Интервью певицы Жанульки — автора тикток-хита «кис-кис-кис-кис, я котик, ты котик» В свои 18 лет она уже дважды видела войну: сначала в родном Донецке, теперь — в Киеве
Украинской певице Zhanulka (Жанна Шаталова) 18 лет. Когда ей было 10, ее семья была вынуждена покинуть родной Донецк из-за начавшейся войны в Донбассе. Война 2022 года встретила Жанульку в Киеве — вместе с матерью и парнем Жанна уехала в первые недели боевых действий из столицы Украины на запад страны, но потом вернулась. Жанулька — автор тикток-хита о несчастной любви и котиках «кис-кис» — недавно выпустила песню «портреты», написанную от лица подростка, у которого «много лет нет дома». «Медуза» поговорила с Шаталовой о том, как это — расти во время войны и все время куда-то бежать. И немного о котиках.
— В 2014 году, когда ты уехала из родного Донецка в Киев, тебе было 10 лет. Что ты помнишь о том времени?
— Ты бросаешь свой дом, где у тебя остаются все родственники. Живешь уже в другом месте — в Киеве — со старшей сестрой и родителями. А все бабушки и дедушки живут там, куда почти невозможно приехать. Теряется ощущение дома. В Киеве мы ездили по съемным квартирам, нигде не были закреплены. А дом остался в Донецке, понятное дело.
Но со временем все, что кажется суперважным, — твои стены — уходит на второй план. Из-за этого домом я не могу назвать ни Донецк, ни Киев.
— То есть у тебя сейчас нет места, где ты себя чувствуешь как дома?
— Стало понятно, что место, где я немножко подросла и начала развиваться как личность, — это Киев. Но не могу сказать, что это дом. Но здесь находится моя семья и мой молодой человек. Сейчас у меня есть кошка. Ее зовут Хината, я забрала ее три недели назад. Здесь мне рады, и мне спокойно.
— Сложно было уезжать ребенком из Донецка?
— Это меня не сильно задело. Скорее, волновали изменения, события, проблемы родителей и проблемы в школе — уже в Киеве. Моей сестре тогда исполнилось 18 лет. Она долго не хотела уезжать из Донецка: у нее там был молодой человек. Ей было тяжело. Я это наблюдала. Но не очень понимала ее.
Только когда 24-го числа [2022 года] все началось и мы спустя неделю с мамой уехали из Киева на Западную Украину, я поняла, что тогда чувствовала моя сестра. У тебя только-только начинает крутиться жизнь, все хорошо — и резко все обрывается. Но у меня, слава богу, была возможность вернуться в Киев. А моя сестра больше не возвращалась в Донецк.
— После 2014 года ты еще ездила в Донецк?
— Мы с родителями отмечали там Новый год в 2017-м и 2018-м. К бабушкам съездили, сестрам двоюродным, дядям и тетям.
— Какие у тебя воспоминания об этом городе?
— Отличные, ведь там семья. Для меня это самое главное. В этом году я не смогла поехать туда с родителями, у меня были проблемы с документами — и я очень жалела. Сейчас я понимаю, что уже не съезжу. Разговариваю с бабушками по видеосвязи и понимаю, что они стареют. Переживаю, что могу не застать их последние годы из-за того, что происходит. Страшно. Но когда мы туда ездили на праздники, было просто хорошо.
— У вас с родственниками нет разногласий из-за переезда?
— Я понимаю, о чем ты говоришь, но нет. Мои родственники — адекватные люди в этом плане, потому что они так много и так долго страдают [из-за боевых действий в ДНР]. У меня была бы скорее более категоричная позиция по поводу отъезда семьи, чем у моих родных. Но они, видимо, менее импульсивные.
— Что твои родственники рассказывают о своей жизни и обстановке в Донецке сейчас?
— Обстановка ужасная. Последние годы моя бабушка живет под обстрелами. Я чувствую очень жесткую несправедливость, что именно в моей семье такое происходит.
