«Вы, городские, волков, медведей боитесь. Но самый страшный зверь — это человек» Как живут люди в заброшенных деревнях Русского Севера — и что в их жизни поменяла война. Фотопроект «Медузы»
В 2022 году петербургский фотограф Сергей Строителев отправился в путешествие по Архангельской области, чтобы своими глазами увидеть, как устроена жизнь на Русском Севере — в заброшенных деревнях, где остались один-два человека. Как правило, это люди в возрасте, заставшие несколько эпох российской истории и запомнившие, как менялось время и постепенно пустела земля, на которой они провели всю жизнь. Поскольку большая часть реплик относится к предвоенному году, «Медуза» попросила Сергея вновь связаться с некоторыми героями, чтобы узнать, изменило ли что-то в их жизни вторжение России в Украину.
Я пересекаю Северную Двину через метель на «Буране», сквозь туман не видно другого берега. Это десятый день моего путешествия по необъятной Архангельской области. Впереди очередная встреча, но пока я слушаю тишину и не могу поверить в то, что где-то здесь живут люди.
Я отправился в область, чтобы найти деревни, в которых осталось несколько человек, поговорить с ними, узнать их истории. Они живут одни на земле, в которую вросли корнями, находя силы и причины продолжать путь, кто-то — с помощью воспоминаний или домашних животных, а кто-то — с помощью песен и стихов. Эти люди застали несколько эпох нашей страны, видели, как менялось время, и с ним — состояние их земли. Мне кажется, невероятно важно, чтобы у этих покинутых мест появилось свое лицо, ведь иногда и не поймешь, что в деревнях живет кто-то, пока не увидишь дымок из трубы. Эта история — про тихое настоящее современной России, которое должно быть замечено.
Сашка и 11 котов
77 лет, деревня Тырышкино
В небольшом помещении с тусклым светом меня встречает высокий мужчина, протягивает огромную шершавую, как наждачная бумага, ладонь. «Садись, поговорим, вечер длинный. Сейчас картошки с яйцом нажарю», — говорит он. Со всей комнаты собираются коты и рассаживаются вокруг.
Сашины родители тоже жили в деревне Тырышкино. Мальчик появился на свет в сентябре 45-го года, после того как закончилась война, в соседнем доме, который принадлежал его отцу.
В школу ходил в соседний поселок, в нескольких километрах от Тырышкино. Зимой — пешком, а летом — на лодке. «Жилось тяжело, детство пришлось на послевоенное время. Зато в шестидесятые годы в деревне был подъем. Отец работал бригадиром, сельское хозяйство развивалось. Деревня всегда была маленькая, на тот момент в Тырышкино проживали человек 20–25, но все общались плотно, молотили зерно вместе», — размеренно рассказывает Александр.
Сразу после школы он пошел в армию, отслужил три года в Североморске. После этого вернулся ненадолго домой, а потом уехал в Ленинград. Там было много родственников: дядья, тетки, братья. В Ленинграде Александр прожил 35 лет, работал механиком цеха вплоть до пенсии, женился и обзавелся двумя сыновьями. «Мамка позвонила однажды. Сказала, что отца больше нет: убили в ходе какой-то ссоры. Осталась она одна. Я и решил вернуться на какое-то время, чтобы ухаживать за ней. Супруга была не против: она знала, что такое деревенская жизнь, мы сюда с ней каждое лето приезжали». Пятнадцать лет назад мать умерла, потом заболела супруга и тоже скоропостижно скончалась. Александр решил остаться в Тырышкино, где он сейчас — единственный житель.
Одной холодной зимой к нему пришла кошка из соседней деревни Зехнова. Домашняя, да хозяин умер. Кошка скреблась за дверью, пыталась грызть замороженную рыбу. «Потом попросилась внутрь — я ей каши навалил», — рассказывает Александр. Кошка оказалась с потомством, а потом принесла еще одно — ну не топить же. «Я очень занят, скучать некогда: когда 11 котов, их ведь накормить надо — кашей, картошкой, куриными лапами вареными. Если бы котов не было, наверное, полез бы на стенку от тоски. Иногда ведь и свет вырубят, так и лежишь до утра — один, в тишине и темноте, а сейчас хоть котами обложен со всех сторон. Пить водку некогда, ведь коты не виноваты, что хозяин накануне праздновал, есть-то хочется животным», — говорит Александр.
Вот Кимка. Он пару лет подряд убегал в соседний поселок, даже не знаю почему, как магнитом его туда тянуло, однажды я сам за ним ездил. Вытаскивал в рукавицах из погреба, чтобы не расцарапал. Может, барышню себе присмотрел там. А Рыжик самый умный — он из каши комки лапой вытаскивает, что посытнее и понажористее. А Егорка пушистый, как лев, на печке валяется круглые сутки, я его спас от чумки какой-то — давал по чайной ложке водки в день. Зашевелился, очухался.
