании терроризма из-за спектакля «Финист ясный сокол». Петрийчук написала эту пьесу, а Беркович ее поставила. В центре спектакля — российские женщины, которые уезжают в Сирию, чтобы стать женами исламистов.

В 2022 году «Финист ясный сокол» получил главную российскую театральную премию «Золотая маска» — за лучшую драматургию и костюмы. Театральные журналисты и журналистки уверены, что спектакль не «оправдывает» терроризм, а, напротив, «разоблачает его механизмы». В поддержку Беркович и Петрийчук также выступили независимые правозащитники и правозащитницы.

В последние годы Женя Беркович, убежденная феминистка, настаивала, чтобы ее называли режиссеркой, а не режиссером. Использование формы «режиссерка» во многих журналистских материалах об аресте Беркович вызвало эмоциональные обсуждения феминитивов в соцсетях (как и всегда, когда новые феминитивы попадают в заголовки). «Сочувствующие СМИ сообщили городу и миру, что Женя Беркович — не режиссер, который ставит спектакли, а всего лишь какая-то бабешка. <…> Не тянет она на режиссера. Всего лишь режиссерка» — вот один из характерных комментариев в фейсбуке.

Спустя две недели после ареста Беркович к спору о феминитивах присоединился музыкант Андрей Макаревич. «Нужно обладать чудовищной, преступной глухотой к родному языку, чтобы родить перлы „профессорка“, „поэтка“, „режиссерка“… Люди, вы совсем охренели?» — написал он. При этом Макаревич ни слова публично не сказал об аресте и преследовании Жени Беркович.

Почему все-таки именно «режиссерка», а не «режиссер»?

Если совсем коротко, Женя Беркович сама так хочет — и даже настаивает на этом. Но многим этого, конечно, недостаточно.

Максимально эмоциональные споры об употреблении феминитивов в русском языке в последние годы чаще всего упираются в две непримиримые позиции. 

Сторонники и сторонницы более инклюзивного языка уверены, что использование феминитивов повышает видимость женщин в рабочей, культурной и общественной жизни. По их мнению, это может способствовать исправлению объективно существующей несправедливости по отношению к женщинам. Речь о гендерной дискриминации, материальном неравенстве (российские женщины получают примерно на 30–35% меньше мужчин), а также разделении домашних обязанностей (понятно, кому приходится нести их основное бремя).

Противники и противницы феминитивов, напротив, полагают, что феминитивы не позволяют женщинам встать на один уровень с мужчинами: если кого-то называют режиссеркой — значит, она недотягивает до режиссера? Кроме того, указывают они, новые слова звучат не просто «непривычно», но даже «неестественно» для русского языка.

Чтобы разобраться в справедливости этих точек зрения, придется изучить две тенденции, наблюдавшиеся в развитии русского языка примерно с рубежа XIX и XX столетий. В те времена в Российской империи (как и во многих других странах) все больше женщин становились наемными работницами. Одновременно появились новые профессии — с их новыми наименованиями: переписчицы, телеграфистки, авиаторши (или даже авиатрисы), фельдшерицы и многие другие.

На этом фоне в России оформилось — и нашло ощутимую поддержку среди разных политических лагерей — дореволюционное женское движение, которое требовало предоставить избирательное право не только мужчинам. Более того, в отличие от суфражисток в других европейских странах, российские женщины успешно добились избирательного права от Временного правительства уже после Февральской революции в 1917 году.

Но в языке складывалась и обратная тенденция. Как пишет лингвистка Ирина Фуфаева в книге «Как называются женщины», множественное число мужского рода в это время начали использовать универсально, то есть для описания профессий, в которых были заняты как мужчины, и женщины. Грубо говоря, всех учителей и учительниц теперь называли просто: учителя (и это параллельно активному использованию феминитивов в дореволюционной прессе и литературе). Постепенно этот подход распространился и на единственное число: в итоге и отдельных учительниц стали именовать «учителями».

В социолингвистике такой процесс объявлен «нейтрализацией» или даже «генерализацией» (а также «универсализацией») мужского рода. Он характерен (по сей день) для многих современных европейских языков. А теперь неожиданное: исследования показывают, что универсальность закрепилась за мужским грамматическим родом в русском языке не сразу, но только к началу 1960-х. Если на рубеже XIX и XX веков феминитивы с суффиксом -к- использовались в женских изданиях приблизительно в 63% (!) случаев, то уже к 1950-м годам частота их упоминания сократилась до 25%, а к 1980-м — вообще до 19%. 

Марксизм-ленинизм понимал эмансипацию женщин как их полное «уравнивание с мужчинами». Сразу после Октябрьской революции в СССР социалистическая пропаганда изображала женщин крепкими (можно даже сказать, маскулинными) работницами и крестьянками.

Невзирая на это, уже тогда в РСФСР появились первые ограничения для женщин в «опасных отраслях», где отныне могли работать только мужчины. Сперва эта мера объяснялась «заботой о женщинах» — но фактически ее нередко применяли для ограничения трудовых прав и, как нетрудно догадаться, чтобы подталкивать женщин к материнству. Так, во время демографического спада в СССР в конце 1970-х список расширили до 431 «запрещенной профессии». Предполагалось, что это поможет поднять уровень рождаемости (почему такие меры не работают, читайте в этом выпуске «Сигнала»).