Когда я разговариваю с бабушкой по телефону вечером, слышу, как у нее летит что-то там за окном. Она мне рассказывает по фейстайму: «Я такие розы посадила, пойдем покажу тебе». Показывает, а потом убегает в дом, потому что начинают стрелять. Я думаю: «Почему? Почему моим родным угрожает прямая опасность?» В последние годы это не прекращалось. Начало утихать, но после 24-го числа уже невозможно об этом не думать, пропускать мимо ушей и мириться с этим.
— Ты уезжала на несколько лет в Испанию. Что ты там делала?
— Училась в школе, пока меня не выгнали. Я сделала все, чтобы вернуться в Киев, перестала ходить в школу — и в итоге меня отчислили. У родителей уже не было вариантов. Я слишком хотела обратно.
— Почему тебе не понравилось в Испании?
— На меня там начинало давить отношение людей, их разговоры. Все эти ненужные смол-токи. В Украине люди не будут тебе улыбаться просто так. Но при этом, если тебе реально нужна будет помощь, они помогут, в отличие от того, что было в Испании.
Очень отличалось образование, инфраструктура. Мы все сейчас живем в мобилках, в гаджетах, у нас все можно сделать через телефон. В Испании ты не можешь отправить посылку два месяца. У нас люди больше работают и развиваются, а там люди больше кайфуют.
— Ты помнишь 24 февраля? Что ты делала в этот день?
— Вечером 23 февраля мы с мамой и Давидом (молодым человеком Жанны, — прим. «Медузы») сидели дома на кухне. И я захотела, чтобы мы все втроем поехали в какой-то татарский ресторан с вкусной едой. Мама сказала, что у нее нет настроения, и предложила поехать завтра. Так и договорились.
Давид уехал к другу, хотя я ему говорила: «Блин, какое-то у меня предчувствие плохое, может, останешься?» Но он решил ехать.
Я плохо спала, у меня режим сбился — всю ночь смотрела новости. Было неспокойно. Впервые за все полтора месяца, пока был подогрев [темы войны] и страшилки, я подумала собрать все деньги и документы в одну сумку. Собрала все. Легла спать и услышала страшный «бабах». Сразу зашла в телеграм, записала Давиду видеосообщение: «Ты слышал это?» Он не ответил. Потом я услышала еще один «бабах». Позвонил Давид и сказал: «Боже мой, мы сидим с другом, и смотрим друг на друга, и слышим все эти звуки».
Всю ночь я не спала. Сразу пришла к маме. Мама начала уговаривать нас с сестрой срочно садиться в машину и уезжать. Я смотрю в окно, там у нас бульвар, и он весь в машинах, все в красных фонарях — все уезжают из города. Я сказала, что нет, мы останемся и подождем. У нас папа тогда был не в Украине, и я сказала, что мы без папы никуда не поедем.
Наступило утро, и все немножко успокоились. Мы с мамой пошли в магазин, закупились. Начали звонить папе, спрашивать, что он думает. Он сказал оставаться дома.
24-е число прошло как и у всех — настолько страшно и непонятно, что как будто бы было даже спокойно. Все были не в себе и очень напуганы.
— Где в это время был папа?
— Примерно за неделю до этого он поехал по работе в Испанию. Мой папа — прораб в строительной фирме. Они приехали в Испанию на объект и ждали неделю или две, пока к ним приедет краска. В итоге он задержался там. Мы пытались его уговорить, чтобы он не возвращался, но в итоге он поехал. Доехал на запад Украины через Польшу.
Мы с мамой поехали на запад Украины через неделю после 24 февраля. Первые две недели были там вдвоем. Папа приехал недели через три. Потом приехал мой парень. Мы там побыли месяц, заплатили кучу денег за съем квартиры. А потом собрали вещи и вместе поехали на машине обратно в Киев.
— Почему вы решили вернуться?
