Раиса Горбачева была одной из самых стильных женщин СССР — страны, где почти невозможно было одеться красиво О жене президента рассказывает старший искусствовед Общесоюзного дома моделей одежды

Сегодня, 5 января, исполнилось бы 90 лет Раисе Горбачевой — первой леди СССР. Горбачева запомнилась советским гражданам как основательница «Клуба Раисы Максимовны» и соучредительница Советского фонда культуры, но в первую очередь как постоянная спутница своего мужа, генсека, а позже президента СССР Михаила Горбачева. По статусу Раисе Горбачевой было положено принимать иностранные делегации, вместе с мужем бывать в гостях у президентов и монархов. Для того, чтобы первая леди Советского Союза в глазах мировой общественности не проигрывала иностранкам, Горбачеву обшивали в Общесоюзном доме моделей одежды на Кузнецком мосту. О том, как выглядел гардероб Горбачевой, и почему подобного не могли позволить себе простые советские женщины, «Медуза» поговорила с бывшим старшим искусствоведом Дома моды Аллой Щипакиной.

— Как появился Дом моделей на Кузнецком мосту? Он ведь возник еще в военное время, почему было принято такое, казалось бы, несвоевременное решение?

— Война подходила к концу, а народ был в старых шинелях — голый. Была задача одеть людей, и по приказу Сталина создали Дом моделей. Не для того, чтобы делать модные коллекции, а чтобы заработали текстильные фабрики. За ними нужно было кому-то присматривать. Это было огромное государственное дело, колоссальная интеллектуальная работа.

— Кто из обеспеченных людей мог позволить себе делать индивидуальные заказы в Доме моделей?

— У нас шились все. Начальники отделов, заместители министров, министры. [Певица Алла] Пугачева у нас одевалась. Слава [Зайцев] одел ее в такую вещь, что потом она стала звездой. А если бы не одел, не стала бы.

— У вас одевалась Раиса Горбачева. Вы были с ней знакомы? Какое впечатление она на вас производила?

— С ней были хорошо знакомы [художники и конструкторы одежды] Тамара Мокеева, Галя Копылова и Лена Стерлигова, которые ее одевали. Но я Раису Максимовну видела, она производила изумительное впечатление. Она была интеллигентной, культурной, образованной, замечательно слаженной, очаровательной женщиной. С хорошей фигурой и хорошим вкусом. Она впервые появилась у нас, когда [Михаила] Горбачева назначили первым секретарем. Директор показал Раисе Максимовне эскизы наших художников, и ей понравились [эскизы] Тамары Мокеевой.

Помню, как Тамара приходит и говорит: «Щипакина, ты все знаешь. Кто такая Горбачева? [Директор Дома моды] Татьяна [Баландина] вызвала меня ее одевать». Я ответила: «По-моему, ее муж — первый секретарь». И они познакомились. Раиса Максимовна пришла на наш седьмой этаж без охраны. Тамара ей тогда сказала: «Раиса Максимовна, вы меня выбрали из 60 художников. Или вы будете следовать моим советам, или выбирайте другого». И ее не посадили, не обвинили в том, что она [что-то] не так говорит. Горбачева к ней прислушивалась, любила ее.

— Они общались на равных?

— Абсолютно. Не знаю, как [было] потом, когда она ездила к ней на примерки. Говорю только [о том], что видела своими глазами. Раиса Максимовна была прекрасным воспитанным [человеком]. Она не приходила без букета цветов или коробки конфет, привозила Тамаре газеты из Парижа. Она со всеми здоровалась и всем улыбалась.

В отличие от [Ирины] Гришиной, которая все время сидела на стуле, потому что не могла понять, как можно стоять перед художником на примерке. Вот такие были дамы. Раиса Горбачева была другой. Она ладила с людьми, была внимательна к людям. Ее семья прошла через трудности: отец Раисы Максимовны пережил лагеря. Она не упала с неба и не выросла в особняке с охраной.

