«Он шел прямо, всегда к цели и часто поперек» Как Дмитрий Зимин стал человеком, которого уважали все. Объясняет литературный критик Александр Гаврилов
Дмитрий Зимин — основатель «Билайна» и фонда «Династия», бизнесмен и один из главных меценатов в России. В среду, 22 декабря, он умер в возрасте 88 лет. По просьбе «Медузы» своими воспоминаниями о Дмитрии Зимине поделился литературный критик Александр Гаврилов — сопредседатель премии «Просветитель», которую в 2008 году учредил фонд «Династия».
Александр Гаврилов
литературный критик, сопредседатель оргкомитета премии «Просветитель»
Дмитрий Борисович был советским инженером в лучшем смысле этого слова. С верой в то, что физики улучшат любые социальные процессы. Что рациональность рано или поздно победит. Что жизнь постижима и устроена так, что в ней возможен постоянный прогресс. Это был его символ веры, это было для него очень важно.
Он был деятельным патриотом. Коллеги по Радиотехническому институту Минца (позже — имени Минца) на вопрос, чем занималась его рабочая группа, отвечают буквально и просто, как бы между делом: «Ковали щит Родины». Сам Зимин, любого пафоса избегавший всеми силами, таких слов не говорил, но построенной крупнейшей в Европе радиолокационной станцией дальнего обнаружения ракетного удара гордился искренне и спокойно. Эта огромная и важная работа делала их сильными и неуязвимыми.
Сотрудники вспоминают, как в Радиотехническом институте служба безопасности направила Зимину записку с подробным указанием всех опозданий на работу, задержек на обеденном перерыве и других мелких формальных провинностей с требованием принять меры. Дмитрий Борисович написал поперек «Прошу всех уволить» — и это была шутка, над которой год хохотал весь институт: никого из них нельзя было уволить, никого нельзя было заменить.
Вот таким он оказался в российских девяностых и вместе со своим инженерным символом веры смог в них рвануться еще выше, а не лечь на дно. Может быть, потому, что в нем была огромная сила несогласия.
Американский бизнесмен Оги Фабела, человек, который вместе с Дмитрием Борисовичем строил «Вымпелком», рассказывал, как они с его отцом приехали в СССР встречаться с разными организациями. Фабела-старший тогда обладал патентом на один из стандартов мобильной связи и собирался внедрить эту технологию в Советском Союзе. Они ходили из кабинета в кабинет, проводили совещания — но было чувство, что ничего из этого не получится.
Оги вспоминал, что, как только они закончили поездку по только-только открывшемуся горбачевскому СССР, отец сказал: «Мы видели только одного человека, с кем мы будем работать. Помнишь, он орал на совещании, сбрасывал со стола бумаги и говорил, что наши технологии ни в коем случае нельзя брать в том виде, в котором они есть» (это и был шестидесятилетний лауреат Госпремии Зимин). Оги удивился и спросил: «Почему?» А отец сказал: «Потому что в нем есть сила и он умеет идти поперек».
И так было всегда. Дмитрию Борисовичу для этого не обязательно было топать ногами и сбрасывать со стола бумаги. В нем было предельное здравомыслие без желания сложности и выдумывания невероятных конструкций, которые позволят всех обыграть. Он шел прямо, всегда к цели и часто поперек.
Я помню, как увидел его первый раз в жизни, еще до формального знакомства. Ему было около семидесяти тогда. Он подпрыгивал (буквально) на тротуаре Остоженки, объясняя двум спутницам, какое счастье им сейчас предстоит, потому что они прямо сейчас пойдут в «гениальный музей, который построила гениальная [искусствовед] Ольга Свиблова». Я не очень понял, кто это был, просто его было невозможно не запомнить.
Этим летом [2021-го] нам всем страшно повезло, что он доехал до фестиваля русской культуры [«СловоНово»] в Черногории. Там было видно, как Дмитрий Борисович входит в коллектив людей ярких, артистичных, каждый себе на уме, садится за стол и автоматически становится хозяином вечеринки. Не потому что он был как-то особенно властен, а просто такова была сила его обаяния.
Там его спрашивали: «Почему, заработав огромные деньги, вы направили их на благотворительность?» Дмитрий Борисович переспросил, и было видно, что он не понимает вопроса. Его ответ был парадоксален: «Ну а на что же еще?» Он органически нуждался в том, чтобы заниматься благотворительностью.
Сам он был человек очень пылкий, переменчивый, человек ярких страстей в рабочем смысле. С ним легко можно было о чем-нибудь договориться, а через полчаса узнать, что он полностью переменил свои воззрения. Но стратегия его работы в благотворительности была невероятно основательная, инженерная. Он строил такие институции, которые должны были жить вечно. Он много раз говорил: «Мы создаем фонд, и независимо от того, буду я или нет, фонд будет работать. Мы создали премию, она будет всегда».
К своему огромному расстройству и изумлению, некоторые из институций он пережил. Не смог работать фонд «Династия», который страна признала «иностранным агентом». Не смогли использовать его деньги некоторые научные школы, тесно интегрированные с государством.
Эпоха институций рушилась, но сам по себе Зимин с его переменчивостью, пылкостью, яркостью, способностью зажигаться и мгновенно гаснуть оказался мощной и стабильной культурной институцией. Марат Гельман говорил этим летом: «Вот бы нам [для культуры] такого человека, как Зимин для науки». Не программу или институт, а человека. И это измерение Зимина, конечно, самое хрупкое: именно такого человека у нас со вчерашнего дня больше нет.
С другой стороны, это человеческое измерение оказалось и осталось очень мощным и влиятельным. Когда случилось отравление Алексея Навального, Борис и Дмитрий Зимины оплатили самолет [для его транспортировки], когда медицинская помощь нужна была немедленно, и успели вовремя. Потому, что в этот момент в Зиминых не было ни капли сомнения, никаких колебаний.
Эта способность идти на цель поперек всего без страха и смущения вместе с его здравомыслием и ярким темпераментом делала его человеком-камертоном. Зимин своей прямотой и ясностью помогал всем нам вернуться к простоте и пониманию того, что правильно, а что нет.
Несколько лет назад я спросил у него: «Как вам ваш возраст?» Он посмотрел на меня неожиданно ясными глазами. В них не было ни трагедии, ни тоски, ни боли, в них был азарт и ощущение легкой досады: «Знаете, Саш, до 80 все отлично — горные лыжи, водные лыжи, спорт, развлечения, все очень хорошо. А после фигня какая-то».
Слово «фигня» было в высшей степени нехарактерно для него, и это свидетельствовало о высоком эмоциональном напряжении. Но меня больше поразила первая часть его ответа. Он был необыкновенно моторный. Воспоминания о нем как о человеке, который сбрасывал бумаги со стола на министерском совещании, легко представить, потому что его постоянно распирала энергия. Я видал людей, которые много успевают сделать, потому что они все время злы на себя и мир. Но у Зимина было другое.
В нем было много силы и веры, что завтра будет лучше. Кажется, что завтра немного подвело его и не постаралось быть хорошим. А он так и был — просто очень хорошим.
Записала Саша Сивцова