— Стало спокойнее. У папы началась работа, у мамы тоже начались какие-то движения. Я изначально не хотела никуда уезжать, поэтому была только за. Было страшно немножко, но я поспрашивала у знакомых [в Киеве], они сказали, что все магазины работают, какие-то кофейни, рестораны даже начали работать.
— Когда вы вернулись, как изменилась обстановка в городе?
— Как люди себя ведут, когда начинается война? Всем неспокойно, но все начали привыкать. В первую неделю всем было очень страшно. В магазинах все гребли, люди были грубые и странные. Когда мы вернулись с Западной Украины, люди успокоились. Если что-то происходит, например воздушная тревога, все спокойно ждут, пока она закончится. Происходит какое-то смирение. Мы проснулись месяц назад оттого, что недалеко от нас снаряды падали. А теперь уже смирились с тем, что может быть все что угодно.
Мы с Давидом, когда ругаемся и спим в разных комнатах, шутим потом. Я говорю: «Давай будем спать вместе в следующий раз? Потому что если попадет снаряд в кого-то из нас, то другому будет очень дискомфортно потом одному. Тебе не кажется?» И он говорит: «Да, ты права».
Это, конечно, все шутки, но в самом начале я очень переживала, что мы с мамой спали в разных комнатах. Повезет или не повезет: попадет ли в тебя снаряд? Но когда вы вместе… Не знаю, страшно об этом говорить, тем более с улыбкой на лице. Но правда, уже приходит такое осознание безысходности.
Ты просто живешь и думаешь: «Блин, я же такой хороший и красивый. Я же никому плохого не делал. Значит, мне, наверное, повезет».
— Когда ты написала песню «портреты»? Она вышла в начале июля. Ты поешь там о разрушенном доме и о том, что встретишься с кем-то «в Киеве, в мае».
— Я написала ее примерно в середине марта. Только война началась, мы переехали [в Западную Украину], прошла неделя, я купила самые дешевые наушники, чтобы можно было слышать себя через компьютер и записать что-то. И сразу же написала.
— В ней есть такие слова: «Так много лет у меня нет дома. Вся жизнь в рюкзаке — это уже основа. Давно раскрошен мой родной город. Я кричу в пустоту, я пою глухому». Как ты написала этот текст?
— За пару месяцев до этого у меня ничего не писалось. Не было эмоции, которую нужно прямо почувствовать, чтобы написать песню: чтобы что-то заболело или очень порадовало, не было влюбленности или еще чего-то. Я ждала эту эмоцию.
И наступила война. Мне было все хуже и хуже, прямо какая-то безысходность. Я села писать. У меня не было ни гитары, ничего. И я просто ввела в ютьюб — «Земфира time bit» и начала листать семплы, песенки, минусовки. Мне понравилась одна из них.
Я села и за 15 минут накидала припев. Куплеты были сложнее. Их было больно писать — вся лента в войне. Потом все перечитывать и петь было очень страшно. Еще страшнее было отправлять или включать эту песню кому-то. Она реально самая интимная, душа лежит прямо там. Но она всем сразу понравилась, и меня немного отпустило.
— Почему ты не выпустила трек весной?
— Вместе с хайпом — песня очень хорошо зашла в тиктоке — с «портретов» началась травля. Меня травила родная страна — из-за того, что я выступала в России [в 2021 году].
Еще раньше я опубликовала абсолютно некорректный пост, потому что переживала. Sony Music мне говорили, что «лучше молчи, ни с кем ничего не говори [про войну], это может быть опасно». А я сделала этот пост с хештегом #нетвойне. Прошло несколько дней, и мне стало стыдно за саму себя. Меня закэнсилили все мои друзья и подруги по этому поводу [за легкомысленный пост], и я просто поменяла хештег на #stoprussianaggression. Поняла, что я высрала что-то вообще ***** [блин] невыносимое.
Было не до песен, не до тиктока, не до постов. Я пыталась прорефлексировать, как-то абстрагироваться. В итоге все затянулось до середины апреля. Тогда можно было уже начать думать по поводу релиза [на стриминговых площадках], потому что песня классная и нашла отклик.