Одновременно в русском закрепились как «естественные» некоторые категории феминитивов, которые никак не связаны с профессиональной занятостью женщин. Например, когда речь заходит о жительницах определенной местности (москвичка, новгородка, иркутянка, хабаровчанка), представительниц разных национальностей и этничностей (американка, японка, украинка, татарка, бурятка, казашка) или вероисповеданий (христианка, мусульманка, иудейка). 

Современные сторонники и сторонницы феминитивов настаивают, что с «генерализацией» мужского рода можно и нужно бороться — чтобы сделать вклад женщин более видимым (мы уже подробно рассказывали об этой проблеме). Также эта практика помогает феминисткам и профеминистам распространять свои ценности.

Именно этим и занимается Женя Беркович, когда называет себя режиссеркой. Для Беркович феминистская оптика и мотивы ее творчества неразрывно связаны друг с другом (например, ключевая тема спектакля «Финист ясный сокол» — незащищенность женщин). «Ну да, я феминистка. Я вправе называть себя так, как хочу, — моя личная дурь, от которой точно никому не плохо», — говорит сама Беркович.

Словом, те, кто называют Женю Беркович режиссеркой, выражают солидарность с женщиной, арестованной по политическим мотивам. И делают это так, как об этом просит сама женщина.

А почему многих так раздражают феминитивы?

Вопрос об использовании феминитивов — это вопрос политической позиции.

Пожалуй, самый популярный аргумент против феминитивов — их «неестественность» и «нарушение литературной нормы». Давайте оговоримся сразу: современная лингвистика не пытается объяснить, как говорить правильно, — скорее наука стремится понять, как и почему язык меняется.

Слова авторка и режиссерка действительно могут показаться кому-то искусственными или даже пренебрежительными. Как объясняет в разговоре с «Сигналом» лингвист и кандидат филологических наук Александр Пиперски, при использовании феминитивов чаще всего возникают проблемы именно с суффиксом -к-, просто потому, что в русском языке у него есть много конкурирующих значений.

Например, суффикс -к- может иметь уменьшительно-ласкательное значение (постель — постелька) или преобразовывать сочетания из двух слов в одно (сгущенное молоко — сгущенка). В некоторых случаях феминитив получается «беспрепятственно» (журналист — журналистка), но бывают и проблемы (скажем, если мы попытаемся образовать феминитив гримерка от гример, то у нас получится гримерная комната).

«Когда существует много конкурирующих вариантов — говорить ли про женщину адвокат, адвокатша, адвокатка или адвокатесса? — мы должны принимать какие-то решения при образовании новых слов. И у всех это решение разное, — размышляет Пиперски. — Поэтому мы можем начать нервничать, потому что наш собеседник говорит по-другому и, соответственно, занимает иную позицию».

Какой бы точки зрения ни придерживались наши собеседники и собеседницы, они всегда смогут найти убедительные (или выглядящие таковыми) аргументы, потому что к языку одновременно предъявляется множество самых разных требований. При этом обнаружить идеальный и/или компромиссный вариант, который бы устраивал каждого и каждую, практически невозможно.

Судите сами: если назвать женщину «режиссером», мы можем ввести кого-то в заблуждение, ведь некоторые интуитивно представят в этой роли мужчину (особенно если у режиссерки гендерно нейтральное имя). С другой стороны, если мы, например, скажем, что «театр ищет нового главного режиссера или новую главную режиссерку», получится слишком длинно, а краткость — это одно из свойств языка и наша давняя языковая привычка.

Такие споры не только бесконечны, но еще и крайне болезненны. В частности, если подходить к вопросу об использовании феминитивов в морализаторском ключе (что часто бывает), это вполне может быть воспринято как пренебрежение или «белое пальто».

Наконец, многих людей раздражает, что у них забирают возможность высказывания, кажущегося им нейтральным, рассказывает «Сигналу» Пиперски. Любой языковой спор в конечном счете приводит к тому, что вы не можете высказаться, не выразив свою политическую позицию — либо эту политическую позицию вам припишут, невзирая на то, что вы сами думаете и чувствуете. Это отлично видно на примере с географическими названиями — «Беларусь» и «Белоруссия»; «в Украине» и «на Украине».

Как только вы употребляете — или, наоборот, не употребляете — по отношению к женщинам слова авторка, режиссерка или врачиня, вы неизбежно сообщаете, на каких идеологических позициях находитесь. «Может быть, вы не хотели этого сообщать. Может, [в случае врачини] вам просто надо сказать, что вы идете в поликлинику — и это не место для того, чтобы делиться своими политическими взглядами. И это тоже может раздражать людей», — заключает Пиперски.

Даже если вы, ваши собеседники или собеседницы считаете, что феминитивы звучат «неестественно», в сегодняшнем контексте их использование максимально политизировано — и этого уже не изменить. Язык — это не набор грамматических правил, а отражение реальности, политических идей и исторического контекста. Вопрос в том, с какими идеями хотите ассоциироваться вы.