В печи трещит береза, коты прыгают к Александру на колени, выпрашивая корочку черного хлеба.
Как изменилась жизнь в 2022-м?
Чувствую себя очень тревожно в последнее время, сплю плохо. Спасают коты и книги, как и всегда в сложных ситуациях. Но тут как было пять лет назад, 10 лет назад, так и осталось, ничего не изменилось. Некому что-то менять. А те, кто может поменять, там, сверху, в кабинетах, — не хотят, у них свои причуды.
Юрий Ильич и предательство
65 лет, деревня Семеново
Дом Юрия Ильича в деревне Семеново заметен издалека — это единственная ухоженная постройка на берегу Кенозера. На фасаде красуется звезда — это значит, что тут жили ветераны. За столом под иконками Юрий закуривает сигарету и громко и смачно бранится на Горбачева и демократов, которые «все развалили нах».
«Мама была у меня медицинский работник, получала мало, помню, как принесла буханку белого хлеба, а я, вместо того чтобы есть, побежал мальчишкам показать, так они всю ее и съели! Детство было не сахар, еды было немного до шестидесятых, но было весело», — рассказывает мужчина. После восьми классов Юрий пошел в ПТУ — учиться на тракториста. «Вот это, бляха, школа жизни была — форма, дисциплина, постоянно на тракторах! Год промчался незаметно».
Потом была служба в Ленинграде. До службы Юрий познакомился с девушкой из Петрозаводска, которая каждое лето приезжала в Семеново. Она пообещала ждать парня из армии. После возвращения Юрий с матерью поехал в Петрозаводск, чтобы свататься. Но избранница нашла себе другого — одного из лучших друзей Юрия, с которым они вместе служили, дрались, заступаясь друг за друга. Зла на них мужчина не держит, потому что очень много воды утекло с тех пор, и все же считает это предательством.
«Пошел я работать. Сначала на тракторе, а потом и до управляющего дорос — весь этот район отстающий поднимал. Работы было много, скота стало столько, что травинки лишней не находилось, но и отдыхали хорошо, дрались постоянно и по любому поводу, особенно с ребятами из других деревень. Помню, как мать спиртом угощала, он у нее на работе оставался. Мы его выпьем с пацанами, и я на лошади домой: она-то знает дорогу, а ты лежишь и дремлешь в санях. Мать увидит в окошко, что я хороший лежу, так и не трогает меня», — рассказывает Юрий.
«С личной жизнью тут был напряг, нас тут было 22 парня местных холостых и одна девка Нинка, она так замуж и не вышла, никого не выбрала, а парни так и ходили в бобылях, поэтому я решил уехать в Мурманск. Там батрачил в совхозе на ферме, но в партию так и не вступил — хотя приходили агитаторы. Я им сказал, что я лучше в говно вступлю, потому что все коммуняки — алкаши, как и мой отец, он ведь утонул по пьяни. На работе увидел бабу, красивую, хорошую, так и сказал себе: „Дай бог, чтобы эта баба стала моей женой“. Постепенно начали общаться в столовой за чаем. Потом на какой-то праздник пригласил к себе ночевать — ей было не вернуться домой, поздно было. Потом поженились, появились дети».
В девяностые с работой стало туго, отношение с женой сильно испортились — и жить вместе стало невозможно. «Предали меня!» — сетует мужчина. Юрий Ильич решил вернуться обратно в Семеново, которое пустовало, а родной дом был в забвении. До пенсии оставалось совсем чуть-чуть — тем, кто работает на Крайнем Севере, пенсия полагалась после 15 лет стажа. Юрий на то и рассчитывал, но этот закон отменили — и ему пришлось снова, с большим трудом, искать работу. Какое-то время жил на пособие по безработице. «Ну разве не предательство!» — восклицает мужчина. «Было страшно смотреть на родную землю, но плакать-то не наплачешься, надо было восстанавливать и латать дом», — говорит Юрий.
Звонит жена. Юрий подсаживается поближе к окошку — там связь получше. «Не понимаю, как мне этот кешбэк оформить. Тьфу его». А потом вдруг: «Блин, зря я в этот Мурманск уехал, ну все, пока, не хочу больше». Юрий Ильич берет веревку:
И шли под грохот канонады, и смерти смотрели в лицо! Ладно, мне пора дрова таскать да налима готовить, тут он самый лучший. На фига мне эти города да люди, я от них ничего хорошего не жду — тут меня никто не предаст хотя бы. В населенные пункты выезжаю раз в три недели, как хлеб кончается.
