Оглянитесь вокруг. И вы обнаружите, что живете в рентополисе Максим Трудолюбов — о том, как многоэтажки на окраинах стали российскими трущобами
Облик любого города может многое рассказать о состоянии общества. Картина городской жизни — обустроенность пространств, чистота улиц, возможности для передвижения людей и машин — формируется десятилетиями и не поддается быстрым изменениям. В том, как выглядят российские города, несложно увидеть признаки рентной экономики и новой социальной иерархии, оформившейся за минувшие 30 лет. Редактор рубрики «Идеи» Максим Трудолюбов рассказывает, как традиции советского строительства, изначально призванного сделать жизнь всех людей комфортнее, в новых условиях делают зримым колоссальное общественное неравенство.
Панельные многоэтажки, расставленные по лужайкам, — наследство, которое оставили нам родители, дедушки и бабушки. Жителям бывшего СССР — независимо от того, видели они в его крушении освобождение или катастрофу, — при перемещении из одной эпохи в другую удалось забрать с собой немногое. Но городское пространство, определяемое микрорайонным планированием и типовыми домами, у нас осталось. Оно не стало памятником эпохе, как в странах Центральной и Восточной Европы, где строительство по советским образцам прекратилось в начале 1990-х. В России подобная застройка не прошлое, а настоящее.
Нынешнее массовое жилье развивается на базе тех же идей и технологий, которые были заложены в его основу в 1950-е и 1960-е, но теперь это явление не столько инженерно-строительное, сколько рыночное и социальное. Новые районы, множащиеся вокруг крупнейших российских мегаполисов, — признак превращения этих городов в рентополисы. Социолог градостроительства Елена Чернова недавно предложила это определение в анализе нынешнего состояния российского массового жилья.
Чернова напоминает, что в рентной экономике крайне трудно находить средства существования, не связанные, собственно, с рентой. Это вынуждает людей при первой же возможности переезжать в большие города: туда, где держатели рентных доходов — приближенные к власти бизнесмены, чиновники, силовики и бюджетники — создают рынок труда для остального населения. Новым жителям нужно где-то жить, а это, в свою очередь, создает потребность в «местах входа для мигрантов», то есть в гигантских «выселках», которые окружают крупнейшие российские города. Миллионы квадратных метров, вырастающие на окраинах мегаполисов, отражают потоки движения людей по стране, а во многом и направляют их.
«Власти [во многих странах] не в силах остановить стихийную застройку, которая ведется вопреки градостроительным планам и невзирая на отсутствие инфраструктуры. Но только в нашей стране этот процесс называют „решением проблемы доступного жилья“», — пишет Чернова.
Между тем массовая застройка стала чем-то другим, не тем, чем была согласно изначальным замыслам.
Как все начиналось
Чтобы понять, что произошло с российскими городами, нужно ненадолго вернуться к началу того процесса, результат которого мы видим сегодня. В СССР архитектура играла невероятно важную роль. Она воспринималась руководителями партии и государства (а это было почти одно и то же) скорее как выставка их достижений, чем профессиональная деятельность, призванная решать практические и пространственные задачи. Особенно ярко это проявилось в первые послевоенные годы, когда большой сталинский стиль должен был, по замыслу вождей, стать архитектурой великой победы. В центрах разрушенных советских городов вырастали массивные, декорированные скульптурой и лепными украшениями дворцы. «Мы выиграли войну, мир смотрит на нас как на победителей, — так Никита Хрущев вспоминал слова Сталина. — Что же будет, если, приехав в Москву, [иностранные гости] не увидят ни одного небоскреба? Будут нелестные для нас сравнения с капиталистическими городами».
Ирония в том, что власти государства, называвшего себя социалистическим, вплоть до смерти Сталина проводили в городах «буржуазную» модернизацию — с ее иерархией и фасадностью, а вовсе не социалистическую — с ее рациональностью и равенством. По-настоящему сменил это направление только Никита Хрущев, возглавлявший советское государство с 1953 по 1964 год. Начатая им кампания по преодолению «культа личности Сталина», если пользоваться формулой из доклада Хрущева на ХХ съезде КПСС, включала и смену доминирующей эстетики.
«Медуза» заблокирована в России. Мы были к этому готовы — и продолжаем работать. Несмотря ни на что
Нам нужна ваша помощь как никогда. Прямо сейчас. Дальше всем нам будет еще труднее. Мы независимое издание и работаем только в интересах читателей.
Новые власти постарались найти подлинно социалистический и тем самым «современный» подход к архитектуре. Индустриализация строительства должна была стать ключом к решению социальных проблем страны. В соответствии с принятой при Хрущеве программой партии предполагалось, что в новых городах люди доживут до коммунизма, а новая жилая среда должна была помогать вести общество к высокой цели.