— А чем Раиса Максимовна отличалась от жен предыдущих генсеков?

— Она отличалась тем, что ни одну [другую] жену генсека никто никогда не видел. Жену Брежнева видели только на его похоронах — в шубе. Я знала внука Брежнева, [дочь генсека] Галю Брежневу, но в жизни не видела ее маму. Раиса Максимовна всегда была рядом с Михаилом Сергеевичем — среди толпы, на его разговорах с прессой. Она очень много сделала для свободы творческой интеллигенции: художников, поэтов, певцов, печати. Раньше было сложно достать хорошую книгу. За ними выстраивались в очередь: от самого метро до Лавки писателей на Кузнецком. Мы шутили: «Есть ли жизнь на Марсе? Сначала спросите, есть ли она в Москве». При Горбачевых появилась возможность читать, смотреть, видеть. Я думаю, Раиса Максимовна [сыграла] здесь немалую роль. Она была европейкой. Горбачевы открыли мир, показали, как можно жить.

— Почему, несмотря на все заслуги, ее недолюбливали простые советские люди?

— Ее безумно любил муж, а у нас уважают женщин, которых муж бьет. Она везде появлялась, ее обожал весь мир. Ее хвалили взахлеб за границей. Муж моей подруги лечился в той же немецкой больнице, где лежала Раиса Максимовна. Он сказал, что большего обожания от людей он в жизни не видел. Раиса Максимовна всегда была прекрасно одета и очаровательно улыбалась. За что ее было любить? Никто не бьет, никто не понукает, она всегда на виду. Где у нас сейчас первые леди? Вы видите жену хоть кого-нибудь? Это не в традиции. А традиции у нас важнее всего.

— Вы помните, как одевалась Раиса Горбачева до того, как пришла в Дом моделей?

— Это кошмар. Тут нет ни силы, ни ансамбля, ни моды, ни тканей, ничего. А потом она одевалась вот так:

Но она была действительно первой леди — тонкой, очаровательной женщиной с романтичным, женственным стилем. Спортивных вещей она не любила. Вычурных и расшитых камнями — тоже. Но Тамара никогда не рассказывала об этом. Ей было запрещено говорить, что она одевает жену генсека.

— Расскажите о Тамаре Мокеевой. Она чем-то выделялась на фоне других художников?

— Она была безумно похожа на Анни Жирардо и обожала вязаные вещи. Когда ей хотелось сделать кому-то подарок, она могла связать кофточку, жилетку, юбку — все, что угодно. Несмотря на свою хрупкую внешность, она была абсолютно непримирима. Как-то раз она сказала директору: «Виктор Иванович, что это у вас руки дрожат? Вы кур воровали?» А директор действительно все воровал.

— Смело!

— Мы все были такими. У нас никто не выделялся. Все были на равных и любили друг друга. Не было ни зависти, ни сплетен, мы не подсиживали друг друга. Если художник делал что-то талантливое, все были в восторге. Быть «звездами» было непристойно. И потом, у нас никто не имел права подписывать свои работы. Вы знаете авторов метро? Их имена стали известны только в 1980-е. В Доме моделей было то же самое. Подписывать [эскизы] было запрещено. Мы коллектив, а значит — у нас все общее. В то время говорили: «В Доме моделей 60 Диоров». Была даже статья с таким заголовком в газете «Комсомольская правда». Весь мир умирал от хохота. 60 Диоров! 

У нас было огромное количество потрясающих художников. Когда я приезжала в текстильный салон во Франкфурте, я привозила кроки, сделанные нашими [мастерами]. Никто не мог поверить, что это ручная работа. А когда в Дом моделей приехал Ив Сен-Лоран, и Света Качарава показала ему свои эскизы, он хлопнул по ним рукой и прижал к столу. Света рисовала прекрасно — так не умел никто.

— Если возвращаться к Тамаре Мокеевой: были ли у нее какие-то ориентиры в моде? На кого она равнялась, когда готовила костюмы для Раисы Максимовны?