Как изменилась жизнь в 2022-м?
У меня все тихо. Сижу, курю, плюю в потолок. (Смеется.) Мы тут на отшибе сидим, как будто на другой планете, о нас и не вспоминает никто, за последнюю неделю только ты и позвонил. А, ну и жена еще, просто так, потрещать ни о чем. Не поверишь: у меня телик сломался, так я узнал о том, что война, только через три недели после ее начала.
По этапу к спокойствию
Геннадий, 67 лет, деревня Курга
«Сам я родом из Кенига, знаешь такой город? А сюда попал, можно сказать, по этапу, смыкаешь?» — рассказывает Геннадий, смотря в окошко на деревню Кургу и гладя своего пса Гарика, который смирно лежит в ногах.
Меня этот снег падающий гипнотизирует иногда. Так вот молодость у меня была шибко бурная. В Калининграде сидел я три раза за бакланку, то бишь драку. Однажды уложил одного в ресторане, но все по делу, он сам задирался, челюсть ему поломал и сел на пятеру. В 27 лет освободился, погулял три месяца и назад уехал. Последний срок, в восемь лет, уже отбывал в Архангельской области за избиение трех. Я им сразу сказал, когда они напали на танцах: «Если сейчас меня не убьете, я вас завтра приду убивать». Они бухие были и пошли меня месить. На следующий день я пришел отомстить, узнал через знакомых, где они живут. Судья, которая мне выносила приговор в четвертый раз, сказала: «Что-то ты, Геннадий, успокоиться не можешь». А какой успокоиться? Они же первые начали!
На тот момент в Архангельской области жили родственники Геннадия: два дядьки, которые перебрались сюда перед его посадкой по рабочим делам — так совпало. Он держал с ними связь, вышел на свободу, нашел работу водителем, ездил в командировки.
Геннадий рассказывает, что в 45 лет женился в пятый раз:
Предыдущие браки были не совсем искренние, из разряда «хочешь трахаться — расписывайся». Мать говорила, что я прямо как ее младший брат Витька, но у того вообще 12 жен было, перед смертью и то расписался. Осели мы с женкой в домике, который построили ее дальние родственники, в этой самой Курге. Ее дети стали моими. Поначалу жизнь тут была непривычной: скучал без Балтийского моря и его запаха, ну электричества-то не было и нет, сидели с керосинкой несколько лет. Скотина была — с лампой ходил кормил, а по вечерам сетки вязал для рыбалки. Но удивительно то, что я как-то подуспокоился тут, нашел душевное равновесие, что ли. Драться перестал, срока перестал получать, но чувства справедливости не утратил, нос поломаю за дело. Жаль только, что с детьми в Калининграде не особо получается контачить, там у меня двое остались от предыдущих браков.
«Одиноко тут не бывает, снега надо грести. Смотришь — уже солнце заходит, четыре часа. Мне тут нравится, пью меньше, чем в городе, а когда скотина была, так вообще не притрагивался: времени не было. Вечером телик смотрю, благо сейчас есть генератор — фильмы с Сигалом, Ван Даммом еще с девяностых люблю. Еще борьба, ММА и футбол — так и живем. Генератор — вещь хорошая, но электричество на всю деревню тут на хер не нужно, проведут — нахлынут дачники, потом уедут зимой, дом кто-нибудь вскроет, на кого подумают? А у меня характер такой — возьму и по башке дам за клевету. Короче, я рад, что так жизнь сложилась и я в Курге оказался. Это к лучшему. Вот жена из больницы вернется, дай бог, будем жить», — рассказывает Геннадий, заваривая чай с двумя пакетиками.
«Я тебе вот что еще скажу: я тут НЛО видел, когда только приехал. Мы тогда с мужиками отдыхали в какой-то гостинице. Смотрим — вспышка, выбегаем к озеру и видим тарелку. Жалко, не сняли, но видели все, не только я. А в Талагах говорят, что человечек вышел из тарелки, постоял и исчез вспышкой. Вот так. Необычный тут край, мощный», — добавляет Геннадий, делает большой глоток густого чая и смотрит в чернильное небо за окном.
Как изменилась жизнь в 2022-м?
Недавно волки приходили, пса еле-еле отбил, успел выбежать вовремя на улицу — руками замахал, кричать начал, они убежали. Зима обещает быть суровой, пару недель назад окно замело настолько сильно — я подумал, что ослеп, когда проснулся. Но работать все равно надо — дела по дому, рыбалка. Я тут один остался надолго, жену опять госпитализировали.