Микрорайоны и одинаковые панельные дома должны были утвердить в Советском Союзе принципы коллективизма, взаимопомощи и личной ответственности за коллективное благо. Руководители государства взялись наконец сделать то, что не было сделано в довоенные годы: уйти от «города капитализма» с его контрастами — роскошью для богатых, бедностью и скученностью для рабочих (с коммуналками в качестве главного символа). Выражение «город контрастов», распространившееся в конце 1960-х благодаря кинокомедии Леонида Гайдая «Бриллиантовая рука», было популярным советским мемом и относилось к западной реальности — но его вполне справедливо отнести и к советским городам.
Модернизм в СССР назывался «современным стилем» и на рубеже 1950–1960-х годов стал новой идеологической витриной советского государства. Слова «модернизм» или «конструктивизм» Хрущев мог произнести только в негативном ключе, поскольку, развенчав личности Сталина, он не отказался от результатов идеологической борьбы, которая этот культ сформировала, — а это среди прочего, выражаясь сегодняшним языком, «отмена» конструктивистской архитектуры. Тем не менее к началу 1960-х гостям Советского Союза показывали уже не сталинские дворцы, а хрущевские — немногие свежепостроенные модернистские объекты.
В 1962 году, когда в СССР гостили Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар, поэт Константин Симонов привез их в только что законченный Дворец пионеров и школьников на Ленинских горах, а обедали они потом в новой модернистской гостинице «Юность» в Лужниках. Архитектор Феликс Новиков, один из авторов Дворца пионеров, сопровождавший гостей из Франции при осмотре новых зданий, вспоминает, что Сартр во время обеда спросил: «Как это советская архитектура преобразилась столь решительно и в столь короткий срок?» Новиков не пишет, как именно он объяснил гостям мгновенный отказ от вычурного сталинского ампира в пользу прозрачного и геометричного модернизма, но в другом месте признает, что перемены были спущены сверху и поначалу воспринимались архитекторами без энтузиазма.
Впрочем, сам вопрос знаменитого француза свидетельствовал, по мнению архитектора, о том, что послание дошло до адресата: западные интеллектуалы заметили, что СССР стал «современным». Немногим путешественникам из одного мира в другой было с чем вернуться домой. Общеупотребительные по всему миру знаки интернациональной архитектуры, позволяя обойтись без слов, договаривали то, что в условиях идеологической цензуры произнести вслух было нельзя.
Политическая задача новой конструкции была в том, чтобы быстро обеспечить миллионы людей жильем с водой и теплом, причем таким, в котором могли бы жить семьи и растить детей, наверстывая демографический провал, связанный с войной и репрессиями.
Проектировщики видели в возможности дать каждому жителю некий набор услуг главную ценность всего предприятия — такую эстетику, которая еще отчасти и этика. «Это было подсознательное ожидание комфорта и отдельного проживания, — вспоминала многие десятилетия спустя архитектор Нина Крайняя, работавшая над проектированием московского района Беляево. — Мы были увлечены самой новизной задачи, считали, что отражение в архитектуре одинаковой комфортности жилья для всех и есть новая эстетика».
Что пошло не так
Найти следы этих высоких мотивов в имеющейся застройке трудно. С самого начала новая среда создавалась пожарными темпами и в режиме жесткой экономии. Главенство строительной индустрии и установка на серийность объектов быстро уводили советский модернизм от изначальных ценностей. Трансформацию довершили постсоветское превращение жилья в недвижимость и бесконтрольный рост этажности. По мнению Нины Крайней, точка перехода модернизма в постмодернизм находилась там, где была утрачена соразмерность дома с деревом: береза может дорасти до девятого этажа, но не может до 20-го.
Но дело, конечно, не только в высоте зданий. Осмысленная политика развития городов в постсоветской России просто не проводилась. С распадом СССР и отказом от типового строительства, шедшего по инерции, появился шанс построить новые города — гуманные и по структуре, и по облику, и по движению на дорогах. Но десятилетиями главным показателем успехов в строительстве были объемы введенных квадратных метров жилья — при отсутствии градостроительных ограничений и структуры. Чиновники отдавали девелоперам поля, меняли назначение земель, присоединяя их к городам, разрешали строить много и высоко. Это не создавало комфортной среды, но было дешево и хорошо для целевых показателей. Так выросли нынешние российские мегаполисы — забитые пробками гигантские города, которым не хватает дорог, школ, детских садов, коммуникаций и зеленых пространств.
Жители России дорисовали штрихи к этой картине: они покупали и покупают новые квадратные метры, потому что в стране мало других возможностей для инвестиций и потому что найти достойную работу можно только в нескольких больших центрах: Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Краснодаре и нескольких других. «То, что сейчас строится вокруг мегаполисов, — это катастрофа. Говорят, что это будут строить, пока это покупают, — цитирует Елена Чернова одного из представителей московского стройкомплекса, — но суррогатный алкоголь тоже производят и покупают, однако это не значит, что его нужно разрешать».