И мой бывший менеджер Леша [Николаев] предложил подождать еще, чтобы «поднять трафик». В итоге мы дотянули до середины мая. Песня уже была готова: все сделано, обложка выбрана, текст для площадок накидан. В этот момент он мне предложил подписать новый договор: «Я уже на Sony не работаю. Sony закрылись». В этом документе он просил немыслимые проценты. Я поняла, что мне это не подходит.
В итоге я обратилась к Глебу [Липатову, владельцу лейбла Rabstvo]. Леша говорил: «Я Липатову бит не отдам, потому что Липатов — самый худший человек в этом мире. Я не хочу, чтобы ты с ним работала». Закончилось это тем, что мы с Липатовым выпустили трек на другом бите. А сегодня нам утром прилетел страйк.
— Что произошло у Жанны с лейблом Sony Music?
— Sony хотят заблокировать песню «портреты». Они очень упорны. Помимо того что Жанна сейчас страдает от всего происходящего [речь о войне в Украине], так еще чуваки из России упорно стараются отобрать у нее главное высказывание за последнее время [речь о сингле «портреты»]. Это к вопросу о том, что сейчас происходит в музыкальной индустрии в России. Чуваки… Им просто на все похер — они пытаются получить свою выгоду. И, на мой взгляд, это очень тоскливо — отношение, которое сейчас есть к Жанне.
— Такое отношение именно у лейбла Sony Music?
— Да. Они работают, хотя объявили, что закрылись, как и другие крупные лейблы. Через Казахстан, например, они выпускают музыку. Они работают, но запрещают своим артистам высказываться. Идите вы на хер, чуваки. Мы занимаемся творчеством, и, если у артиста забрать слово, какой он, на хер, артист? По мне, они творят полное зло.
Помимо того что они запрещали [Жанне] высказываться, так они еще хотели 50% за треки. И сейчас они еще пытаются ее заблокировать. У них наверняка это не получится.
Грустно за этот рынок. Грустно за то, что у нас столько артистов молчат не потому, что они хотят молчать, а из-за того, что им не дают возможности высказываться. Sony, Warner и другие крупные ребята живут по таким законам: где есть выгода, мы участвуем, где ее нет, мы максимально все глушим и запрещаем говорить. Такие реалии сегодня.
— Где ты сам сейчас находишься?
— Я уехал в Грузию [из России] из идеологических соображений. Не могу находиться в стране-агрессоре. Это момент, когда все остальные лейблы закрыли свои рты. У нас немного другая политика.
— Какая у вашего лейбла политика?
— Артисты, с которыми я работаю, не боятся высказываться. Я не боюсь судов и вопросов, я за правду — и у нас работа немного отличается по сравнению со всеми. Мы не занимаемся заработком денег. У нас цель немного другая: мы проходим классный путь. Артисты, с которыми я работал, всегда отличались от всей музыкальной индустрии в России. Мы за свободу, за любовь, за открытия. Если ты хочешь просто зарабатывать деньги и молчать, то это не к нам.
Мне очень понравилось, что Жанна настоящая. Я хотел ее давно забрать. И я очень не люблю Sony, Warner, Universal и прочих, потому что для меня они паразиты рынка.
Жанна выстрелила с треками «кис-кис», «ты похож на кота», но лейблы не смогли отработать это, они даже трафик не смогли перевести на стриминг. И я такой: «Боже мой, как вы работаете? Боже, почему так плохо?»
— С кем ты работаешь сейчас и с кем работал?
— Первый проект «Вышел покурить» — тоже украинец очень популярный. Второй — «Пошлая Молли». Потом я, типа, ушел в андеграунд. Меня не существовало четыре года. Когда я объявился, пришло очень много запросов: артисты видят, в какой структуре и системе они находятся. Им очень душно.
Я открыл лейбл Rabstvo. Мы решили так его назвать, чтобы точно против всех быть. Сейчас люди видят, что у нас суперусловия для работы и за наших артистов мы стоим. Я никогда не буду запрещать артисту что-то говорить. Потому что для меня это просто убийство творческого человека.