Мертвых не трясти
Андрей, 57 лет, деревня Березник
«Была у меня девчонка Варька, но по болезни умерла», — рассказывает Андрюха. Домик его прокурен насквозь, тут и там стоят жестянки для «хабариков» — окурков. «У меня пачки три в день выходит, курю „Кресты“ — все, что полегче, не идет, как воздух вдыхаю».
Андрюха делает глубокую затяжку и чешет испещренную морщинами щеку:
Я тут родился, прямо тут, в Березнике, раньше у нас был леспромхоз. Здесь и школа раньше была, клуб, но, поди, все замело — не пройти, снегу по шею. Помню, как на санках гоняли и купались летом — убежим так далеко, что воспитатели из детсада нас найти не могут. Дорогу держали, взрослые вместе за продуктами ходили — так веселее. Население постепенно начало убывать, когда закрутилась перестроечная канитель. Люди спивались, умирали. Я сам могилы рыл, хоронил — так и копейки зарабатывал первые. Тогда же и отец помер, в 57 лет. Пришел с похорон друга, налил себе кастрюльку водки, выпил залпом и не проснулся. Не знаю, что это на него нашло. Помню, как я около его могилы стоял, хотел кинуться вниз, но меня дядька за плечо схватил.
По молодости Андрюха плотничал. Потом, выпив, отморозил ноги. «Вообще, все беды по пьянке. Пошел с посиделок пьяный вдрызг, заснул в канаве, меня какие-то ребята нашли, видимо с танцев возвращались, подняли, положили в сторожевую будку. Если бы не они, не выжил бы. Встаю утром, ног не чувствую. Ну и отсекли мне пальчики на обеих. После этого, кроме как сторожем, никуда не брали».
«Я бывшего зэка приютил — Юрку, мы с ним тоже по пьянке сошлись. Юрка сидел четыре раза, и все за воровство. Я ему сказал: „Ты тут живи, но плохих дел не твори“. Так вот он у меня лет пять прожил без всяких проблем. По дому помогал, дровишки заготовить, даже бабулькам соседским помогал по хозяйству, а мне и не скучно. Веселый был мужик, вольный. Иногда уйдет куда-то на неделю, а потом приходит с фингалом под глазом. Да и он помер по пьянке. Не проснулся наутро — сердце остановилось. Будили его, а он уж холодный», — рассказывает Андрюха.
Позднее мужчине повезло познакомиться с Варькой из Шатогорки. Приглянулась она ему на прогулке, он долго решался и в конце концов позвал ее в гости — показать, чем богат. «Вот так-то мы и снюхались. Хорошая была, втянулась в рыбалку под моим влиянием, ну и выпивали вместе, а что ж!» Однажды Варя ушла к подруге в свой день рождения, а по дороге домой у нее прихватило сердце — и она умерла. Андрей год не находил себе места, страдал. «Я тут с ума сходил, мне казалось, что она придет. Снилась она мне, на кладбище я у нее сидел, бывало, я же ведь ее сам хоронил, своими руками».
Постепенно Андрей начал терять своих братьев и сестер. Последними схоронил старших — Гальку и Нинку. Всего их было шестеро. Ушла мать. «Ты мертвых не тряси сильно. Что вспоминать-то, сам мертвым станешь», — сказала она ему перед смертью.
Тут перспективы нету никакой, все вокруг померли, блин, вон сосед последний помер. Остались от него одни собаки, которые лают без перерыва в соседнем доме. Я их кормить не буду, без толку это. Деваться особо некуда, и выбора нету. Если бы женился, может, и уехал бы, но, по ходу, поздновато, 57 уже. Да если честно, я привык уж один по хозяйству, туда-сюда, могу в Шилегу или Ясный поехать в гости, погулять недельку, иногда гости сами заходят — зэки в бегах, сидят тут, водку пьют, чаевничают, истории рассказывают, но в последнее время не забегали, заведение закрыли. В городе я пробовал жить в общаге — но не мое это, запиваюсь я там: вода есть, отопление есть, сиди пей. А в деревне так не выйдет. Ну и мертвых я стараюсь не трясти особо — ни к чему это.
Как изменилась жизнь в 2022-м?
У нас тут своя война, с жизнью на севере, отсутствием общения, проблемами со здоровьем. Сигареты, кстати, сильно подорожали, стал курить меньше — и вроде кашель не такой сильный.
Резвый
Сергей, 62 года, деревня Пукшеньга
«Кем я только не работал! Но самая любимая работа была на конюшне, с лошадями». Сергей растапливает печь. В 62 года он очень деятелен, в его домике чисто и тепло. В этот дом, где жили его покойные родители, Сергей переехал в 2001 году после развода — с женой они так и не завели общих детей.