— Ориентиром был собственный вкус. Культура, знания, музеи, творческие командировки, разговоры с людьми. Мода носится в воздухе. Художник ловит флер Ив Сен-Лорана, Кардена, Диора, хулигана Готье. Он вбирает в себя все: от русского фольклора до пустыни Гоби. А потом выносит наружу. Мода — это искусство, а художник — мастер, искусник. И неважно, пишет он картину или одевает модель. Это одно и то же.

— Раиса Горбачева была сложным заказчиком или полностью полагалась на вкус художника?

— Она была сложным заказчиком, потому что у нее был очень хороший вкус. Но у Тамары он тоже был. К счастью, они поняли друг друга, поэтому и работали вместе.

— Тогда почему с ней было сложно работать?

— Ну, к примеру: ей хотелось выйти на прием в розовом цвете, а Мокеева сказала, что надо в голубом. В итоге выбирали то, что нравилось Раисе Максимовне. Но это уже мелочи, это уже не стиль. Горбачева была единственной первой леди, которая была одета лучше всех в мире. И одевалась она только в СССР.

— Одевалась в СССР, но ткани привозила из-за границы.

— У нас не было хороших тканей. А те, что были, тоже привозили из-за границы. Хороший хлопок, например, везли из Египта. [А про] хлопок, который делали наши, в Узбекистане, итальянцы меня как-то спросили: «Это для упаковочных материалов?»

Когда в 1980-х в Москве принимали делегацию японских художников, я спросила у одного: «Мы намного отстали?» Он сказал: «Навсегда». А сейчас — уже пять раз «навсегда». В Москве закрыли все текстильные фабрики. Не осталось ни Трехгорки, ни «Красной розы», ни Второй ситцевой.

— А Раисе Максимовне не пытались намекнуть, чтобы она как-то пролоббировала этот вопрос? Чтобы в СССР тоже были хорошие ткани.

— Это было невозможно пролоббировать. У нас нет сырья: ни коконов [тутового шелкопряда], ни тонкорунных овец, ни ангорских коз. Нужно было заказывать шерстяные шкуры, потому что наши были изъедены насекомыми. В Латвии делали прекрасные ацетатные шелка с национальным рисунком, но в них было невозможно дышать, и на них оставались пятна. 

Чтобы были ткани, нужны небольшие частные предприятия. У нас таких нет и не было. Так же, как и всего остального. К нам как-то приезжал итальянский министр, который сказал: «Пока у вас будет [только автомобильный] завод ЗИЛ и фабрика „Красная роза“, у вас не будет ничего. Когда у вас появится маленькая фабрика, которая раз в полгода обновляет ассортимент, что-то начнет меняться».

— После перестройки что-нибудь поменялось?

— В первые годы очень даже поменялось. Была масса художников. Замечательная Наташа Штофф открыла трикотажное производство — сорок мастериц и семь магазинов. Потом все отняли и закрыли.

— Какие еще были трудности, связанные с производством одежды?

— Были идеологические установки: нельзя обнажать спину до ягодиц, нельзя делать разрезы, сквозь которые просвечивает живот. Идеология была везде: в литературе, в искусстве, в журналистике, в строительстве, в тротуарах. Нашему экспериментальному цеху она не мешала, а легкому — еще как. Им было нельзя сделать лишнюю деталь, сложный крой, соединить несколько материалов. Ответ был один: «Это не подходит. Очень большие трудозатраты». То, что выпускали на предприятиях, могло сильно отличаться от первоначальной задумки.

Когда Пьер Карден хотел работать с Советским Союзом, он приехал в Дом моделей и привез свои материалы. Мы разработали роскошное легкое пальто, он был в восторге. Модель отправили на фабрику — отшивать. Когда пальто вернулось [с фабрики], Карден сказал: «Это не пальто, это шкаф», — развернулся и уехал. Вот что такое внедрение моделей на швейное производство. Это была просто другая вещь: ткань была не та, пальто стало жестким.