Чернова называет нынешнюю массовую застройку «трущобной», поскольку она воспроизводит схему строительства, существующую во многих бедных странах: утром новоприбывшие мигранты выдают строителям деньги на покупку кирпичей, те быстро что-то сооружают — и «доступное жилье» готово. «В России схема более завуалирована, но принцип тот же, — пишет Чернова. — Застройщик стал непосредственным агрегатором денег десятков тысяч людей. Получив деньги, он заполняет очередной объем окраинных сельхозполей. Подобная схема реализуется везде, где происходит стихийный рост многоэтажных трущоб. Но в столь гигантском масштабе эта схема не реализуется больше нигде в мире. У нас „трущобный“ сегмент застройки стал основным».
Куда все идет
Не исключено, что стягивание денег и людей в многоэтажные выселки может привести к масштабным кризисам — на экономическом и социальном уровнях. Рост цен на квадратные метры поддерживается самим характером российской экономики — высокой концентрацией людей вокруг нескольких больших источников доходов, распределяемых вниз по рентной пирамиде. Люди знают, что найдут себе применение только в больших городах, и продолжают туда приезжать. Люди верят, что жилье — самое надежное вложение денег, и продолжают нести их девелоперам. Но все рыночные пузыри такого рода рано или поздно лопаются.
Большие российские города — в особенности Москва — служат видимым отражением нашей общественной системы. Здесь есть блеск обустроенного центра с элитными домами небольшой этажности, где живут те, кто ближе всех подобрался к рентным доходам; чуть дальше следуют старые панельные многоэтажки, сравнительно гуманные, для тех, кто добился чуть меньших успехов; замыкают город гигантские «человейники», где обитают те, кто добрался до раздачи в последнюю очередь. Это тоже похоже на пузырь — социальный. В какой-то момент «здоровые» части городов могут не справиться с давлением, создаваемым пригородами, лишенными инфраструктуры и требующими доступа к этим благам.
Российское государство сильно не там, где государству полагается быть сильным. Политические руководители любят советское наследие, но реже всего берут оттуда самое человечное — например, мечту об инклюзивной, гуманной жилой среде. А ведь этими идеями была пронизана советская архитектурная и социальная мысль. «Позитивная» сила должны была бы проявляться в той же градостроительной политике. Это дало бы стране красивые новые города и пригороды, разгрузило бы дороги, сделало бы социальные услуги более доступными. Но, чтобы это было возможно, чиновники должны руководствоваться подлинными целями развития, а не гонкой за бессмысленными цифрами и за повышением собственных доходов.
Сила государства — в способности ограничивать и направлять долгосрочные процессы, в частности, процессы развития городов.
Что еще почитать
Достоевский Ф. Записки из подполья // Достоевский Ф. Собр. соч. в 15 тт. Т. 4. Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1989–1996
В «Записках из подполья» — одна из первых в русской литературе дискуссий о массовом жилье как решении всех социальных проблем. Герой говорит, в частности, так: «Вот видите ли: если вместо дворца будет курятник и пойдет дождь, я, может быть, и влезу в курятник, чтоб не замочиться, но все-таки курятника не приму за дворец из благодарности, что он меня от дождя сохранил. Вы смеетесь, вы даже говорите, что в этом случае курятник и хоромы — все равно. Да, — отвечаю я, — если б надо было жить только для того, чтоб не замочиться».
Платонов А. Усомнившийся Макар // Платонов А. Собрание сочинений. Т. 1. М.: Время, 2011
Приехав впервые в Москву, герой повести замечает: «Дома стояли настолько грузные и высокие, что Макар пожалел советскую власть: трудно ей держать в целости такую жилищную снасть». Но дальше он участвует в еще большем утяжелении этой «снасти». Герой повести в конце концов попадает на стройку «Дома на набережной» — первого большого проекта нового жилищного строительства в СССР, для новой большевистской элиты.
Трифонов Ю. Обмен. // Трифонов Ю. Собрание сочинений в четырех томах. — М.: Художественная литература, 1985–1987
Эта повесть, написанная Юрием Трифоновым в 1969 году, посвящена этическим дилеммам при распределении конечного ресурса. Конечный ресурс в данном случае — жилые квадратные метры, которые нельзя купить, а можно только обменять. Это те самые метры, которыми государство заполнило тогда советские города. Герой стремится избежать окончательного решения, связанного с болезнью его матери, чьи «метры» окажутся недоступными в случае ее смерти. Их нужно «менять», но если это делать, то она поймет, что близкие готовятся к ее смерти. Герой в конце концов уступает «рациональным» аргументам.
Максим Трудолюбов