Учиться больше не хотел, я с лошадями всю жизнь, она как братья-сестры, я к ним пошел лет в семнадцать. Дальше работал на дойке, электриком, но все не то, что с лошадками. Самый мой любимый коняка Резвый был — он как на дыбы встанет, вся деревня, блин, под ним! Был быстрый. Я ему свистну с другого конца деревни, он тут как тут. Да и время было веселое, мотались с друзьями в соседние поселки, фильмы крутили в клубе, привозили на бобинах.
По словам Сергея, весь народ из деревни забрал Северодвинск. Рабочих мест почти не стало в конце семидесятых, а в 1996 году закрылся лесопункт, людей стало еще меньше — на несколько десятков голов скота были только руки Сергея и его помощника. Сергей сразу поставил вопрос ребром: обслуживать такое количество голов вдвоем они не способны.
Он тут помер недавно, нашли его 19 декабря около дома. Совсем в последнее время мужик опустился, даже дрова воровал. Все деньги свои пропивал. Мы с ним в августе пили три дня, это был кошмар, так меня карало — ходил пять дней как дурак, вспоминать не хочется. После этого ни капли в рот не брал.
Так и остался Сергей один в Пукшеньге. Раньше у него был свой скот, две собственные лошадки — Цитрус и Ласточка, и это спасало во время безработицы. Все это хозяйство в итоге пришлось распродать и работать по договоренности — то баньку подлатать, то крышу.
Сергей выходит на улицу в большой шапке-ушанке и через снег кричит мне: «Айда покажу своего коня!» Открывает двери деревянной постройки, а за ними — снегоход.
Вот он где теперь, мой Резвый! Только моторчик барахлит, боюсь, до конца сезона не доживет, так что с этой лошадкой надо поаккуратней, встрянешь где — никто не поможет. Мы с этим конем прошли через многое, я тут провалился под лед однажды на нем, не скрою, по пьянке — мужики меня растрясли, я им: «Вы кто?» — «Как кто? Ты же нас вез». Достали коня — слава богу, там неглубоко было. Не скрою, иногда душа ноет, мляха, лошади снятся частенько. Я же их хорошо всех помню, как им в гриву руку запускал, самое теплое место. Резвый снился недавно — старый уже, он ведь своей смертью помер, в 27 лет, его на мясо хотели списать, я не отдал, встал за него горой. Но телефончик есть, да и позвонить есть кому — вот с женщиной Ниной сошелся, можно сказать, что полюбил, хороший она человек. Правда, Нина из Северодвинска и приезжает редко, летом, вот побрякаю с ней немного — и хорошо на душе, спокойнее как-то. У меня тут своя точка насиженная есть, где связь ловит.
Как изменилась жизнь в 2022-м?
Пытался переехать в город, к любимой женщине, но не смог там жить: слишком много суеты и лишней информации. Сразу хочется схватиться за бутылку. А мне нельзя, у меня запой на несколько дней при таком раскладе. Вернулся в деревню — картошка своя, сам себе хозяин. Недавно «Буран» сломался, до соседнего села не дозвониться было, пошел пешком до ближайшего магазина. Ушел рано утром, вернулся уже к вечеру.
Деревня молний
Лидия (79 лет), Саша (54 года), деревня Пильегоры
Лидия родилась в самый разгар войны, 6 января 1943 года. В Пильегорах был голод, впрочем, как и везде по СССР, рассказывает она. По окончании восьми классов пошла учиться на мастера-маслодела. «Тут все было: почта, маслозавод, ферма, клуб — все. Воспоминать сложно, инсульт ведь ударил», — говорит женщина. «Дел было много, вставали в четыре утра, со своим скотом обряжались, а потом на работу шли к восьми в совхоз, кто куда, до позднего вечера. Я вот сливки, молоко возила на кобыле да на телеге — сложно было, женщина все-таки, вместо тормозов вставляла палку в колеса, чтобы вниз по холму не сползти. Потом домой — и опять со скотиной обряжаться, готовить. У всех тут был свой скот, у каждого хозяйственный двор», — рассказывает Лидия.
«Мужа Виктора встретила на концерте, он в Пильегоры приезжал на репетиции и выступал в местном клубе. Играл на гармошке. Помимо клуба веселились хорошо, собирались пар по 15 и гуляли под его гармонь, то у одних дома, то у других. Так и праздники справляли все. На столе все было, кроме заморских продуктов. Потом появилось два сына. В 23 года родился Колька, а в 28 — Саша», — продолжает Лидия. Мальчишки были озорные, воровали горох, убегали в поля и ели его там, пока никто не видит, любили играть в хоккей на озере.