— Где в то время одевались простые советские женщины, которые не могли себе позволить шить одежду на заказ?

— Был магазин одежды на Кузнецком мосту. Мы называли его «Дамское счастье». Наш легкий цех разрабатывал для него модели платьев, блузок, халатов. Там попадались замечательные вещи, которые продавались в магазине на Кузнецком мосту. Все бегали туда. Там были [вещи] с вышивкой, воротники ришелье — прекрасные вещи, но этого было мало, а людей — миллионы. Еще ходили в комиссионные магазины. Наш любимый был на улице Герцена: туда сдавали одежду актеры и дипломаты, приезжающие из-за рубежа.

Сложно было выглядеть хорошо, поэтому мы шили все сами. Швейная машинка была в каждом доме. Я помню, как весь Дом моделей шил длинные юбки-винты. Они были безумно модные и делались из множества кусков разных тканей, которые сшивались по кругу. Шили школьную форму, постельное белье, вязали. Лева Анисимов, наш манекенщик, шил джинсы. Купил запорожец на эти деньги и развозил нас после всех показов.

Как-то Славка [Зайцев] выпустил коллекцию шерстяных платков. Все стали их скупать и шить из них клетчатые жакеты и юбки. Носить было нечего. Володя Высоцкий пошел наниматься к [художественному руководителю Театра на Таганке Юрию] Любимову в моих штанах — мне прислала их приятельница из Женевы. Пришел [и сказал]: «Мне нечего надеть, дай мне свои голубые штаны». Все были без копейки. Сберкнижки было даже стыдно иметь.

— Вы и ваши коллеги могли брать вещи из Дома моделей? Хотя бы на вечер.

— Это было запрещено. Купить мы тоже ничего не могли. Все продавалось заказчикам: министерствам, Мосфильму… Через год в музее Москвы должна открыться выставка о моде в советской Москве, но мы не можем найти вещей. У [гендиректора «Мосфильма»] Карена [Шахназарова] ничего не получишь. Он запрашивает такую сумму, что на это никто не может пойти.

— Когда Раиса Горбачева официально перестала быть первой леди, она продолжила у вас одеваться?

—  В 1992 году Дом моделей практически развалился. Его разграбили и продали.

— Кому продали?

— Кому-то.

— Вы не знаете кому?

— Знаю, но говорить об этом не буду. Все разворовали, директор вывезла из Дома библиотеку. Помню, как мне позвонили в три часа ночи: «Приезжай, директор вывозит библиотеку». Это была гениальная, потрясающая библиотека. Но что я могла сделать? Приеду, а дальше что? 

Все продали, сделали акционерное общество, распределили акции по всем старым работникам. Было собрание, на котором директор дала понять: «Или вы отдаете мне свои акции, или я увольняю вас». Ко мне тогда пришла портниха — мать-одиночка. Она плакала: «Если я не отдам ей акции, меня отправят в „неоплачиваемый отпуск“». Вот вам капитализм. Дома не стало, стал магазин «Подиум».

— А какое отношение к политике было в Доме моделей? В одном из интервью вы сказали, что было как-то не модно знать политических деятелей.

— Абсолютно. Они нас совершенно не интересовали, потому что они были все на одно лицо: в шляпах, в синих костюмах. И все говорили одно и то же. Мы воспринимали образ. Зачем нам надо было их знать? Нас интересовала торговая палата, потому что она принимала у нас модели. Нас интересовал член ЦК, который пришел к нам на художественный совет. Нас интересовала Атилья Франсовна из ЦК, потому что от ее вкуса зависело, поедем мы на международную выставку или нет. Она была интеллигентным человеком в красивых шляпках — с очень хорошим вкусом. Вот она нас интересовала.

Нам было все равно, что происходит за пределами нашего круга. Мы дружили, любили друг друга, ездили в командировки, веселились, придумывали новое и обсуждали эскизы. Недавно вспоминала, как мы шли по улице с ожерельями из туалетной бумаги, и умирали от хохота. У нас все было хорошо.