Что вообще могут изменить феминитивы?

Феминитивы — всего лишь один из механизмов, который подсвечивает гендерное неравенство на языковом уровне. К тому же вклад женщин в экономику по сей день в реальности остается невидимым (подробнее об этом — в нашем выпуске «Женский день»).

Наверняка вы уже не раз слышали или даже сами размышляли, зачем вообще нужны такие слова как авторка, пилотесса, директорка, коллежанка, специалистка, врачиня и так далее. Зачем знать гендер людей, которые лечат нас? Ведь врач — это прежде всего специалист и профессионал.

Некоторые сторонники и сторонницы гендерной нейтрализации (то есть использования мужского грамматического рода как универсального) предполагают, что отсутствие феминитивов не акцентирует внимание на гендере и, напротив, даже может защищать женщин от дискриминации. Скажем, в англоязычном контексте феминистки многие годы выступали именно за гендерную нейтрализацию языка.

В 2020-м группа ученых собрала данные, которые характеризуют структуру 4346 живых языков, охватывающих около 6,44 миллиарда человек — 80% населения планеты. Анализ языков показал, что существует корреляция между языками, в которых присутствует гендерное разделение в грамматике, и трудовой занятостью и уровнем образования женщин. В странах с гендерными языками разрыв в участии в рабочей силе между мужчинами и женщинами в среднем составлял 10%. Для сравнения: в Финляндии этот разрыв составляет около 5,5% (финский — не гендерный язык).

Некоторые языки действительно обходятся без грамматического разделения на мужской и женский род (например, так устроены языки банту). А вот семье индоевропейских языков (к ним принадлежат германские, греческие, балтийские и славянские языки, включая русский), напротив, свойственна гендерная ориентированность. Точные причины такой особенности до сих пор неизвестны.

Мужской грамматический род не всегда обладал универсальным значением — таким свойством его наделил социально-политический контекст. Например, так было во французском языке: вплоть до XVII века в нем для обращения или описания смешанной группы людей использовались формы мужского и женского рода одновременно (скажем, «друзья и подруги», эта же форма сохранилась в обращении «дамы и господа»). Затем во французской культуре произошел сдвиг — и мужской род стал ассоциироваться с большей «благородностью», а использование множественного числа женского рода в вышеописанных ситуациях — постепенно сокращаться.

Примерно с начала 1960-х социальная лингвистика находит подтверждения, что во многих языках мужской грамматический род на самом деле не приводит к обещанной гендерной нейтральности. Если упрощать, мужские формы слов, задуманные как общие и универсальные, чаще всего не воспринимаются таковыми. Например, исследования романо-германских языков показали, что первая ассоциация респондентов и респонденток с писателями, врачами, журналистами, техниками и экспертами — это группа мужчин.

Отчасти это объясняется тем, что носители и носительницы индоевропейских языков чаще всего ориентируются на стереотипы, если в предложении отсутствует указание на грамматический род и/или гендер. Так, в одном исследовании респонденты и респондентки ассоциировали фразу «они следили за состоянием ногтей» с женщинами, а не мужчинами (стереотипы, кстати, распространяются и на неодушевленные предметы).

Проблема в том, что у современных исследователей и исследовательниц нет точной методологии, которая бы математически смогла измерить, как использование феминитивов влияет на жизнь женщин. Хотя попытки время от времени предпринимаются. В 2001 году опрос итальянских работниц показал, что женщины чувствовали себя увереннее в профессиональной жизни, когда использовали по отношению к себе слова мужского рода (например, «адвокат» вместо «адвокатессы»). Но уже в 2012-м такой корреляции обнаружено не было — а занятые в самых разных областях специалистки, напротив, чувствовали больше свободы для самоидентификации, когда использовали феминитивы.

Есть и другая точка зрения. Некоторые уверены, что феминитивы не борются с гендерным и/или материальным неравенством, а лишь маскируют его. Иными словами, репрезентация женщин через феминитивы несет скорее символическое значение — и не может одномоментно повлиять на гендерный разрыв в оплате труда и более справедливое распределение домашних обязанностей.

Как считает политическая философиня Нэнси Фрейзер, один лишь инклюзивный язык вряд ли приведет к решению структурных социально-экономических проблем. Но это не значит, что от феминитивов стоит отказываться: на пути к равенству экономические и культурные усилия должны дополнять друг друга.

Неожиданное открытие, которое мы сделали, пока готовили это письмо

У популярного в советское время обращения «товарищ» существует два феминитива: товарка и товарищка. Можно подумать, что «товарка» — это более старая форма, а «товарищка» — новая. Но на самом деле оба слова упоминаются еще в первой половине XIX века. Причем слово «товарка» действительно связано с «товаром», но в этом нет негативной коннотации. «Товарищ» происходит от тюркского корня, обозначающего «имущество», «товар». Изначально «товарищи» и «товарки» — что-то типа бизнес-партнеров или бизнес-партнерок, уже позже так стали называть приятелей и приятельниц. А «товарищка» могла образоваться от польского towarzyszka (союзница, подруга).