«Деревня наша имеет свойство одно — сюда молнии слетаются как будто бы со всей округи. Говорят, у нас под горой что-то лежит, может, порода какая-то, мистика сплошная, короче говоря. Однажды прямо в соседский дом бахнуло фейерверком, ну муж и сыновья пошли громоотвод устанавливать рядом с домом. Делали по уму, из лиственницы, другое дерево молния крошила в клочья. Теперь в этот громоотвод и бабахало. Раз пять, наверное, это точно». Сыновья Лидии работали: Саша помогал при детском лагере, а Коля — в совхозе.
С приходом нового века пришли и беды. «Сашка травму получил — ударился головой, упал с трактора, чудной стал, наивный. Колька уехал в Пинегу жить из-за нехватки работы в деревне. Муж умер 14 лет назад, так же как и сестра с братом. Ферма постепенно в негодность пришла, разруха началась, требовались продавцы в магазин, ну я и пошла. А что делать? Там отработала 18 лет и ушла на пенсию, а магазин и тот закрылся через 10 лет. Жалко ведь, вся левая сторона Пинеги такая — в забвении. Никто и не поедет сейчас на сельское хозяйство. Мы с Сашкой справляемся, баранов держим. Получается, что мы тут последние жители. Баранов не покажем тебе: мы люди деревенские, суеверные, испугаются звери и есть перестанут или ты их сглазишь!»
Шустрая
Вера, 57 лет, деревня Красная Горка
С первого взгляда не поймешь, что в одной из ветхих построек, полностью покрытых инеем, может кто-то жить. Такое ощущение, что внутри тоже все уже давно замерзло и ни одной живой души там нет, однако дверь скрипит — и на порог выходит худая женщина с длинными седыми волосами. Это Вера. Она живет в очень холодном помещении дома, который принадлежит ныне заброшенному психоневрологическому интернату.
«Мне было 16,5, когда меня привезли сюда лечиться из Нарьян-Мара. С ранних лет у меня были проблемы, до четырех годиков я не говорила. Ближе к подростковому возрасту случился нервный срыв, мать очень сильно пила и мучила нас с сестрой. После этого у меня и начались фокусы с головой», — рассказывает Вера. Ее мать приехала в учреждение чуть позже, тоже как пациентка. Связи они не держали, поэтому Вера узнала о ее приезде только по факту: местные сказали, что привезли однофамилицу — Матрену Носову. Здесь и помирились.
Она у меня на гармошке играла, помню, на рынке купила ей гармонь на все пособие, подарила и говорю: сыграй «Раскинулось море широко», вдарь, говорю, по-морскому. Она развернула и как начала — даже медсестры слушать стали. Мамка уж под горой лежит, я ее схоронила. В последний путь ей выбрала венки, платок, тапочки. Ее комната пустует, там вьюга задувает. На маму я зла не держу, уже столько воды утекло с тех пор.
Вера выписалась, а вскоре интернат закрыли и организовали в здании гостиницу. Женщина стала работать: мыла немощных бабушек, помогала с разгрузкой товаров в магазине, бралась за все, потом познакомилась с литовцем, который звал себя Иваном (а на самом деле был Йонасом), стали жить вместе. «Помню, голосила с Архангельским северным русским народным хором, — выпаливает Вера. — Они к нам приезжали по праздникам, пели песни в полях прямо, мне и комплименты делали: „Ой, Верка, как поешь, чертовка!“» Вера запевает: «Черный ворон, что ж ты вьешься над моею головой». Подвигается ближе и говорит: «Чуешь мощь голоса? А я еще песни на стихи Есенина пела. Вроде бы и счастье было».
Вера считает Нарьян-Мар своим родным местом, но про мечту о возвращении пришлось забыть, когда Иван слег с почками, а потом и вовсе умер. «Я выхаживала его, но он помер — в сугробе заснул после застолья, лежал там долго, пока его не вытащили знакомые, притащили домой. Я его пыталась в чувство привести несколько дней, готовила кисель с картошкой, но в итоге пневмония — и все», — рассказывает женщина. Была у Веры собака Эльбрус, была кошка Алиска — «но и те померли». Неожиданно взгляд Веры устремляется вниз, глаза начинают улыбаться:
Ну привет, привет, маленькая, хлебушка захотела. Это Шустрая, землероечка моя, точнее, их несколько, штук пять, наверное. Смотри, как у нее глазки блестят и шерстка какая красивая. Мордочка кверху у нее, понюхает, посмотрит, что к чему. Какая выползет, ту Шустрой и кличу. Я подкармливаю их. Что сама ем, то и им даю под стул. Так интересно за ними наблюдать, когда я одна, они на меня и заползают — греться, наверное. Мои друзья. По мужику скучаю и по маме, иногда зареву так, что не остановишь, а Шустрые меня слушают.