— Какие претензии к тебе были у украинцев?
— У них были претензии к моим постам по поводу концертов в Москве. «В стране идет война восемь лет. Почему ты ездишь к агрессорам?» Люди глупые бывают, они приходят в тикток, начинают выставлять какие-то видосы про меня и собирают свои 50 тысяч просмотров — они продолжают развивать эту тему. Поэтому я реально поела говна из-за этого.
— Как ты реагировала на кэнселинг?
— Что доказывать этим людям? Они не понимают, что это [концерты] — моя работа. Они не понимают, как устроен рынок в СНГ и почему артисты из Украины работают на российских лейблах. И они этого не поймут, потому что не были в моей шкуре. Доказывать что-то всем я не вижу смысла.
Люди не видят моего прямого высказывания, которое было заключено в целой песне [«портреты»], о том, насколько сильно мне плохо и что я уже не первый раз бегу от войны. Я не могу ответить всем. Если бы я могла, я бы ответила.
— В будущем собираешься выступать в России?
— Сейчас нет, конечно. Я не собираюсь никуда ехать, пока не будет глобальных изменений. Пока я не буду уверена в своей безопасности и в безопасности моих родных.
— Музыка в твоей жизни появилась, еще когда ты жила в Донецке?
— Да, наверное, музыкальные корни идут оттуда. Папа на гитаре играл, и тусовки родителей все происходили с гитарой. Но не больше.
Я никогда не занималась музыкой полноценно. Просто начала играть на гитаре и начала петь, это было в Киеве в 2016 году. Песни начала уже в Испании писать. Вдохновила любовь. Первая любовь, первые отношения и все такое.
— Кто из музыкантов тебя вдохновляет?
— Очень много кто. Я слушаю много инди. Когда только-только начинала и хотела записывать каверы, слушала «Мы», «Дайте танк (!)», Шарлота. Это то, что мне было близко, и то, что тогда было популярно.
В целом сейчас меня вдохновляет не музыка, а люди, ситуация. Когда происходит что-то очень неприятное или я ловлю грустиночку, мне намного проще прорефлексировать это в песне. Сижу, записываю. И когда у меня проблемы в отношениях, то мне намного проще их так описать.
— Что твои слушатели говорят о твоих песнях?
— Могу вспомнить только то, что мне больше всего приятно. Люди говорят: «Твои песни как будто про меня». И еще: «Ты поешь, будто мурчишь, как котик». Мне от этого приятно.
— А ты как к котам вообще относишься?
— Ужасно! Я ненавижу котиков! Шутка, конечно, я люблю котиков. Не знаю, «кис-кис» и все эти песни про котиков — это просто такой образ чего-то милого, доброго. Но это, скорее, был прикол с самого начала. В итоге это вжилось в мой образ.
— Расскажи про «кис-кис»: как ты эту песню написала?
— У меня был мальчик в Испании. Я очень сильно влюбилась и написала песню. Знаешь, когда хочется сделать приятное человеку, обратить на него свое внимание? У меня такое часто случается. Обычно я скидываю зарисовочки песен в истории инстаграма, и человек может понять, что это про него. Я написала припев — реакции [мальчика] не было. Написала куплет, в котором парню уже прямо можно было себя узнать. Получила отклик, и все. А то, что это стало хитом, — случайность. Я просто написала песню про мальчика, в которого была влюблена. Первый куплет и припев. А потом мы с ним разошлись, разругались, и я написала второй, злой куплет.
— Почему твои песни выходят такими милыми и одновременно откровенными? Ты понимаешь?
— Не знаю, просто мне кажется, я больше раскрываюсь в нежных чувствах. Мне они наиболее близки. Такие всякие семейные. Я не пытаюсь специально что-то из себя выдавить. Это выходит само по себе. То, что больше всего болит, то и получается наиболее красивым.
Беседовала Саша Сивцова