Как изменилась жизнь в 2022-м?
Я осенью болела ковидом, чуть не умерла. Стало страшно, ведь даже и похоронить некому будет. Были сильные морозы, и машина, доставляющая еду один раз в неделю, перестала приезжать. Пришлось пару дней гонять чаи и пряники грызть прошлогодние. Дела потихоньку, телик смотрю — канал «Звезда», иногда включаю «Россию» и новости. Одна радость. Хотя и новости печальные, весь мир против России, все враги.
На Холме, подальше от всех
Коля, 52 года, деревня Холм
«Ты зачем мой „Буран“ снимаешь?» — на крыльцо выскочил мужчина в натянутой на лоб шапочке, громко залаял пес. «Проходи, не бойся, Баксик не кусается, просто так приветствует».
Внутри маленького помещения кричит телевизор — новости сменяются программой про рыбалку. «Я тут окончил школу-интернат, дом был рубленый, красивый, потом повестка, армия — погранвойска, лесовоз и вся любовь», — Николай раскатисто смеется и очень активно жестикулирует.
«С женкой будущей познакомился перед армией, ждала не ждала — не знаю, не контролировал, но поженились потом», — опять громкий смех и очень громкий глоток чая. Сначала молодая семья жила в Пинеге — большом поселке, а домик в Холме заняли родители. Коля работал много. «За рулем полжизни провел, как и множество мужиков из этой области, лес тут — основная тема, вот его и возили, да по таким дорогам, мама! По некоторым и легковым-то сложно проехать, а я на грузовике пер, как баран», — рассказывает Коля.
Отношения с женой у него быстро испортились, дети остались с отцом, а потом выросли и разъехались. Коля крутил баранку и пропадал в рейсах, время шло, родители умерли, а старший сын свел счеты с жизнью по только ему известным причинам. Мужчина решил вернуться в домик в уже заброшенном на тот момент Холме.
Дом надо в порядок приводить, обветшал он совсем, как и вся эта местность никому не нужная. В родительской комнатке я прибрался, выключил свет, накрыл все пакетами, не хочу ничего там тревожить и даже заходить туда. Несмотря на трудности, мне тут хорошо, я привык один. За рулем сидишь себе по 16–18 часов, иногда в полной тишине, а иногда и при музыке, научаешься сам с собой общаться. Вот и получается, что я для себя лучший собеседник, ну и телик. От людей чем дальше, тем лучше, от них одни неприятности, раны душевные. Да и в семье все тяжко, сын решился на такое, а пути назад уже и нет. Вот вы, городские, приезжаете, небось, волков, медведей боитесь, но самый страшный зверь — это человек. Так что жить тут можно одному. А вот что врача нет — это беда, конечно. Как что прихватит, так и не доберешься, особенно когда весна, распутица, вот и занимаюсь самолечением. Я однажды себе сам зуб мудрости вырвал и уже с ним пошел к врачу. Достаю из кармана, врач на меня так вылупился, мол, что это вы выдумываете, как это сами вырвали? Да вот так вот, мляха!
«Эх, сейчас таблеточку от боли в моторе приму и пойду траншеи рыть, я, аки грузовик, через эти массы пробиваюсь каждую зиму, но упражнение хорошее», — смеется Коля. На улице стемнело, единственный источник света в этой черноте — маленькая лампочка на крыльце.
Стихи да песни
Катя (58 лет), Сергей (61 год), деревня Вонга
Катя работала в городе Вельске до 1983 года маляром, потом случилась командировка в подшефный колхоз. «Вот, пожалуйста, приехала, познакомилась с местным Сережей и осталась в Вонге, устроилась осеменатором», — говорит Катя. «Так он поэтом оказался!» — неожиданно добавляет она.
Как-то летом на машине по Петрово проезжал,
Рядом с сельским магазином я девчонку увидал,
Как зовут вас? Катерина, отвечает мне она,
Если кто не догадался, то была моя жена.
Я с подругой поработать к вам приехала сюда,
Я имею специальность штукатура-маляра.
Сергей читает свой стих, посвященный дню знакомства со своей будущей женой, и похлопывает себя по животу двумя руками. «Вот так присмотрел ее, когда на дойку девчонок возил. Пригласил ее в наш вонжский клуб на танцы, так и закрутилось у нас все. Танцевали под „Синий иней“!» — продолжает Сергей.
Колхоз прикрыли в 2000-м, Сергей занялся частным извозом и перелопатил десятки срубов, Катя занималась хозяйством — тогда еще была своя скотина. «Сейчас одна коровка осталась, Капа, да теленок ее. Я характеризовать корову никак не буду: мы люди деревенские, суеверные. Нельзя ничего говорить, ни хорошего, ни плохого, чтобы она просто служила», — рассказывает Катя. «Детки сразу уехали после школы, вариантов с работой у них уже не было никаких», — добавляет Сергей. Катя продолжает:
Мы пока здесь, и дома стоят, а когда нас не будет — а нам осталось-то — все это исчезнет. Переезжать не хочу: приросли мы тут, да и везде хорошо, где нас нет. У нас тут природа, рыбка — я однажды 100 окуней выловила за раз, медведя встречала, испугалась, ой, мама! Но закричала верещаво, и он драпанул, всех птиц распугал, а лисичка каждый день приходит. И весной раздолье — туда посмотришь, сюда, все видно.
За окном поднимается вьюга, Катя смотрит на Сергея, молчание. Сергей отбивает ритм ладонями по столу и торжественно говорит: «Я прямо сейчас еще один стих сочинил!»
Пройдет зима, за ней весна,
Потом опять наступит лето,
Июльским солнышком согретый,
На пляже буду загорать,
И на пригорке, что за речкой,
И на квартире возле печки,
О зимней стуже вспоминать.
Идем с друзьями на рыбалку,
Погода чудная стоит,
Качает ветром куст рябины,
И лист осиновый дрожит.
Наловим крупных окуней,
Ухи наварим и достанем
Бутылку русской водки к ней,
200 грамм выпьем дружно,
Что еще для счастья нужно?
В темноте, да не в обиде
Женя, 66 лет, деревня Вонга
В амбаре горит свет, его видно издалека, даже за метелью и снегом. Внутри Женя чинит свой «Буран». «Мляха, поехал за водой да чуть не встрял посреди озера. Все барахлит к чертовой матери, менял уже, перебирал в тысячный раз, но все одно. Вот так встанешь на озере — и что потом? Пешком шкандыбать до дома?» — Женя ругается и нервно потирает подбородок рукой в замасленной перчатке. От ангара до света на крыльце его дома как будто черная пустота, пропасть.
В доме на печке кипятится вода и свистит чайник. Толстая неуклюжая собака с очень добрыми глазами суетится вокруг, укладывается под стол прямо на Женины ноги и, скуля, просит чего-то вкусного со стола. «Эх ты, дурында, Джессика, сейчас я тебе макарон сварю», — говорит Женя. «Она у меня как царица живет, питается по самому лучшему разряду. Я ее подобрал, когда она щенком была, выкинули ее из дома, ненужная была, а мне пригодилась, люблю ее. С ней хоть дом не пуст, а то жена заболела раком и уехала на лечение в город, я тут один кукую, в Вонге своей».
В восьмидесятые тут вообще хорошо было — дома, фермы. Я трактор водил. Закончил работать, совхоз развалился. Одно время на безработице ходил, а потом товары начал возить по магазинам, чтобы выжить хоть как-то. Детки мои разъехались, а что им тут делать? Если парень — так иди на частников, палки вози, если ж девка — то в магазин за копейки продавщицей. Сейчас ничего не осталось, даже магазин просрали. Душа-то щемит, но что поделаешь? Подумай сам-то, где мы нужны? Возможностей нет, да и желания тоже. А желания почему нет? Да безопасно здесь — метлу к двери поставил, ушел, никакие замки вешать не нужно на дверь, никто не украдет ничего: некому! Технику тоже можно оставить до утра, никто не тронет. Короче, только тут и оставаться. Напрягают только волки: они собак воруют. У нас собака была, Лапка — сожрали ее. Клочок шерсти нашли только, а так ни рожек ни ножек. Вот так сидишь иногда, в окошко смотришь, а там волчара пробегает — бывает, что и не один, они как раз в стаях опаснее всего, так и охотятся.
Свет вырубается, Женя натягивает налобный фонарик. «Эх ты ж, еперный, в темноте, да не в обиде и, что немаловажно, не на холоде. Как говорится, щас супчик наварим, пельмешек. Чая с дымком попьем. Да и борисов сеном накормим», — Женя смотрит на меня боковым зрением и хитро улыбается.
Женя встает рано, затемно, ему нужно заниматься хозяйством. «Ладно, бывай, если заблудишься в темноте или провалишься по пояс, ползи на свет, у Катьки — соседки моей — уже горит окошко. Если же волка встретишь, то ползи обратно или камерой своей отстреливайся. Но они на человека поодиночке не нападали на моей памяти, не боись. И не забывай: в темноте, да не в обиде», — смеется Женя.
Фотографии и текст: Сергей Строителев